Ты не боишься реки?

Олег Олегович не помнит, где его нашёл. Нет, дату вспомнить можно, равно как и место. Песочно-сухие сводки, беглые записи в дневнике. Где-то в петербургской курильне, где он ошивался в поисках опия или ещё чего-то подобного, выделяясь своей исключительной молчаливостью. Да и вид у него был довольно странный — одет вроде бы и с иголочки, да только шея закрыта чересчур. Высокий воротник впивался этому черноволосому хрупкому кокаинету в сонные артерии, а поверх воротника до ушей его накрывало бахромистым шарфом. Олег Олегович только шляпу поправлял да скрывал лицо посильнее, заправлял за ухо смоляную прядь непослушную. Знакомство у них завязалось спонтанное — они элементарно друг в друга врезались. Олег Олегович за очередным стаканом абсента с жжёным сахаром тянулся, а хрупкий кокаинет — за какой-то китайской подвеской. И не успел Олег Олегович извиниться толком, смазать проступившую в разломах неловкость, учтивостью пригладить, как хрупкий кокаинет тотчас исчез, оставив после себя пересыщенный раствор того самого Вертинского — слишком густо он был выбелен в лице и вычернен в глазах. Ушёл он причём к магического вида женщине, облачённой в переливчато-лиловое платье с проблесками бирюзы, и она каждое слово своё диковинными жестом сопровождала. Олег Олегович даже имя расслышал: «Дима, идём скорее». Дима, значит. Олега Олеговича как к стене приколотило. Дмитрий, кокаинет с тягой ко всему китайскому, возможно немой. А кто эта женщина? Он не знал, но теперь жаждал выяснить всё, связанное с этой мистической парочкой в курильне. *** Следующая их встреча случилась на поэтическом вечере. Но не только стихи там гремели, и певицы в том числе красовались. И — о чудо! — появилась среди них та мистическая женщина, и прошелестело имя в толпе: Виктория Райдос. Пение разнеслось по залу, а у Олега Олеговича грудь под тройкой от недавнего пития абсента разбита, и между досками пола всё мелькало — такие же коричневые обои, такое же толстое дерево в палисаднике за окном. Тем вечером ему было лучше, по всему телу разливался знакомый розовый туман, на сердце лежали гроздья винограда и опьяняли неземным весельем — только он чувствовал, какая в этом красота и сила. Он стоял на пороге в прихожей — стоило пройти между лестничных полётов, чтобы оказаться в оранжерее с высокими фикусами и жужжащими шмелями, чьи прозрачные крылья подрагивали над букетами лиловых роз, напоминающих танцовщиц на зеркальной веранде в ночи. А Виктория Райдос всё пела, разливалась по фойе, ослепляла своим шармом. Казалось, она сама — песня, плавная и яркая. Да только не она его примагничивала, взгляд притягивал тот же кокаинет в шарфе, что неотрывно ходил с ней, принимая приветствия, пожимая руки, чему-то загадочно улыбаясь, — словно ему нравилось быть втянутым в хоровод столичных поэтов, да только молчал он постоянно, кивал только и улыбался. Олег Олегович за очередной стопкой абсента отошёл, сощурился, разглядывая проносящиеся мимо лица, словно ищет кого-то знакомого. И чудо повторно свершилось, Виктория Райдос после своего выступления представилась сама и представила кокаинета своего: Дмитрий Матвеев. — Глухонемой, к сожалению, — сказала она, поднявшись с полукруглого диванчика и оставив коктейль на столике, накрытом красной тканью. — А вы, я вижу, тоже поэт, раз пришли на наш вечер. Что вы пишете? Стихотворения? Блестяще. Лучшего мне до сих пор не попадалось. Особенно когда я слышу несколько ваших строчек сразу... *** Дальше всё стряслось как-то слишком стремительно: Олег Олегович вступил сначала в переписку с госпожой Райдос, а затем и с самим Матвеевым, благо, изъяснялся он весьма легко и непринуждённо в письмах. Этот бледный юноша с худыми кистями, изломанный и будто бы на грани жизни и смерти, внешне сильно походил на кокаинового наркомана, разве что голубоватая, почти прозрачная кожа говорила о правильности определения. Разве только глаза, тёмные и спокойные, притягивали внимание. Был он бледен до зеленоватого оттенка, будто много дней подряд питался лишь водой и снегом. В письмах он охотно говорил о себе: нем он якобы вследствие тёмного проклятья от одного китайской колдуньи. Эта печать загнивания и упадка постепенно становилась всё заметнее на его лице, превращая Диму в то, чем он и был на самом деле — маленький трупик, плывущий в среде ночных огней и теней. И неведомо как, но затянулись между ними красные нити, протянулись через километры столичных каналов. Олег всё чаще, тайком от брата, приглашал Дмитрия на ночные прогулки