перед ошибкой

Уже вечерело, солнце по-тихоньку двигалось к линии горизонта, время от времени прятавшись за проплывающими по небу тучами. Ветер с каждой минутой становился всё сильней и сильней, явно предвещая начало чего-то большего, чем просто временная непогода. Казалось, остался последний рывок и всё стихнет, вернётся на круги своя, но долгожданной тишины и желаемого спокойствия всё никак не наступало. Наоборот, чем дальше, тем становилось хуже. Даня наматывал круги по комнате, пытаясь хоть как-то себя успокоить. Навязчивые мысли долбили мальчишескую черепушку совсем не жалея и не давая даже минутный перерыв. Хотелось лезть на стену, разбить руки в кровь, прострелить себе голову, в конце концов, сделать всё, что угодно, лишь бы отпустить накопившиеся переживания. На душе было тяжко как никогда. Сомнения и тревога стояли больным комом в горле на протяжении недели-двух и успели знатно так поднадоесть. Негативные эмоции терзали изнутри, а невозможность их выплеснуть добивала. Терпение заканчивалось, и Даня вот-вот был готов сдаться, опустить руки и разрыдаться во всё горло. Но он держался, держался из последних сил, потому что дать слабину, означало бы признать, в первую очередь самому себе, что это конец. А быть точнее, начало их конца. С Серёжей он встречался уже довольно продолжительное время. Через пару дней должен был стукнуть второй год, к празднованию которого Даня усердно готовился. Он хотел порадовать любимого, сделать так, чтоб этот маленький юбилей запомнился ему надолго. Парень подготовил целый квест, который им предстояло вдвоём пройти, и в конце Татищев получил бы свой долгожданный подарок. Но Праздничный настрой и сладостное предвкушение под корень срубали их отношения в последнее время. Московский начал замечать перемены в партнёре ещё давно. Сначала они были незначительными, что на них не хотелось обращать внимание и тратить свои силы. Но знал бы Даня, во что позже они перерастут, то ни за что не пустил бы всё на самотёк. Редкие встречи и полное отсутствие всякой романтики в любых её проявлениях стали для обоих нормой. Нельзя сказать, что всех всё устраивало, но обсуждать, да даже сесть и обдумать всё тщательно просто не хотелось. Странное желание светловолосого вполне легко объяснимо. Уже тогда в глубинах разума он всё понимал. Знал, в какую бездну катятся их отношения, и какой исход предначертан их маленькой совместной истории. Но, сука, ему так нравилось любить его, что он полностью абстрагировался от подсознательных "спойлеров". Но на откровенные поступки с бьющей под дых табличкой "ты мне не интересен" не реагировать и молча проглатывать было достаточно трудно. Чуть больше полугода назад, светловолосый сильно обижался на Серёжу. Он кричал, ругался, агрессировал и один раз даже не разговаривал - одним словом пытался достучаться до своего парня. Его совершенно не устраивало, что тот, откровенно говоря, забил на него хуй и всё своё свободное время уделял либо друзьям, либо же компьютерным играм. Московский тогда сильно пожалел, что самолично купил эту самую игру, на которую его и променяли. В тот момент Даня искренне не понимал, почему так происходит. Сначала он пытался как-то бороться: силком вытаскивал Серёжу на прогулки, чтоб провести с ним время наедине, звал к себе, прекрасно зная, что тут из друзей у него никого нет и плюсом заранее избавившись от компьютера в своей квартире, также пытался окружить заботой и любовью, и даже углубился в изучение танков, чтоб смочь подискутировать на интересные Татищеву темы. Душа радостно трепетала от редкого милого слова в свой адрес, в кровь выбрасывалась колоссальная доза эндорфина от неестественного, будто вынужденного признания в любви, а руки мелко подрагивали, когда ночью приходило до ужаса долгожданное сообщение: "спишь?". Пусть в те моменты Даня и ощущал себя абсолютно счастливым, а сердце отчаянно верило, что всё наконец наладилось, сквозь толщу саморучно выстроенных блокад пробивались корешки едких сомнений и вязкой тревоги. Кататься на качелях, признаться, Даня никогда не любил. Как-то в детстве его частенько