Когда всё встанет на свои места

Патруль был просто изматывающим. Дело было даже не преступниках, которых он ловил со стабильной регулярностью, а в том, что Кацуки Бакуго, второй по популярности и количеству блестяще закрытых миссий герой, не мог оторвать взгляд от лучшего зада на этой планете, владельцем которого был ебаный Символ Мира. Чёртов Деку, который из задохлика с переломанными костями стал самым завидным холостяком не только Японии, но и в остальных странах. Бакуго не знал, когда вся эта слащавая еботня началась именно с ним. Казалось, что гормоны давно поутихли, и ему не нужно надрачивать себе в спальне, стараясь думать не о мускулистых задницах и членах, а о красивых и стройных ногах с большой грудью. (Он никогда не признается, что уже тогда одна конкретная задница в его мокрых снах мелькала чаще, чем другие.) Граунд Зеро только к своим двадцати годам наконец принял тот факт, что он стопроцентный гей. А тут какая-то хуйня, из-за которой между ногами под конец дня настолько некомфортно, что становится легко получить разрядку, думая лишь о сильных руках со шрамами, которые могли бы сейчас сжимать его бедра, и о зелёных глазах, которые наблюдали бы за ним во время оргазма. Боже. Он словил ебучий краш не просто на парня, а на его бывшего одноклассника, теперь частого напарника во время патрулей — Изуку Мидорию. Кацуки готов выстрелить себе прямо в лицо, чтобы наконец прекратить смотреть и возбуждаться от этого горячего тела, которое настолько гибкое и структурное, что невольно засматриваешься, чтобы запомнить всё в мельчайших подробностях. (А потом вспоминаешь, растягивая себя пальцами и думая, насколько большой член у Символа Мира.) Они уже не дети, их конфликты давно исчерпаны, и нет места для драк в их загруженном графике. Иногда Бакуго может даже позвать Деку выпить вместе, когда их совместная миссия была особенно сложной или день выдался просто ужасным. А чуть чаще они зависали у задрота — который уже не такой уж и задрот, да? — в квартире, заказывая пиццу и смотря какую-то херню совсем немного, только чтобы вырубиться на диване и проспать так до середины следующего дня. С Мидорией было… Приятно, ни капли не приторно и легко. Поэтому в какой-то момент, когда оба были пьяны, а адреналин ещё бурлил в крови, Бакуго решился. Он, приподнявшись с дивана, на который он упёрся спиной, схватил Деку за ворот, притянув его настолько близко, что судорожный вздох чувствовался на губах. — Давай потрахаемся? — слова вышли из рта блондина настолько легко, что тот сам невольно удивился. И они потрахались. Он добился своего, сжимая мускулистые бёдра, пробуя на вкус кожу, исчерченную шрамами, и слушая неразборчивые всхлипы, когда вбивался в податливое тело всё резче и быстрее. (И он, чёрт возьми, гордился собой, потому что заставил кончить Символ Мира, даже не притрагиваясь к нему.) А потом это начало происходить с завидной частотой. Сначала они трахались только когда пили, потом когда не могли уснуть, а ещё позднее — когда выкроилась свободная минутка. Добравшись до запретного плода, Бакуго больше не мог прекратить прикасаться. Новые царапины на спине накладывались на старые, засосы не успевали сходить, а удовольствие — прекращаться. Он с каждым новым разом мысленно зачеркивал ещё один пункт с ещё одной грязной фантазией, совершенно не замечая ничего в поведении Деку, пока это не стало слишком ярко бросаться с глаза. Символ Мира держал руки при себе. Боже, он сжимал ладонями простыни настолько сильно, что рвал её. А ещё кусал руки, чтобы не застонать так громко, что услышит не только вся улица, в тёмный уголок которой приволок его Бакуго, но и ближайшие кварталы. И в особенно жаркие ночи царапал его спину до крови, пытаясь не потерять в настигнувшей разрядке последние крохи разума. Но Изуку никогда не касался его так же, как Кацуки касался его. Не сжимал волосы, не оставлял засосы и не целовал. Кацуки всегда казалось, что этот ботан из-за своей гиперэмоциональности и тактильности будет не просто его обнимать и говорить милые словечки, но и совершать столько прикосновений в секунду, что не останется ни одного места, которого зеленоволосый бы не потрогал. Но он не трогал. Он не делал ничего, о чём мог бы подумать — и мечтать, чтобы это стало реальностью— блондин, и это бесило, раздражало настолько, что хотелось выть от непонимания. А ещё Бакуго был сверху. Всегда, как бы не хотел почувствовать член героя номер один в заднице, он непременно отказывался между длинных ног (кто бы мог подумать, что Мидория станет выше, чем все остальные в группе?) и был тем, кто трахал. Его заветная мечта номер один — быть тем, кого трахнет герой номер один. Но почему-то это никак не выходит. И это вымораживает. Он не готов разбираться с этой хуйнёй, но нужно, ведь выебанным почувствовать себя хочется. И Кацуки готов спросить, понять, но оказывается в ворохе ужасных событий уже не как влюблённый мальчишка, а как про-герой Граунд Зеро. Злодеи нападают, разрушая мирную жизнь и распространяя запах крови, пока