haemseuteo

«Хомяк всё хранил за щеками, ничего не проглатывал, ничего не выплёвывал. В итоге у него порвались щёки и он умер, потому что нельзя всё хранить в себе!!!», — гласит записка. Гониль закатывает глаза. Глупый Ли Джуён. Никому другому это размашистый почерк принадлежать не может. — Больше сказать нечего? — спрашивает он. В ответ получает ещё более неудобный вопрос. — А тебе? Нет, Гонилю сказать нечего. Пусть лучше небо на него обрушится — он не признает, что больше всего в жизни хочет избавиться от незримого груза на душе. Поспать по-человечески, или хотя бы сомкнуть глаза больше, чем на два часа. Отдохнуть без зазрений совести, не думая, что не заслужил никакого отдыха. Крикнуть, срывая голос, чтобы все слышали, как он устал. Однако он — глупый хомяк из глупой записки глупого Ли Джуёна. И хоронить каждое неозвученное слово глубоко в сердце будет, пока не умрёт по всем канонам. — Признавайся, хён. Джуён не глупее самого Гониля, это раздражает. Или, может, сам Гониль уже на таком взводе, что не заметит только слепой — всех распугал, а Джуёну с ним ещё жить в одной комнате. Неудивительно, что проблему в виде его уставшего лица и расшатанных нервов Джуён решил настигнуть и искоренить до того, как попадёт по горячую руку, как обычно. Если у Гониля девяносто девять проблем, то сотая — в том, что успокаивать его приходится самому младшему в группе. Даже если он не знает, в чём проблема, но видит, что она есть. — Прекрати, у меня всё нормально, — говорит он. Потом снова два года спустя признается, что ровно в этот момент чуть не разбился на мелкие кусочки. Классический лидер с заводскими настройками — Джуёну это не нравится. Никому не нравится, а по-другому Гониль не может. Только почему-то лицо младшего из решительного превращается в непонимающее — брови сводятся к переносице, добавляя прямолинейному взгляду каплю грозности. А Гониль продолжает топить себя в мыслях, мысли — в потёртом блокноте с вырванной половиной страниц. Когда-то даже казалось, что все трудности можно вместить в музыку, лишь бы вслух не обсуждать — а их оказалось так много, что одних только песен недостаточно. Присутствие хмуро сидящего на кровати Джуёна он игнорирует — благо, научился за всё это время работать, не отвлекаясь ни на что. Стол под ручкой скрипит от каждого движения. — Хён. Джуён приближается, обнимает со спины своими тощими руками, будто это должно помочь. — Расскажи. Сейчас же. Голос становится твёрдым и грубым. Будто не он подкинул ту записку про хомяка. Гониль сглатывает и старается не звучать грубым. — Оставь меня в покое, мне нечего рассказывать. Не получается. Вернее, получается не опуститься в который раз до грубости, однако что-то в глубоком тембре дрожит на высоких частотах. Сдаёт с потрохами лживость последней фразы. — Нечего, — соглашается Джуён. — Кроме двух вещей. И одна из них очень серьёзная, так что говори. Гониль тяжело вздыхает и чувствует, как на макушку ложится чужой подбородок, а руки оказываются в плену чужих объятий, прижатые к широкой груди. Понятно. Джуён его зажал в своих руках, чтобы не сбежал. Умно, учитывая сколько силы в этих тонких запястьях. — Какие ещё две вещи? — Первая — то, почему ты так отреагировал на мою записку. Значит, всё ещё о чём-то умалчиваешь и играешь в супергероев. Вторая — то, с какой целью я изначально и написал записку. Ты снэки где-то прячешь постоянно, вот я и хотел намекнуть, что тайны в себе хранить нельзя — когда-нибудь узнаю. Вот оно что. А Гониль-то думал, что он слишком очевиден с его глазами, которые отражают эмоции слишком ярко. — Вот же… Он выпинывает из-под стола ящик с кучей личных вещей, который не разобрал с самого переезда в общежитие. — На дне ящика твои снэки, — сейчас его тайник — самое меньшее зло. — Всё равно не пущу, пока не расскажешь, хён, — по иронии, именно в этот момент у Джуёна начинает жалобно учать в животе. — И тебе лучше поторопиться. А то съем тебя на месте. — Я устал. Просто устал работать. Хочется сбежать и никогда не возвращаться. Джуён на это признание слегка кивает с пониманием — кажется, он жаловался об этом Джисоку ещё до дебюта. Или даже самому Гонилю. — Тут слишком много всего, не угонишься. Я делаю недостаточно, чтобы угнаться, — продолжает тот. — Ничтожно мало. — Тебе кажется. А всё потому, что хранишь всё в себе, как дурак. — Сам дурак. — Продолжай рассказывать, а то нос откушу, — угрожает Джуён. Гониль без носа остаться не хочет — знает ведь, что при желании Джуён и вправду может откусить. Особенно всяким неуравновешенным лидерам, которым до выгорания и упадка сил — полметра пешком. Поэтому рассказывает дальше. Проблемы, кажется, тянутся с самого детства тонкими прозрачными нитями и обворачиваются вокруг шеи, не давая воздуху проникнуть в лёгкие. Зато Джуён слушает. Впервые со времён дебюта игнорирует запас снэков и слушает Гониля. Руки продолжают делиться хрупким теплом, обвивая туловище. Может, Гонилю стоило раньше начать говорить о трудностях вслух. В конце концов, хомяком с порванными щеками оказаться вообще не хочется.