сильно раскачивали, до тошноты, до больного падения. Но ошибки ничему его не учили в силу юного возраста, и увидев тепло улыбающегося парня с приятными на ощупь золотыми волосами и искрящимися любовью глазами, тот слепо бежал к нему, снова и снова оказываясь в той же ситуации. Сейчас же, стоя посреди комнаты с поднятой вверх головой и крепко зажмуренными глазами, Даня наконец осознал: его несчастные попытки исправить ситуацию не дали абсолютно никаких результатов. Осознание нахлынуло слишком внезапно и довольно резко, добив парня. Надежды на прежние излюбленные взаимоотношения и полную гармонию в миг разбились. В тот момент казалось, будто бы это конец. Настолько плохо светловолосый себя ещё не чувствовал. Тело медленно налилось свинцом и стало невыносимо тяжёлым. Мысли обрели вес, и теперь терпеть бешенный поток режущих сердце догадок и предположений о том, что же будет дальше было просто невыносимо. Даня упал. Колени боли не почувствовали, зато душа рвала и метала. На ногах, быть может, останутся синяки, но они непременно заживут через некоторое время. Рана же, нанесённая полным Серёжиным безразличием и стальным холодом - останется глубоким шрамом до конца жизни, напоминая о себе тоскливо-одинокими ночами и самыми печальными на свете снами. Уперевшись локтями в колени и тяжело уронив голову в раскрытые ладони, Даня сломался. Сгорбленное тело затряслось в мощном рыдании, выплёскивая весь накопившийся негатив. На протяжении полу года парень копил всё в себе. Как бы сильно больно не было, как бы глубоко не ранили Серёжины слова или поступки, он не унывал. Не пропускал через себя, не придавал огромного значения, а просто отпускал, забывая о неприятных инциндентах впоследствии. Просто Даня жил одной большой надеждой, что всё изменится: отношение Татищева к нему станет более нежным и чутким, в их разговорах не будет искрить жгучая недоговорённость, и его прежнее положение "в приоритете" вернётся. Но почему-то с каждым днём вера в лучший исход стремительно угасала, общение с темноволосым превратилось в непосильное бремя, а сил на выполнение элементарных бытовых вещей попросту не хватало. Через полчаса более-менее успокоившись Даня ощутил себя свободнее, чтоли. Будто получилось избавиться от чего-то плохого, высасывающего жизненные силы на постоянной основе. Стерев рукавами кофты последние мокрые дорожки от слёз, парень неуверенно поднялся на ноги. Ещё лихо пошатывало, что он даже чуть не упал, но вовремя схавился за край стола. Переждав кратковременное отсутствие зрения, Московский медленно поплёлся в ванну, чтоб умыться. Щёлк включателя, удар ярким светом, крепко зажмуренные на минуту-две глаза и прохождение к раковине на ощупь. Привыкнув к яркому освещению, парень глянул в зеркало и ужаснулся. Сильно опухшие и налитые слезами красные глаза смотрелись настолко жалко, что светловолосый не сдержался и ударил со всей силы кулаком по несчастному стеклу. Оно мигом разлетелось вдребезги, успев оставить след на хрупкой коже парня. В голову проникла мысль о схожести его души и этого зеркала, которые сегодня совершенно одинаково распались на кучу осколков. Окинув небрежным взгядом образовавшийся беспорядок, Даня лишь брезглительно фыркнул, сразу переключив внимание на кровоточащие ранки. Наспех наклеив неподходящий по размеру пластырь, Московский завалился в постель. Истерика отняла слишком много сил и единственное чего ему хотелось, так это побыстрее заснуть, чтоб хотя бы на короткий срок уйти из жестокой реальности. На улице прошёл сильный ливень. Погода на любителя, конечно, но большинству радости она приносила не много. Вид за окном пробуждал самые грустные чувства, напоминал только о печальных периодах жизни и давил своей атмосферой полного безоговорочного отчаяния. На следующий день сразу после пробуждения Даня первым делом позвонит Серёже с предложением расстаться. Тот даже не спросит причину, лишь молча сбросит трубку. В голове ещё долго будут проноситься последние гудки сброшенного вызова, в такт себе нанося удары в сердце. Будет невыносимо больно, но дальше так продолжаться не может.