***
Котоха очнулась в своей постели, не сразу разлепив тяжелые, будто замерзшие веки. Тело било колючим ознобом, но ее это не особо волновало. Сейчас в воспаленном сознании Котохи набатом звенел только один вопрос. Где ее сын? Котоха прекрасно помнила, что произошло вчера: ее благодетель Доума-сама обратился в монстра, гнался за ней через весь лес, чтобы… Вернуть обратно домой? Котоха резко оборвала вереницу бессвязных мыслей. Перед глазами все размывалось, а виски при каждой слабой попытке наконец пошевелиться пробивало острой болью. Котоха все еще не могла до конца понять, что именно вчера произошло, но одно она знала точно: вчера она с Иноске должна была умереть. Умереть от лап монстра. Монстра, который почему-то второй раз решил сжалиться над ней — на этот раз спасти ее от самого себя. Котоха не могла поверить, что все это время с ней и ее сыном просто игрались; ее благодетелю было просто весело держать ее за слепую дурочку. Видимо, такова была ее судьба — рано или поздно быть удушенной чьими-то руками. Вот только Котоха все еще упрямо верила: ее сын ее судьбу с ней на двоих не делил. Иноске еще мог спастись, она еще могла спасти Иноске. Могла спасти, подыграв монстру. Котоха знала, что доверяться чудовищу из преданий было глупо, безрассудно. Но иного выбора у нее больше не было. Может быть, если она сделает все, о чем ее просят, ее сына пощадят? Ради этого шанса она готова была посвятить остаток жизни служению в этом проклятом Культе. Лишь бы у Иноске был шанс вырваться. Слезы беззвучно побежали по ее лицу. Это она, она была во всем виновата. Если бы она еще тогда осталась в своем доме, не побежала искать спасения в слепой неизвестности, она бы не загнала саму себя в тупик. С побоями пропоицы-мужа еще можно было как-то смириться, а принять то, что ты своими руками отдала собственного сына в лапы монстру и подписала вам обоим приговор — нет. Котоха наконец встала с постели и на ватных ногах, пошатываясь, побрела к двери. Она должна была найти Иноске. Она должна была найти его и больше никогда не отпускать. Ни один демон их больше не разлучит. Котоха не позволит. Стоило ей дрожащими руками потянуться к позолоченной ручке двери, как она тут же сама распахнулась. Будто кто-то с той стороны уже давно ждал ее пробуждения. Доума влетел в комнату, не спрашивая приглашения. На лице его расползлась широкая безумная улыбка. Сердце у Котохи замерло от ужаса, по телу снова начал растекаться замогильный холод. Доума пришел не один — вместе с ее сыном, которого он пока и не думал выпускать из рук. — Ох, Котоха-чан, утречка! Мне сказали, что ты сегодня весь день должна была проваляться, я уж думал, мне одному придется посидеть с Ино-чаном. Мы уже позавтракали, кстати. Меня, правда, кашей закидали, но ничего, это было даже весело. Ино-чан без тебя очень грустил, я даже не знал, как его развлечь… Хорошо, что ты теперь снова с нами! Ты как, кстати? Выглядишь все еще не очень: белая какая-то… Фу. Может, тебе еще полежать нужно, Котоха-чан? А мы с Ино-чаном пока погуляем. Котоха почти не слушала ничего из того, о чем вдохновенно заговаривал сейчас демон. Котоха не отрываясь смотрела на своего сына и не могла сдержать нового потока слез. Иноске сидел на руках демона и увлеченно запутывал его мягкие светлые волосы в причудливые узлы. Он был жив, ему не было страшно, он был рядом. Котохе только нужно протянуть руки. Она, едва слышно выдохнув, сделала шаг навстречу демону. Тот посмотрел на нее с напускным недоумением. — Котоха-чан, я не отдам тебе Ино-чана. Сейчас. За считанные мгновения Доума вместе с ребенком оказался в другом конце огромной комнаты — Котоха даже не успела охнуть. Покои залились звонким смехом Иноске — ему такие скоростные перемещения явно понравились. Мальчик резко дернул демона за выбившуюся прядь, требуя еще «покататься» с ним по комнате. Доума не мог отказать забавному детенышу. — Котоха-чан, хочешь, можем снова поиграть. Как вчера, но наоборот. Теперь догонять нас с Ино-чаном будешь ты. Догонишь — малыш твой. Хотя не думаю, что он сейчас захочет к тебе на ручки, мы с ним так подружились. Он за ночь у меня ни разу не заплакал, между прочим. Правда, клок волос у меня выдрал, ну да ничего, видишь, они у меня уже и отрасти успели. Котоха пристально неверяще взглянула на демона. Она совсем не могла понять, дурачился он сейчас или всерьез предлагал отдать ей ребенка только если она его догонит? Котоха сжала руки в кулаки. Сейчас все это было не важно. Она должна вернуть себе сына — дальше будь что будет. — Мне… нужно догнать вас, чтобы вы вернули мне его? В радужных глазах Доумы загорелись искры — наконец-то Котоха-чан проснулась. — Да, поиграй с нами, Котоха-чан. Видишь, какие мы грустные, — Доума осторожно дернул за щечку надувшегося Иноске, который все еще в нетерпении ждал, когда же его снова покатают — желательно не только по одной комнате, а по целому храму. Раздался щелчок — Котоха в одно мгновение снова осталась в комнате одна. Она не стала мешкать — тоже на негнущихся ногах побежала вон. Она найдет, найдет их. И все закончится. Хотя бы ненадолго.***