по Неве, ловил в своих снах, куда забрасывала его судьба, дёргал красные нитки на набережной и ловил себя на том, насколько всё складывается странно и непредсказуемо. И всё чаще в голову Олега закрадывалось дикое сравнение со сказочной девой морской — та ведь тоже нема была, а тело её человеческое гробом ей стало, погрузившись в пучину из-за колдовства. Если бы только Бог услышал мольбу Олега и послал ангела с благой вестью, простила бы Олегова душа такой способ прервать цепь дней, не прозябая. — Ты ведь не боишься реки, моя немая крошка? — говорил он Дмитрию, гладя его по руке. «Коли боюсь, то Бог все мои страдания мне же на плечи и сбросит, как в прошлый раз…» Дмитрий улыбался только тонкой усмешкой, искривившей ему алый рот, отчего любая попытка Олега завязать разговор становилась для него смертельно опасной, как прогулка по краю пистолета, но он всё равно говорил с ним. Дмитрий отвечал кивками головы и странными жестами, которые Олег узнал от Виктории. Эти жесты почему-то успокаивали Олега, заставляя забыть про собственное бессилие и скверную возню на тёмном дне души. Не то что бы Дмитрий был мистически озарён, но Виктория его представила как чернокнижника, ведь Олег сам ей признался, что на волне декадентства в спиритические сеансы ударился, видел будто-то самое во сне, когда шёл за Дмитрием по анфиладе комнат. Впрочем, это не помогло — Дмитрий так ни разу и не повернулся к Олегу в тех снах, но теперь они могли любоваться друг другом сколько хотели. *** Первая ночь их вдвоём была странная крайне — братец Александр отлучился куда-то, чем Олег и воспользовался, пригласив Дмитрия к себе. И право же, что за немое сокровище он повстречал! Словно ангел спустился с небес на встречу и влил Олегу нектар через край своей чаши. Как так может быть? Ведь человек — слабое существо, смертное, более того, одно из самых слабых существ. Неужто Дмитрий и вправду дьявол, посланный, чтоб уничтожить и обмануть Олега? Олег плевал на всё это, развязывая шарф на шее немого найдёныша, шепча ему что-то про любовь, вдохновение и честность, и такие же тихие слова падали в их душах, друг напротив друга. Это странное единение убило тоску, выпило до дна страхи и напряжение последних месяцев. Горели беспокойства по всей стране, отблески зловещей революции 1905-го, дыхание истории. Голова кружилась от ярких впечатлений. Дмитрий оказался под своим шарфом и прочей одеждой ещё более худым и бледным, чем Олег мог себе представить, но при этом он очень хорошо угадывал своё отражение в зеркале, смотрелся в него чаще обычного, порой лишь отворачивая от колючего зеркального взгляда, чтобы заправить за ухо выбившийся клок волос. Олег лишь укладывал его рядом с собою, гладил по ключицам, прижимал к своему тёплому боку, опасаясь, во-первых, нарушить чистоту первой ночи, ибо по репутации такое деяние приравнивалось к любострастию, более того — Олег вставал на пагубный путь содомского греха и даже не помышлял после этой ночи клясться-божиться, вспоминая бледную кожу на голом теле Дмитрия, раскаиваться и вымаливать лживое прощение у попа в ближайшей церкви. Он боялся: вдруг не поддастся этому сладкому пленению, всё же останется в своём уме и протрезвеет, вырвется из горячечного бреда, но от стакана абсента вмиг всё мутилось, и бросало Олега в сладостную дрожь. Он пил — и плакал, смеялся — плакал — целовал пальцы Дмитрия, перенимая у него диковинные жесты и чуть диковатый немой хрип, от которого впадал в опьянение ещё большее, осознавая, впрочем, свою беспечность, свои силы, растворяющиеся в томном забытье сна и сладкой неги. Дмитрий позволял ласкать себя, проводить пьяно-дрожащей ладонью по груди и животу, иногда отклонялся назад, сгибался, словно его раздирало что-то — можно было подумать, под кожу пробиралась болезнь. *** — Я должен ехать! — говорил Олег утром, провожая Дмитрия до извозчика. — Поверь, если уж мне придётся наконец избрать себе спутника жизни, так я лучше выберу тебя, мой немой найденыш с говорящими глазами! И он говорил правду — этот вариант нравился ему, был удобен и просчитываем. Олег понимал, что в высшем обществе его за такое увлечение не осудят, но он при этом рисковал быть насильно женатым на какой-то пустоголовой столичной кокетке, потому что подобное никогда не проходило незамеченным и могло наделать ему таких проблем, после которых дркгие люди, уличённые в подобном, головы ломали всерьёз. А Дмитрий точно не устроит скандала в газетах — его лицо не выдает ни малейшего напряжения, похоже, для этого он слишком беспечен.