Танцор и бездна

Сегодня Джин Ман возвращается с миссии особенно злым и уставшим. Где-то на задворках утомлённого сознания он сетует, что встречать его некому. Никто не накормит, не посидит с ним, не спросит, как прошла миссия, в конце концов. Лишь тишина ждёт всегда с распростёртыми объятиями. Верная, скромная, вечная… Еле перебирая ногами, Чон плетётся в комнату, намереваясь завалиться спать прямо в одежде. Споткнувшись о порог и прошипев «лестные» слова своей усталости, Джин Ман уже готов упасть на пол плашмя, но втыкается лбом в чьё-то острое плечо, попадая в кольцо крепких рук. Первое желание — ударить непрошеного гостя что есть мощи. Но прозвучавший над ухом шипящий голос стрелой врезается в полусонное сознание: — Братец. Джин Ман ошибается, думая о ждущем дома безмолвии. Иногда он попросту забывает о том, что привычная жизнь перевернута с ног на голову. Неотразимое личное сумасшествие отныне и навеки встречает на пороге, почти каждый раз не давая упасть надёжным захватом. И сияющей безумием ухмылкой. — Мун Джо, не болтай, — бормочет Чон, скользя взглядом по забинтованному горлу. Объятия становятся сильнее. — «Сам помолчи, придурок. Должен же я себя как-то обнаружить?» — означают они. — «Давай, шевелись, накормлю.» — говорят Джин Ману пальцы, поглаживающие спину. Он кривится: — Только не твоей острой противной херней! — Чон хочет отстраниться, чтобы посмотреть на брата укоризненным взором, но Со не отпускает, неожиданно с трепетной нежностью взъерошив волосы на затылке: — «Успокойся. Просто помойся и приходи на кухню. Вкусно будет.», — мужчина находит силы поднять отяжелевшую голову, чтобы увидеть лукавый прищур и чуть приподнять уголки губ в приветственном: «Заткнись, сучонок!». Джин Ман смутно помнит, как добирается до ванной. Только на коже остаётся тепло рук, терпеливо помогающих разоблачиться и толкающих под горячие струи, тихо щёлкая пальцами для привлечения внимания и указывая на полотенце. Вода немного приводит в чувство и вынуждает прислушаться к ощущениям, выбивающим почву из-под ног. Джин Ман никогда в жизни не чувствовал себя таким… счастливым. Ему никогда не было так спокойно находиться дома. Пускай в любой момент он может получить ножом под рёбра. Или быть задушенным во сне бледными, родными руками. Плевать. Это случится когда-нибудь в воображаемом будущем. Сейчас же Чон Джин Ман с замиранием сердца наслаждается пониманием, что его… ждут. Ждут, чтобы помочь снять грязную, пропахшую кровью и потом, спецовку, отрегулировать воду, оттолкнув непослушные пальцы, и напомнить несильным сжатием предплечья: — «Не усни тут, придурок. Я не собираюсь подогревать ужин ещё раз.» Кажется, это называется… забота… Кажется, он кому-то нужен… *** Что-то аппетитно скворчит. Джин Ман невольно сглатывает слюну, бесшумно входя на кухню. Мун Джо сидит на полу, поджав под себя ноги, и сосредоточенно переворачивает аккуратно нарезанные кусочки свиной грудинки. Он поднимает голову и улыбается по-детски широко, становясь похожим на шкодливого, но ранимого мальчишку. Как будто нет того жуткого бездушного оскала убийцы, получающего удовольствие от наблюдения гибели всего живого. Лишь кроткая усмешка сломленного жизнью, нашедшего причину дарить затаённое где-то в глубине души тепло, спрятанное от лап страшного, беспощадного мира. Джин Ман садится напротив, зеркаля позу брата. Желудок отчаянно урчит, когда на придвинутой тарелке материализуются сочные, блестящие кусочки. Мун Джо издаёт понимающий беззвучный смешок: — «Налетай, братец!», — значит он. Джин Ман послушно подцепляет палочками маленький ломтик, изящным движением отправляя в рот и довольно жмурясь. — Вкусно, — коротко кивает он. Они неспешно едят в умиротворённой тишине. Джин Ман с тревожным любопытством следит за тем, как Мун