Котоха не знала, сколько она уже бродила по бесконечным коридорам — полчаса, час, день? В сознании все смазалось, Котоха не чувствовала совершенно ничего. Она надеялась, что Иноске подаст ей хоть какой-то знак — снова громко засмеется или, может, даже капризно захнычет, и она обязательно найдет его по голосу. Найдет и успокоит. Однако в храме все стояла глубокая тишина. Даже местных прихожан нигде не было видно — все будто вымерли. Котоха, переборов себя, даже заглянула в ту самую главную комнату приема, из которой она еще вчера попыталась убежать куда глаза глядят. Котохе почему-то казалось, что как только она откроет эту дверь, на нее хлынет поток крови и человеческих останков, которые еще не успел обглодать демон — хозяин этого храма и ее личный благодетель. Нет, ничего ужасного Котоха так и не увидела: комната была подозрительно чиста и даже светла — кто-то раздвинул плотные кроваво-алые шторы, чтобы в храм хоть немного пролился солнечный свет. Пустой взгляд Котохи задержался на каждой детальке, на каждой подушке, на каждой тряпке из шелка — нет, она не могла сойти с ума. Еще вчера она видела здесь то, что не должна была увидеть. Доума пожирал молодую, смутно знакомую Котохе девушку, с упоением отрывая ей красные от укусов груди и запивая свой «ужин» бьющейся из еще теплой шеи струей крови. Эта уродливая безумная картина слишком ярко все еще стояла перед глазами — это не могло быть сном. Котоха помнила, как не смогла тогда даже вскрикнуть от ужаса; Котоха помнила, как под самый настоящий демонический гогот бросилась бежать прочь из храма, путаясь в собственных ногах и крепко прижимая к себе дремлющего сына. Тогда Котоха понимала, что это был самый настоящий кошмар наяву. Тогда Котоха наивно надеялась от него убежать, спастить — проснуться наконец. Сейчас Котохе ничего не оставалось, кроме как окунуться в игры демона с головой. Просто так он теперь ее не отпустит, даже сейчас он не даст просто так себя найти. Если она будет покорной, если она смирится, может, все хотя бы на время станет как раньше. Ее Иноске будет жить, ни о чем не догадываясь — Котоха сделает все, чтобы его не мучали кошмары. Нужно только примириться с собственной обреченностью и безысходностью. Понадеяться на милость демона. Если она предаст себя в жертву, он отпустит Иноске. Котоха почему-то была уверена: Доуме нужна была только она, Иноске еще мог спастись. Она подыграет демону за них обоих. Котоха, обойдя наконец все комнаты и закоулки, вышла во двор. Ее нисколько не удивило, что на улице уже стоял глубокий вечер: Котоха совсем запуталась, потерялась. Этот храм был для нее настоящим лабиринтом, забитым такими же потерявшимися несчастными, как она сама. Теперь Котоха по-другому смотрела на каждого блаженного обреченного, что раболепно обивал пороги Культа ради встречи с самим хозяином. Раньше Котоха видела в этих людях лишь уверовавших добродетельных прихожан, которые были благодарны своему благодетелю за приют и светлые надежды, которыми их одаривали здесь безвозмездно. Теперь же Котоха просветлела чуть больше, чем они: их всех никто не спасет, им никто не поможет. Котоха, не чувствуя ног, побежала в сад — Доума мог спрятаться там. В сознании начала забиваться безумная мысль, что, может, демон и вовсе уже давно покинул свой храм, оставив Котоху «играть» с самой собой? От этого монстра можно было ждать чего угодно. Котоха остановилась посреди тропинки, прислушалась. В ушах стоял только гулкий стук собственного сердца — даже птиц не было слышно. Только сейчас Котоха невольно задумалась, а водились ли они здесь вообще когда-нибудь? — Котоха-чан, мы тебя уже заждались. Ино-чан даже успел утомиться — заснул. Но ты не переживай, мы еще днем хорошо покушали, так что от ужина он сам отказался. Ему так понравилось на мне кататься, представляешь! Эх, и почему я раньше не догадался… Котоха вздрогнула и, недолго думая, понеслась на голос, что раздался из глубин сада. Теперь демона она нашла без особого труда. Доума лежал в кустах на какой-то темной ткани, больше похожей на тонкое одеяло. На его груди мирно посапывал Иноске — живой и невредимый. В груди Котохи что-то дрогнуло — она бессильно опустилась на колени, потянула руки к малышу и тут же забрала его к себе. Доума даже не подумал ей мешать. Доума даже не одарил Котоху взглядом — видимо, слишком уж он был опечален тем, что его Котоха-чан проиграла. Он ведь так на нее надеялся. — Я учил Ино-чана считать звезды. Не хочешь прилечь рядом, Котоха-чан? Смотри, какое сегодня небо красивое. Котоха только уткнулась покрасневшим лицом в темную макушку спящего Иноске, у нее сейчас совсем не было сил вслушиваться в бредни демона. — Что я должна сделать, чтобы вы больше не трогали его? — Ничего, — Доума приподнялся, лениво пожав плечами. В его глазах Котоха, сжавшаяся, заплаканная, выглядела особенно жалко. Доума брезгливо поморщился, а затем тут же растянулся в улыбке. — Тебе ничего не нужно делать, Котоха-чан. Ты мне ничем не обязана — помнишь, я уже говорил тебе это в первый день нашей встречи. Я, в отличие от тебя, ничего не забыл. Котоха опасливо покосилась на Доуму. Она правда его совсем не понимала. Сложно было понимать безумца. — Если ты перестанешь меня бояться, у нас все наладится. Ты попробуй, Котоха-чан. Вспомни, как раньше нам было хорошо. Вместе, втроем. Ну, а сейчас что изменилось? Неужели ты хочешь