они — то есть все герои, которые все ещё находятся в строю, — пытаются предугадать следующие действия, и у них получается. Естественно, только благодаря аналитическим способностям Деку, у команд, на которые разделили героев, был не просто план, индивидуально созданный для каждой группы, но и невъебический шанс на успех. Бакуго не знает почему, но это заставляет его сердце трепетать так сильно, что в ушах стоит звон. Деку — не только красивый, но и чертовски умный. (Разве можно быть таким потрясающим?) У них уходит пять месяцев, чтобы вернуться в свои дома и осознать, что всё закончено. Они смогли. Печальный осадок остаётся, в Мусутафу проходит церемония награждения, и, к сожалению, часть из них получает её посмертно. Среди погибших нет его знакомых, одноклассников или тренеров, но всё равно после окончания этой конференции Бакуго закрывается в туалете и плачет, не зная, когда он стал такой размазнёй. Эта трагедия стала не только причиной его пролитых слёз, но и пониманием, что профессия «Герой» — это не почёт и место в рейтинге, а возможная гибель если не сегодня, то завтра. А он — герой и влюблён как какая-то малолетка в их Символ Мира, который подвергается опасности в десять раз больше, чем другие. Он снова ходит на патрули, вздрагивая от каждого шороха и подмечая все детали так, будто он всё ещё там, на поле битвы. А ещё Граунд Зеро — один, его спину не прикрывает зеленоволосая заноза в заднице, бормоча что-то про причуды и их слабые стороны. Нет его, а чувство такое, что из Бакуго сердце выдернули и заставили смотреть, как оно прекращает биться. Мол, смотри, ты даже жить теперь без него не можешь. А он и вправду не может. Деку проходит лечение в самой лучшей больнице этого города, потому что он — жертвенная овца, принимающая смертельный удар на себя. У Изуку сломаны не только руки, но и несколько рёбер, но он всё равно даёт интервью, чтобы люди прекратили паниковать и наконец начали интересоваться не его жизнью, а своими. Он же Символ Мира, который даже поболеть нормально не может. А у Бакуго теперь мысли заполнены не желанием потрахаться, а необходимостью обнять этого идиота, чтобы убедиться, что тот жив. (Что он рядом, дышит и больше не умирает.) И он обнимает, когда видит на пороге его квартиры перебинтованного, но улыбающегося Мидорию, так, что боится о том, как бы только сращённые кости не треснули вновь. А ещё он плачет. Снова. Плачет так, что начинает задыхаться, а Изуку только крепче сжимает его одной уже здоровой рукой, притягивая к груди. Бакуго же шепчет что-то, слушая сердечный ритм и наконец отпуская все эти переживания и страхи. — Хэй, всё в порядке, — нежно отзывается Деку, поглаживая его шею большим пальцем. — Никогда больше не делай так, чёртов идиот, — бубнит Бакуго куда-то в одежду, сжимая свитер так, что тот натягивается, — Я думал, ты сдох там, у меня на руках. Ёбаный мученик. Он поднимает голову, лишь чтобы потеряться в этих изумрудных глазах, полных любви и раскаяния. И непонятно, кто начинает тянуться первым, но вскоре Кацуки оказывается прижатым к двери и весь горит от поцелуя, их первого поцелуя. Как получилось так, что они занимались сексом так много, но ни разу не целовались? — Твоя рука, — шепчет он в губы, царапает кожу головы, стараясь сохранить хоть какую-нибудь частичку разума. (Потому что можно сойти с ума от того, как целуется Изуку.) А герой номер один лишь смеётся, качает головой и тянет его в объятия снова. Говорит о том, как боялся этой влюблённости, — он сейчас серьёзно говорит о том, что втюрился в него ещё в детстве, даже не понимая этого? — как ему было страшно показывать чувства, лишь потому что он не хотел сделать больно, не хотел, чтобы Бакуго потерял себя, если бы тот умер. — Ёбаный мученик, — повторяет Кацуки, но понимает. Понимает все эти недомолвки, находит ответы и осознает, что всё равно было уже поздно. Он уже отдал Мидории сердце, ещё тогда, ночью, будучи вусмерть пьяным и влюблённым. Отдал и не забрал, когда не получил в ответ проявления этой странной привязанности. (Потому что Бакуго уже не влюблён, а любит.) И именно в этот день, в котором открылась дверь не только в квартиру, но и в душу, где прозвучали искренность и признание, стёрлись все рамки, а нити судьбы натянулись так, что переполнились доверием, они не потрахались, они занялись любовью. Не обращая на свои травмы внимания, Изуку с наслаждением снимал его одежду, целуя каждый открывшийся участок кожи и говоря такие нежности, что Бакуго понял, насколько был прав в том, какой же этот придурок сентиментальный. Но не останавливает, не шипит о том, насколько тот ужасен, потому Кацуки счастлив. Ему нужны эти сентиментальности. А потом они оказываются на постели. Деку все ещё целует его, а он плывёт в этом всепоглощающем удовольствии. Мидория касается его, а он теряется в этих сотнях прикосновений. Изуку шепчет о том, какой же Бакуго замечательный, а он любит, любит, любит. В этот день исполняется его мечта номер один. (В этот день он понимает, что такое любовь.)