Джо осторожно откусывает крохотный кусочек и тщательно прожёвывает, прежде чем сделать болезненный глоток и поморщиться. Старший буквально чувствует, как больно брату. Какое гигантское усилие тот делает, чтобы просто поесть… В такие моменты он страшно ненавидит Чон У, оставившего рану, и шлёт подальше крик здравого рассудка, услужливо напоминающий о том, кем является получивший её. Потому что теперь это не имеет значения. Мун Джо — семья, а семью нужно принимать со всеми скелетами. *** — Иди ко мне, — тихо подзывает Джин Ман, когда они заканчивают мыть посуду. Мун Джо подходит, непонимающе хмурясь. — Надо снять повязку, — объясняет, беря под локоть собравшегося отнекиваться брата и сажая на диван. Джин Ман бережно обхватывает подбородок, приподнимая голову. Разматывает кажущийся нескончаемым бинт, краем глаза отслеживая эмоции на родном лице. Отбрасывает ненужные куски куда-то в сторону и хочет отойти за мазью. Но... Запястье перехватывают прохладные пальцы, не давая убрать руку. Мун Джо сглатывает и шепчет одними губами с мольбой: — Дотронься, — старший не может отказать этому отчаянному, полному изнуряющей нужды шепоту. Кончиками пальцев медленно очерчивает неровности швов, почти не касаясь их. Ощущает нервное подёргивание кадыка и устремляет изучающий взор на лицо, исказившееся от неосознанного страха. Джин Ман знает философию Мун Джо... Сейчас трепещущая жизнь во власти сильного, способного оборвать её так же хладнокровно, как и тот, кому она принадлежит. Достаточно не придерживать запрокинутую голову ладонью. Чон слушает бешеное сердцебиение, видит заполнившие радужку зрачки, чувствует вцепившиеся в плечи руки. И понимает, что едет крышей, потому что вид испуганно-возбуждённого Мун Джо заставляет что-то тёмное в душе яростно скрести когтями и так натянутые нервы, прося выпустить и подарить брату то, чего он так сильно хочет. Власть туманит рассудок сладостью момента, но наёмник знает — всё бессмысленно. Секундное удовольствие ничего не стоит. Джин Ман холодно усмехается: — Соскучился по Смерти? Или всё-таки по мне? — Мун Джо смотрит затуманенным взглядом и шипит, прижимая ладонь плотнее: — А разве это не одно и то же? — ухмыляется, сучонок. Нарывается. Старший склоняет голову набок. Младший ластится к его руке бездумно, повинуясь инстинкту подчинения. Может, поддаться искушению? Их жизнь нельзя сделать безумнее, чем она есть. Всё же они — необычные близнецы, а у таких близнецов своя, извращённая, но до дрожи правильная и необходимая связь. Мун Джо всё решает за них. Он чувствует покалывающий мороз непрекращающейся внутренней борьбы брата на собственной коже и не даёт отступить. Грубо притягивает к себе за ворот халата, не обращая внимания на угрожающе усилившуюся хватку, и впивается в изогнутые злой усмешкой губы, прокусывая горячую кожу до крови и слизывая солёные капли влажно-нежным поцелуем. Шепчет в перерыве на судорожный выдох: — Со мной не нужно сдерживаться. Я люблю твою тьму. — Не знаешь, о чём говоришь, сучонок! — шипит Джин Ман. Но не отстраняется. — Знаю — поверь, — смеётся младший. Он наслаждается тяжёлым взглядом, греется пульсирующей болью в теле, когда они валятся с дивана на пол. Старший давит всем телом, прижимаясь теснее, смотрит хищно, обманчиво неторопливо склоняется ближе, давая шанс отступить. Но Мун Джо не отступит. Не тогда, когда чужое возбуждение дразняще трётся о его бедро. — Расслабься, братишка, — шипит беззвучно, но знает: слышит, чувствует вздёрнутые в вызове бёдра. Шуршит сброшенный с могучих плеч халат, жалостливо трещит срываемый рывком джемпер, колышут воздух мягкие чёрные пряди, жёстко сминаемые в руке. Мун Джо восхищён. Хоть они и похожи, как две капли воды, ему нравится сознавать, что его хён… сильнее. Он ощупывает крепкие грудные