все испортить? — Вы… убиваете людей, — тихо, будто сама все еще не веря в то, что говорила, пролепетала Котоха. — Я дарю им Рай, — возразил Доума, снисходительно улыбнувшись. Для него Котоха была еще совсем не просветленной глупышкой — ничего-то она не понимала в силе веры. — Люди сами идут ко мне за спасением. Прямо как ты когда-то — помнишь? Я никому не отказываю, всем стараюсь помогать — в мире так много страданий, знаешь? Котоха знала — по себе знала. И Доума был одной из причин этих самых страданий. — Вы… не отпустите нас. Доума в напускном удивлении похлопал глазами. По спине Котохи пробежала дрожь: она совсем не понимала, злился он сейчас на нее, на ее слова или нет; хотел ли он вообще ее слушать сейчас или нет. Теперь Доума был для нее одним большим непроницаемым белым листом, на котором, как бы она ни молилась, не проявлялось никаких подсказок. Доума был не от мира сего, Доума был демоном. Таких существ людям не понять, Котоха могла даже не пытаться. — А тебе есть куда идти, Котоха-чан? — Доума вздернул бровь. — Разве ты кому-то нужна, кроме меня, Котоха-чан? — Я нужна своему сыну, — не задумываясь обронила Котоха. Доума на это только хмыкнул. — Значит, тем более тебе нужно остаться здесь. Думаешь, я тебя отпущу одну с детенышем? Я же не такой уж страшный и жестокий, ну. К тому же, Ино-чан будет по мне очень скучать, ты же нас не разлучишь, правда? Ну куда вы пойдете, а? Снова побежите прыгать с обрыва? Это глупо, Котоха-чан, там можно и разбиться. — А что будет, если я останусь?.. — Котоха подняла влажные красные глаза на демона. Тот все еще сидел прямо перед ней с приклеенной улыбкой. Ждал, когда же Котоха-чан сама проявит интерес к его игре. — Все будет как раньше, Котоха-чан. Все будут счастливо купаться в лучах Рая. Котоха замолкла. Она уже сделала свой выбор. Ради сына она пройдет даже через адский Рай под руку с демоном. — Иноске холодно, — выдавила из себя Котоха, опустив взгляд на похныкивающего сквозь сон ребенка. — Можно мы пойдем домой? — Конечно, Котоха-чан. Но если ты не против, я пока останусь тут — досчитаю звезды. Котоха склонила робко голову и тут же попятилась не оборачиваясь. Доума вымученно вздохнул. — Котоха-чан, если тебе так хочется бежать — беги. Бегать перед сном полезно, знаю. Только детеныша держи покрепче — уронишь, головку повредишь. Потом обратно не приделаешь, это я тоже знаю… Котоха медленно засеменила в сторону храма — неважно, что там бросал ей вслед Доума, главное, он отпустил ее. Пока что.***
Демон и правда не обманул ее — жизнь Котохи очень быстро снова стала прежней — простой и беззаботной. Она с утра до вечера занималась с Иноске, стараясь не выпускать его из рук и лишний раз не выходить из комнаты. Доума же к ним почти не заглядывал — у хозяина Культа появилось слишком много дел и забот. Или же он просто решил дать своей Котохе-чан немного времени, чтобы «вжиться в роль». Ведь как бы Котоха ни старалась, она все не могла забыть того безумия, что видели ее глаза всего несколько дней назад. Она жила в логове монстра и вместе с другими прихожанами, вместе с другими обреченными ждала чего-то неотвратимого. Вот только, как быстро поняла Котоха, лишь она здесь понимала, в чьей ловушке они все тут оказались. Все эти светлые люди искренне верили, что ходят искать исцеления в вере. На деле же они сами подавали себя на ужин монстру, которому даже не нужно было выходить на охоту — жертва сама лезла в пасть в рукоплесканиях и восторгах. Ни в одном из этих обезумевших от счастья лиц она не могла найти поддержки — все здесь были ей чужими, все думали только об одном — о Вечном спасении. Что все еще было Котохе чуждо. Она не верила ни одному сладкому слову демона — все было ложь. Котоха видела: он не спасал людей, он поглощал их заживо. И с Котохой будет то же самое, если она уверует. Сейчас она верила только в то, что ее сын все еще мог спастись. Ни в чем ином она больше не нуждалась. С благословения хозяина она полностью погрузилась в заботы о нем, ни с кем больше не разговаривала да и вообще старалась ни с кем не встречаться и взглядом. Котоха тоже боялась сойти с ума. Рано, еще было рано. Котоха чувствовала: все самое страшное будет впереди.***
Проходили месяцы, каждый день у Котохи был похож на предыдущий. Она кормила Иноске, купала его, выходила в сад гулять, собирать цветы — обычно Иноске старался захватить себе домой еще и какого-нибудь червяка покрупнее, лениво извивавшегося в опавшей листве. Каждый день Котоха пыталась делать вид, что все действительно вернулось на круги своя — все стало как прежде. В ее жизни не было демонов, полуобглоданных изувеченных тел «грешников» — в ее жизни был только подрастающий, заливающийся задорным смехом Иноске. Котоха знала, что их ни на секунду не оставляли одних — Доума часто заявлялся к ним без стука и без приглашения. Котоха уже забыла, когда именно она перестала вздрагивать при его приходе. Котоха помнила только одно: когда ее Иноске нужно было покормить, когда с ним нужно выйти погулять, когда Иноске нужно искупаться, когда Иноске нужно уложить к себе в постель. Больше Котоха ни о чем не думала. Старалась не думать. Доума все пытался «разбудить» свою Котоху-чан: одаривал ее подарками, подсылал даже новых подружек — до Котохи уже было не достучаться. Когда Доума забирал Иноске с собой «поиграть», Котоха, как ни странно, не противилась, не кричала: она лишь садилась на свою пустую холодную постель, распускала свои длинные темные волосы и начинала их медленно расчесывать, цепляясь взглядом за незримую точку в задернутом плотными шторами окне. В такие моменты жизнь для Котохи совсем останавливалась: ее Иноске к ней мог ведь и не вернуться. Как те, другие дети прихожан, которые тоже так были похожи на Иноске — все на одно лицо. В ожидании возвращения Доумы Котоха могла расчесывать свои волосы часами, совсем не обращая внимания на боль в затекших руках.***
— Представляешь, сегодня Ино-чан учил меня охоте на кабанов, это было так весело! Я и не знал, что людишки тоже что-то понимают в охоте на дичь, нам с Ино-чаном очень понравилось. Держи, Котоха-чан, мы на обратном пути тебе желудей насобирали. Погрызешь на ужин. Доума любил кормить Котоху-чан прямо с рук, особенно когда она забывала поесть несколько дней подряд. Доума быстро приучил и подросшего Ино-чана ухаживать за мамочкой — дергать ее за волосы, чтобы она хоть немного приходила в себя и хоть немного притрагивалась к еде. Чем быстрее рос Ино-чан, тем быстрее увядала Котоха. Когда ему исполнилось десять, Доума впервые заговорил о том, что неплохо было бы сделать Ино-чана своим наследником — Культ его разрастался, и у него совсем не хватало на всех болезных времени. Тогда Котоха впервые очнулась, наконец-то снова попыталась что-то услышать, послушать: Доума хотел сделать ее сына наследником? Что это значило? Он хотел сделать его подобным себе, чтобы ее сын тоже стал монстром? Котоха не знала, возможно ли это было вообще, но отчего-то она была уверена, что ее личный демон был способен на все. С тех пор, как Доума поделился с ней своим тайным желанием, Котоха совсем потеряла связь с реальностью. Она совсем перестала спать, давилась пищей только тогда, когда обеспокоенный Иноске чуть ли не силой пихал ей куски еды в рот. Котоха совсем заболела, потерялась. Шли месяцы, годы, ее Иноске все еще был рядом, все еще ни в кого не обращался. Она так же ходила за ним следом, с тревогой смотрела, как он бранился с какими-то местными мальчишками, которые при любом его недовольстве бухались ему в ноги, в слезах прося прощения. Котоха все так же ждала неизбежного. Когда-нибудь Доума снова вспомнит о своих планах на наследника. Тогда Котоха потеряет и одновременно обретет новый смысл жить — станет прислуживать сразу двум демонам. — Мам, смотри, какую шапку я себе сделал! Сам поймал! Ну как, тебе нравится? Круче, чем у папы? Иноске важно крутился вокруг матери, нацепив на себя жуткую огромную кабанью голову. Котоха, ошеломленная и оцепеневшая, тогда совсем потеряла дар речи: теперь ее сын тоже стал похож на настоящего монстра. Котоха тщетно пыталась уговорить, упросить Иноске снять этот ужас — ее будто не слышали. Теперь ее сын возомнил себя царем зверей, и снимать свой новый головной убор он наотрез отказался. Даже ради своей любимой мамы, которая просто-напросто ничего не понимала — никакая это не страшная маска. Иноске просто очень хотел быть хоть в чем-то похожим на папу. И Котоха не могла что-либо с этим сделать. Чем больше проходило времени, тем сильнее Иноске отдалялся от нее и сближался с демоном, пусть на его приемах прихожан терпения двенадцатилетнего непоседы-Иноске все равно хватало всего на пару минут, а затем он с криками улепетывал куда-то в лес на очередную охоту. Как бы то ни было, Котохи в жизни Иноске становилось все меньше и меньше: подросшему «малышу» уже было совсем не интересно играть в прятки вместе с ней в саду, слушать ее сказки и сидеть тихо смирно, пока Котоха и ему пыталась расчесать непослушные мягкие волосы. Иноске тянуло в лес, и Котоха уже не могла поспеть за ним. Даже Доума не мог — он даже не старался держать своего наследника на коротком поводке, он давал ему полную свободу. Конечно, Ино-чан ведь был не по годам смышленым мальчиком, не то что забитая забытая Котоха. — Детишки очень быстро растут, да, Котоха-чан? Сколько живу, а все никак не могу привыкнуть к скоротечности вашей жалкой жизни. Моргнешь — а вы уже старые, дряхлые… Ваше мясо потом даже не прожуешь сразу. Доума любил заглядывать к Котохе, когда Иноске не было поблизости. Тогда его любимица могла хотя бы ненадолго снять свою слащавую масочку счастливой недалекой мамочки. Тогда Котоха могла хотя бы немного послушать его гадостей. И может быть, даже что-нибудь ему ответить. В последнее время Котоха все меньше и меньше пыталась с кем-либо заговаривать. Иноске вечно где-то пропадал, прихожан она избегала, а Доуму она так и не научилась понимать, чтобы хоть как-то поддерживать его пустые монологи. Безумный мир демона все еще был чужд ей, Котоха все еще чувствовала себя здесь лишней, не такой. Даже ее сын смог ужиться с этим больным безумием, а она — нет. Она сломалась. Котоха устала жить, устала ждать чего-то неизбежного. Устала ждать, когда же наконец Доуме надоест его затянувшаяся игра. Неужели он и правда собрался выжидать, когда ее тело, мясо тоже станет жестким? Неужели он и правда собрался мучить ее до самой старости? Зачем? Неужели ему и правда так нравилось