мышцы, с тайной горячностью очерчивает пальцами линии пресса. И замирает, откидывая голову на заботливо подставленную ладонь. Вглядывается в глаза и понимает: даже грубость Джин Мана пронизана… любовью. То, как бережно ощущаются руки под его головой... То, как в карих глазах дикая похоть мешается с беспокойством, желание разорвать в клочья с желанием защитить от самого себя... То, как правильно чувствуется тяжесть тела и обжигающее тепло, заставляющее позабыть обо всём... И то, как губы, испачканные кровью, ласкают подбородок, оставляя следы, и тихо говорят на ухо: — Опасно играть с собственной бездной, — старший целует, на этот раз растягивая удовольствие. Мун Джо дрожит, когда осознаёт, что и вправду летит в бездну. Нет, не от страха. От восторженного предвкушения и неутолимой жажды испробовать убийственную ярость. Поэтому, когда брат освобождает его от домашних штанов, он одним лёгким прикосновением к тяжело вздымающейся груди и острым, готовым убить за отказ, взглядом просит: — «Не медли» Джин Ман слушается. Он готов дать то, в чём так нуждается Мун Джо. Придвигает к себе, больно цепляясь за бёдра. Закидывает ноги на плечи, вырывая ещё один нетерпеливый вздох. Входит резко, про себя скалясь: «Знал, блять! Готовился, сучонок!» и сразу до основания. Ладонями по-прежнему придерживает голову, не давая возможности запрокинуть назад. Но не отказывает себе в желании оставить пару засосов на шее, слушая сопровождающие их болезненные стоны. Двигается сначала медленно, как бы успокаивая, настраивая на хороший финал, но потом внезапно набирает темп. Растягивает членом узкие стенки, толкается глубже и глубже, таранит с неистовой силой, совершенно ни о чём не заботясь. Внутри всё полыхает, саднит. Кожа нестерпимо горит от жёстких ласк, бесконечных укусов и наливающихся синяков, таких желанных, таких прекрасных. Мун Джо хочется кричать въевшееся под кожу имя, искусать в ответ до незаживающих ран, чтобы болели, напоминали о нём, перевернуть, оседлать, самому задать ритм движений и наслаждаться рваными вздохами, тихим скрипом кожи под сильными руками и сладостной болью, овладевшей их сцепленные в удушающей нужде тела. Но он может лишь подаваться навстречу лёгкими взмахами бёдер, остервенело цепляться за мощные плечи, царапая разгоряченную кожу, и тихо хрипеть в терзающие нескончаемыми поцелуями губы, не в силах не шептать в короткие глотки воздуха: — Глубже… Мун Джо танцует с бездной, глубокой и беспощадной. Знает, что однажды погибнет, превратится в ужасную легенду, останется в памяти одного единственного человека. Потому что когда-нибудь он обязательно переступит черту дозволенности. А старший брат не простит подобной наглости. Но пока… Бездна любит его. Понимает, чувствует, что жизненно необходим Мун Джо. Одаривает щедро болезненной нежностью, грубой лаской и любовью на грани зависимости, отдавая все силы и душу. Мун Джо любит так же глубоко и отчаянно. Пусть и не знает об этом. Но иногда тело отражает то, о чём шепчет душа. Когда младший делает протяжный вздох, разделяя дыхание на двоих. Когда раздаётся пронзительный свист сорванного голоса, и семя окропляет шершавую ладонь, ласкающую ствол в такт толчкам, метким и злым. Когда Мун Джо сжимает Джин Мана так сильно, что тот на секунду видит перед глазами вспышки взрывающихся сверхновых и следует за ним в огненную мглу. Во всём этом старший слышит неуверенное, боязливое, тихое... Но в то же время страстное, истинное, бесповоротное... Признание. Видит его в уголках улыбки, в туманных глазах, в нежном румянце на бледных щеках. Джин Ман мягко улыбается. Медленно опускает голову. И осторожно, почти невесомо касается языком неровных швов, прослеживая каждый из них с особым, трепетным вниманием. Это — их язык доверия. Ответ громче тысячи слов…