играться с ее Иноске? — Вы же тоже заберете нас когда-нибудь, да? — Котоха не помнила, когда она в последний раз заглядывала в радужные глаза демона. В последнее время у нее в памяти все стало размытым. Она больше не вздрагивала, когда демон когтистой лапой хватал ее за талию, прижимая к себе и нашептывая что-то на ухо; ее тело больше никак не отзывалось на любую ласку. Котохе больше не было страшно, противно. Котохе было все равно. Всем на нее тоже было все равно. Вот только Доума все не торопился заканчивать собственный спектакль. Ему было плевать, что его главная актриса уже давно ушла со сцены. Доума возьмет все роли на себя, доиграет сам — не впервой же. — Ты же знаешь, как я люблю Ино-чана. Ему тут нравится, ему пока рано вместе с тобой в Рай, Котоха-чан, не торопись. Пусть детеныш поиграется еще хотя бы пару сотен лет. — Пару сотен?.. — зеленые глаза мазнули по белому лицу демона. Тот прижал Котоху к себе еще ближе, когти впились в ее бок почти до крови, но никто из них на это даже не обратил внимания. Всем было все равно. — Думаешь, ему быстро надоест? Я тоже об этом думал. Но, знаешь, я могу посоветоваться с моим Господином — у него было очень много детей, он точно подскажет, чем мы можем еще занять нашего мальчика. Не грусти, Котоха-чан. Если хочешь, для тебя мы тоже можем что-нибудь придумать. Котоха лишь в исступлении замотала головой. Нет, ничего она не хотела. Особенно, чтобы ее занимал и развлекал сам Доума. Она уже не раз видела, что все его «развлечения» обычно заканчивались кровавой оргией под надрывные предсмертные крики прихожан. У Котохи пока не было желания пойти в Рай за ними следом. Она пока еще хотела поприсматривать за Иноске. Сколько бы он ни бегал по лесам, все равно он всегда возвращался к ней с каким-нибудь своим «новым» трофеем: то с задушенным зайцем, то с охапкой желудей. Иноске тоже развлекал свою маму как мог. Пока у него это очень даже получалось. Пока Иноске запальчиво рассказывал про свои лесные «сражения», Котоха не могла сдержать слабой улыбки. Ее Иноске весело, ее Иноске нравится тут жить. Ее Иноске выстроил свой личный Рай, создал свой личный Культ царя зверей. В который Котоха с радостью вступила. — Я что-нибудь придумаю, Котоха-чан. Ты знаешь, я не хочу, чтобы кто-нибудь скучал в моем Раю. Это обещание демона слишком крепко засело в подкорках ее заплывшего сознания. Он обязательно что-нибудь придумает. И Котоха обязательно об этом пожалеет. В последний раз.***
За следующие три года года Доума так ничего и не придумал. Жизнь Котохи нисколько не изменилась, каждый день ее по-прежнему был похож на предыдущий. Даже совсем уж выросший Иноске в ее глазах нисколько не изменился — он все остался таким же маленьким шумливым мальчуганом, который умудрился собрать вокруг себя не только всех лесных животных, но и прихожан Райского рая. Иноске готов был стать наследником вечного дела своего «папули». Совсем забывшаяся в себе Котоха каждой клеткой чувствовала приближение этого страшного дня. Она видела, знала: если демон и забирал к себе детей на веки вечные, то забирал он их обычно примерно одного и того же возраста. Ее Иноске как раз совсем подрос, чтобы удостоиться чести вместе под руку с демоном вступить в Райский рай. С каждым днем Котоха все сильнее уверялась в своей же горькой навязчивой мысли: скоро она расстанется с Иноске. Скоро Доума придумает себе новое развлечение — на несколько сотен лет вперед. Котоха не могла этого допустить. Нет, ее мальчик не станет монстром. Котоха не хотела запоминать его таким — перед своим уходом в Рай. Котоха должна была сделать хоть что-нибудь, чтобы остановить это. Ждать ей больше было нечего. Она должна была проститься с Иноске раньше, чем Доума разлучит их. Они все равно очень скоро снова встретятся — в их личном маленьком раю, который Котоха остаток своей жизни тщетно старалась выстроить вокруг Иноске. Который уже давно успел развеяться прахом — а она это заметила только сейчас. — Мам, ты опять совсем ничего не ешь. Что, рыба не вкусная? Ну, хочешь, выкинь, я тебе еще наловлю и сам зажарю. Еще больше — обещаю. Папа обещал мне скоро показать речку, у которой нет краев — представляешь, и такая бывает! Рыбы там наверное… Хочешь, мы тебя тоже возьмем вместе порыбачить? Я тебе удочку сделаю. Она у тебя даже круче, чем у меня будет! Котоха сидела за столиком с едой, слушала Иноске и лишь бездумно кивала, совсем не разбирая ничего того, что он ей говорил. Котоха и без Иноске уже сама нашла, ступила в реку, у которой не было краев. Осталось только нырнуть с головой. Прихватив с собой Иноске. — Пойдем сейчас, — Котоха осторожно коснулась иссиня-черных волос Иноске, которые уже успели дорасти ему до плеч и которые он с непрошибаемым упрямством отказывался состригать. Он очень хотел, чтобы когда-нибудь его волосы стали длиннее, чем у «папули». Иноске, проглотив не прожевывая целую рыбу, тряхнул головой, в недоумении уставившись на мать. Его мамочка совсем не разбиралась в рыбалке, ну да ничего, Иноске ее еще успеет всему научить. — Уже поздно, мам, не клюнет ничего. Давай завтра рано утром, а? Я часа в четыре встану, червей нам накопаю — ты же их не боишься, да? По впалым щекам Котохи побежали слезы. — Завтра ты уже не сможешь… Мы не сможем, — тихо пролепетала она и потянулась к сыну. Тот внезапно дернулся, а большие глаза его покраснели — Котоха знала, Иноске не выносил, когда она плакала, в такие моменты он начинал плакать вместе с ней, сам не зная, почему. — Почему?.. — Иноске хотел было спросить что-то еще, но резко вскрикнул — правую щеку полоснуло чем-то обжигающе острым. На мраморный пол покапала кровь, Иноске резко отшатнулся, скинув несколько тарелок со стола. Щека все еще горела огнем. Его мама в подрагивающей руке сжимала измазанный его же кровью нож и сама себе чему-то улыбалась. Иноске никогда еще не видел ее такой — безумно пугающей. Чужой. Иноске совсем не узнавал свою маму. — Мама, ты чего?.. — Иноске осторожно стянул с головы кабанью «маску», отступил на шаг назад. В ушах забился тупой шум — Иноске ничего не видел, ничего не слышал. Сейчас у него перед глазами стояла скрючившаяся женщина с горящими от слез зелеными глазами. Иноске решил много не думать: маме просто стало плохо, нужно просто было забрать у нее нож, а то как бы она сама не поранилась. Мама просто не носила кабанью «шапку», вот ей голову и напекло. Ну ничего, теперь Иноске точно настоит на своем — у ее мамы тоже будет крутая «шапка». Круче, чем у него. Иноске не успел сделать и шага, как его мама с истошным воплем, полным боли и безумия, сама ринулась на него, не разжимая в руках сверкнувший нож. Иноске впервые, наверное, ощутил, понял, что такое настоящий страх — животный, неконтролируемый. Ноги, руки — все тело будто парализовало. Еще секунда, и мама снова сделает ему больно. В последний раз. Иноске зажмурился: глаза защипало от слез. Обычно в драках ему не было равных: за считанные минуты он любого укладывал на землю, требуя признания своей непобедимости — даже от «папули». Но драться с мамой он не мог. Он же пока не сошел с ума. Из оцепенения Иноске выбил тупой удар — его тело безвольным мешком отлетело куда-то в другой конец огромного зала прямо на кровать, заваленную десятками подушек. Почувствовав в спине резкую боль, Иноске мгновенно пришел в себя, подскочил. Голова больше не кружилась, а в ушах стояла мертвая тишина. И все же Иноске так и не смог двинуться с места. В зал вместе с промозглым холодом ворвался «спаситель-папуля», который вырос будто из-под земли и теперь вальяжно расхаживал по комнате, обмахиваясь сразу двумя золотыми веерами, один из которых он уже давно завещал своему любимому и единственному «наследнику». Иноске смотрел на него и не мог оторваться. «Папуля» прогуливался по залу вместе с внезапно затихшей мамой. Вернее, с частью мамы — с ее оторванной побелевшей головой. Иноске смотрел, как «папуля» брезгливо поддерживал маму за кончики ее длинных волос, слегка потряхивая. Смотрел, как из мамы при каждом покачивании все сильнее стекала сгустками кровяная жижа. Смотрел, как «папуля» аккуратно перешагивал через уже мертвое бездвижное окровавленное безголовое тело. Которое уже не было его мамой. Из груди Иноске так и не вырвался глухой, полный ужаса вскрик — у Иноске не хватило сил даже на это. — Ох, твоя мама что-то совсем стала плоха. Вот ведь… Даже на своего любимого сыночка кинулась. Даже не знаю, чем бы у вас тут все закончилось, если бы меня не оказалось рядом. Думаю, ей нужно полечить головку. Хотя нет, уже поздно. — Ты… Верни маму обратно, — Иноске сам не понимал, о чем просил. Ему казалось все это внезапно ожившим кошмаром. У его мамы не могла просто взять и отвалиться голова. «Папуля» просто не мог взять ее и оторвать. Он же не зверь, не монстр. Он же не сошел пока с ума. В отличие от Иноске. — Ино-чан, ты же уже взрослый мальчик, ты же знаешь, что людям ты голову обратно не прикрутишь, как ни старайся. Твоя мама, к сожалению, все. Но ты не переживай, я закрою глаза на то, что она пыталась тебя убить, я отправлю ее в лучшее место — в Рай. «Папуля» между тем склонился над скрюченным мертвым телом и с легкостью оторвал одну руку вместе с рукавом кимоно. Иноске не сразу понял, как его желудок внезапно вывернуло наизнанку — мраморный пол теперь был испачкан не только свежей кровью, но и еще не переваренным ужином. Рыбой, которую Иноске специально наловил для мамы. Иноске не сразу понял, куда делась та самая ее рука, которая так любила трепать, поглаживать его по волосам. Иноске все еще отказывался что-либо понимать. Нет, его мама не могла умереть; нет, его мама не могла пытаться его убить; нет, его «папуля» не мог прямо сейчас сидеть и пожирать его маму. Иноске схватился за лицо, начал в исступлении тереть глаза. «Папуля» всего за мгновение пугающе переменился: отрастил когти и клыки. — Где… моя мама? Где мой папа?.. — Иноске обессиленно опустился на пол. Ему с детства нравилось вставать на четвереньки и носиться по комнатам, подражая сильным диким животным. Сейчас Иноске совсем не ощущал себя хищником — сейчас он был разбит, забит — почти мертв. Иноске не дернулся, когда холодные, измазанные кровью пальцы потянули его за подбородок, заставив посмотреть на верх. В мутных зеленых глазах все вдруг заискрилось радугой, а легкие наполнились каким-то терпким незнакомым запахом. «Папуля» был рядом. «Папуля» прямо сейчас заставлял его смотреть себе в глаза. — Я все еще с тобой, Ино-чан. Хочешь, теперь мы будем всегда вместе? — Я хочу к маме, — бездумно пробормотал Иноске, чувствуя, как по его макушке осторожно проходится когтистая лапа. Сейчас ему было совершенно все равно, что этот неизвестный зверь мог без особого труда и ему свернуть голову. Может быть, Иноске бы даже не сопротивлялся. — Она должна была умереть, Ино-чан, — в напускной печали протянул «папуля», прижимая Иноске к себе. — Я же не мог просто позволить ей убить тебя, правда? Знаешь, я ведь всегда любил тебя больше, чем ее. Твоя мама была слабой, она так настрадалась за эту жизнь… И эта жестокая жизнь ее все-таки сломала. Даже я не смог ее исцелить, понимаешь? Как жаль, как жаль. Но, увы, ничего не поделаешь: не всем Небеса даруют спасение при жизни. Твоя мама сама отказалась идти к свету, она всегда любила больше прятаться в тени. Глупая трусишка. — Замолчи, — Иноске резко отстранился, зеленые глаза его налились кровью. — Моя мама не была трусихой, это ты ее убил! Ты!.. Надрывной вскрик Иноске резко оборвался, легкие наполнились ледяным воздухом, стало трудно дышать. — Не шуми, пожалуйста, все уже спят. И тебе тоже пора идти к себе в постель. Хочешь, сегодня я расскажу тебе сказку? Поверь, я их знаю намного больше, чем Котоха-чан. — Я убью тебя, — прорычал Иноске, сплевывая кровь. Убийца мамы стоял прямо перед ним и просто улыбался. Ему было смешно, весело. А Иноске совсем не мог ничего сделать — только беспомощно рычать и угрожать. Подрагивающая рука машинально потянулась к ножу, которым еще совсем недавно ему полоснули по лицу. Иноске помнил главное правило, которому его научил сам «папуля» на их первой же охоте: любого зверя можно убить, даже самого страшного, и «Ино-чан» одолеет любого, нужно только сильно-сильно захотеть. Иноске верил в это до сегодняшнего дня. Иноске и сейчас не стал медлить, ждать, пока «зверь» сам бросится на него, чтобы порвать вклочья. По комнате разлетелся гулкий свист, Иноске снова почувствовал на своем лице кровь — на этот раз чужую, монстра. «Папуля» держался рукой за свою рассеченную щеку и не переставая смеялся. Ему все еще было смешно. Иноске в его глазах все еще был смешон. — Ты только посмотри, Ино-чан! Эх, если бы я был обычным жалким смертным, у нас с тобой были бы одинаковые шрамы! Это было бы так мило, тогда мы бы с тобой точно породнились! Иноске смотрел, как за считанные мгновения рана, оставленная ножом на лице «папули», исчезла, затянулась на глазах. «Папуля» и правда не был человеком. Совсем. Никогда. Все это время Иноске любил что-то другое. А над ним, над его мамой лишь смеялись. Потешались над жалкими смертными трусливыми людишками. — Что ты… такое? — Иноске отшатнулся, нож выпал из ослабевших рук. Зверь между тем прикрылся веером. — Ох, знаешь, это такой сложный вопрос… Для каждого я разный: для кого-то я — лучший друг; для кого-то — преданнейший слуга, для кого-то — милостивейший божий посланник; для кого-то — самый лучший папуля, да. Видишь, Ино-чан, как много у меня ролей, а? Я сам иногда путаюсь. — Ты — ублюдок, — процедил белыми губами Иноске, переводя взгляд на голову матери, что лежала у ног зверя и с мертвым стеклянным ужасом смотрела на него. Зверь лишь цокнул языком, покачивая головой. — И такая роль у меня имеется. Вот только играть я ее совсем не люблю. Людишки вынуждают. Охотники-визгливые мошки, например. Частенько не дают мне покоя. — Охотники? — в груди Иноске что-то кольнуло — что-то смутно похожее на надежду. Плевать, что демон сейчас мог и солгать — вера, надежда уже загорелись где-то под ребрами. Все-таки где-то были те, кто боролся, охотился на подобных тварей. Все это время Иноске жил в лесу и ничего не видел дальше своего носа. Не видел даже монстра, с которым жил под одной крышей и которого называл отцом. А другие видели, другие сражались и побеждали. Другие были впереди Иноске. Иноске тоже должен был наконец открыть в глаза. Должен был выбросить свою удочку и детские мечты о реке без краев. — К сожалению, думаю, они бы тебе понравились. Ты тоже диковатый визгливый и без манер — весь в маму пошел. — Замолчи, — процедил Иноске, на что зверь хохотнул. — А то что? Снова ножичком своим меня порежешь? Не надо, я не люблю щекотку, Ино-чан. Иноске больше ничего не ответил, глаза снова заволокла мутная пелена, а в сознании забилось одно кричащее: «бежать». Он должен бежать. Бежать, чтобы выжить и потом отомстить. Отомстить, когда станет сильнее. Когда сможет кинуться на эту тварь не только с кухонным ножом, а с чем-то покрупнее, поострее. — Ино-чан, что-то ты мне совсем не нравишься. Только не говори, что ты тоже собрался покинуть меня раньше времени. На кого же ты меня оставишь, а? Я без вас тут совсем заскучаю. Другого такого малыша мне уже будет не найти. Ты — мой наследник, Ино-чан. Ты же помнишь, я тебе обещал завещать свой Культ, а? На кого же ты оставишь тут своих друзей — моих людишек? — Я всех их вытащу, — ледяным тоном отчеканил Иноске, смотря зверю прямо в глаза. — И тебя здесь же закопаю. — Нет-нет-нет, — зверь замотал головой. — Если уж ты собрался меня убить, то тебе нужно отсечь мне голову клинком. У меня таких в коллекции нет, извини. Это тебе в охотники нужно податься, там тебя и дыханию научат, и каким клинком мне по шее ударить. В общем, много чего тебе интересного расскажут. Хотя… я тоже могу. Хочешь, расскажу перед сном? Иноске не шелохнулся. Он должен бежать. Он еще отомстит. Еще снесет этому ублюдку не только его убогую ухмылку, но и голову. Иноске поднялся на ноги, попятился к двери. Зверь между тем сложил руки на груди в молитве. Казалось, он совсем не собирался отговаривать свою зверушку от побега. Казалось, он только этого и ждал. Не один год уже ждал. — Эти пятнадцать лет нам было очень весело, Ино-чан. Я не хочу с тобой прощаться. Но как хороший отец, я должен принять твой выбор. Ты хочешь связаться с дурной компанией, чтобы потом убить меня — я не буду тебе мешать. Нет, я буду ждать — буду ждать возвращения своего любимого блудного сыночка. Мы вместе с Котохой-чан будем тебя ждать. Можешь бежать не оглядываясь — на этот раз я тебя не догоню. Иноске поджал губы. — Да не догонишь ты меня! И я не сбегаю! Я… вернусь. Я вернусь и снесу твою ублюдскую башку! Лицо зверя скривилось в гримасе скорби и печали. — Я буду ждать и верить в тебя, сын мой. — Ты — не мой отец, — выплюнул Иноске, чувствуя, как горлу снова подкатывает тошнота. Нет, он не мог быть повязан с этой тварью одной кровью, это все была игра. Для него, для его мамы. Этот ублюдок просто игрался с ним — с самого его детства. — Но я очень хотел бы быть им, сын мой, — между тем протянул зверь, вскидывая руки вверх. — Эх, надеюсь, тебя быстренько всему научат, ты станешь сильным охотником, и тебя не съест какой-нибудь другой демон. А то будет обидно. Ты же так хочешь убить меня, правда? Будет обидно, если ты умрешь раньше, чем доберешься до меня. А я ведь буду тебя ждать — десять лет, двадцать, тридцать… Ну, сколько вам там, людишкам, дано? — Тебе не придется долго ждать, урод, — Иноске сжал руки, и снова двинулся к двери. Зверь будто намеренно тянул зачем-то время, играл с его терпением. Мешкать больше было нельзя — за мамой он вернется потом. Иноске в последний раз бросил взгляд на бездвижную мамину голову и едва сдержался, чтобы позорно надрывно не всхлипнуть. Если бы он догадался раньше, с какой тварью он живет под одной крышей, мама бы была сейчас жива. Он бы защитил ее, они бы вместе с ней куда-нибудь сбежали — в горы. И эта тварь их точно больше не достала бы. Но Иноске все бегал по лесам и охотился совсем не на тех. Иноске сам был той самой рыбой на крючке. Слепой идиот. Иноске остановился, подобрал с пола кабанью голову и как ни в чем не бывало, надел ее. — Я всегда говорил, тебе очень идет. Смотри, как бы тебя охотники тоже за демона не приняли. Знаешь, эти ребята немного туповаты. Но, думаю, вы все равно подружитесь. — Хватит. Я вернусь и я убью тебя. Сам. Без друзей. Из груди зверя вырвался тяжелый вздох, а лицо мгновенно стало непроницаемым. Иноске снова не мог оторвать от него взгляда, по телу снова пробежала сковывающая нутро дрожь. Теперь зверь стал по-настоящему страшным. Леденяще пустым. — Я буду ждать. Но помни, Ино-чан, поддаваться тебе я больше не буду. Стань сильнее — иначе разделишь участь своей любимой мамочки. А я этого не хочу. Не помню, говорил я или нет, но ты мне всегда больше нравился. Спасибо тебе, Ино-чан, благодаря тебе я немножко узнал, каково это — быть лучшим папой в мире. — Тебе не придется поддаваться мне, — последнее, что успел выплюнуть на прощание Иноске перед тем как выскользнуть через распахнутую дверь. Нельзя больше было терять время. Нужно бежать. Нужно искать охотников. Нужно… отомстить за маму. Ради этого Иноске станет сильнейшим охотником — лучшим. Он истребит не только эту тварь, но и всех его собратьев по крови. Иноске верил: теперь от него никто не уйдет. Бог гор и царь зверей Иноске Хашибира устроит для них свой ад на земле. Переплюнет «папулю» хоть в чем-то.***
— Ох, Котоха-чан, вот и вылетел наш птенчик из гнезда. Ты ведь тоже будешь по нему скучать, да? Ничего, он обязательно еще вернется — я в него верю. Но ты не думай, я тебе тут не дам заскучать, я обязательно найду тебе друзей — у меня их целый шкаф, я просто тебя с ними еще не знакомил, все запамятовал. Доума не торопился проститься с Котохой-чан так же быстро, как и с «сыном». Он присел на корточки, снова подобрал в руки голову, снова брезгливо подхватил ее за спутанные волосы. Раздался противный хлюп: Доума без колебаний вырвал и тут же заглотил пустые зеленые глаза. Он не любил, когда людишки смотрели на него со страхом, ужасом — смотрели совсем не как на проводника в Рай. Котоха всегда была умилительно глупой — за целую жизнь так и не успела поумнеть. Так и не сумела сама прийти к Раю — Доуме все-таки пришлось самому вести ее за ручку. — Я знаю, ты на меня дуешься, Котоха-чан, но я постараюсь как-нибудь исправиться. Хочешь, я найду тебе новую подружку? Такую же красивую, такую же милашку, как и ты, а? Ты будешь с ней болтать, а она будет сидеть и заплетать тебе косички, а? А я буду присматривать за вами, чтобы вы обе не затухли тут. Доума слизнул подсохшую кровь с уголков губ, потрепал Котоху-чан по волосам. Доуме очень понравилась эта игра. И он не собирался так просто заканчивать ее. Сначала он найдет новую девочку, а затем дождется своего «мальчика». Доума всех подведет к Раю, никто от него не сбежит, не скроется. Доума не торопился заранее проигрывать.