24 ожога на запястьях

      На задней парте, куда брошены усталость и волнение из-за изменений в привычном — Хосока нет вторую неделю в университете, он не светит лицом в сторис и скоро, кажется, потеряет статус «мистер-я-лайкаю-всех-в-первые-секунды», — в Юнги с каждым днем растёт отсутствие интереса к доносящему материал преподавателю, что скорее капал на темечко и без того тревожного студента, по венам которого без передышки двадцать четыре часа в сутки пульсирует тревога за самого социально активного человека не только в его окружении, но и, кажется, во всем мире. Это пугает до чёртиков, это сжимает Юнги в маленький комок, каким он никогда не оказывался перед человеком, о котором волнуется сердце. А оно и не должно волноваться, ведь персона эта не самая лучшая, она сделала кучу гадостей, подлила в душу бензин и подожгла токсичностью, а огонь рос и превратился в нечто иное.       Открытый инстаграм. Вздох. Юнги опускает голову на стол и закрывает глаза. Он наведается к этому идиоту после пар.       Весна пахнет холодом и надвигающимися экзаменами, но запах игнорируется и, словно завороженный и излишне погруженный в мысли, Юнги идёт до давно выученного адреса. Он не вылетал из головы после их ссор, маячил и пульсировал перед глазами когда он ложился спать, когда просыпался, шёл в универ и видел того самого, с кем они вчера почти подрались и даже очень эмоционально обругали друг друга. И каждый чертов раз с тех пор, как они расстались через год отношений на втором курсе и увидели друг друга в одной группе уже в университете, каждый раз они тянутся друг к другу, оставляют двойственные намеки в инсте, незаметно отмечают в важных сторис, возмущаются, что за ними сталкерят и, без задней мысли и черного мотива, пускают в квартиру, переступив через порог которой всё кончается россыпью засосов на шее и груди, и злостью на партнёра по сексу и бывшему партнеру в отношениях, что не скрывается и громко высказывается в попытках собраться быстрее, чем приедет такси. Они сами не уверены, насколько злы и насколько искренне ненавидят партнёра в процессе, насколько ложно закатывают глаза на «плохие» действия и стонут протяжное «сильнее» от желания жесткости и неудовлетворённости имеющегося, или от опьяняющего секса на высоте, о которой они никогда не говорят правду. Они даже себе не признаются в том, как скучают, как ищут возможность случайно пересечься, как растягивают процесс секса на подольше, чтобы быть телами ближе как можно больше времени, как нарочно имитируют сон до позднего утра выходного, чтобы ощущать где-то рядом тёплое тело партнёра и грезить, что в другой вселенной каждое утро они будут рядом и вкуса горечи от пробуждения и нужды ехать не посетит разум.       Хосок всегда едкий токсик с любовью к доминированию и очень ярко реагирующий на проигрыш в «камень-ножницы-бумага», ведь он будет снизу, а Юнги почти искренне глумится и отыгрывает роль жестокого актива, хотя больше любит получать ласки, оставляет на теле россыпь укусов и засосов, но никогда не целует в губы во время процесса. И то ли губы далеко, то ли кажется лишним, несмотря на огромное желание их коснуться. Каждая встреча вне постели собирает громовые тучи, что стреляют молниями и почти дотягивают до уровня накала страстей меж ними; им уже пора запатентовать свои взаимоотношения как бренд с кладезью шуток и токсичности, вот только в бизнесе у них тоже ничего не сладится и студенты юрфака будут работать подальше друг от друга и соперничать. Меж друзьями ходят легенды о паре бывших, о подозрительно частом появлении рядом, о том, что происходит, когда лишние глаза их не видят. Предположения всегда разнятся и прийти к единой характеристики не получается, оттого интерес к личностям растет, а их это подпитывает и подталкивает на искрометные колкости в обществе и напрягает, ведь, будь они не в центре внимания и не с такой репутацией, могли бы нормально поговорить. И то, не факт — наедине их связывает секс и сон после него.       Сейчас Юнги рушит уклад и, ткнув на кнопку лифта старой многоэтажки, ожидает. Мысли сбиваются в кучу и пульсируют страхом за результат встречи, которую из-за причины появления на токсичную ноту не вывести, к сожалению, парень кусает губу и смотрит в пол, не зная, за что зацепиться и чем отвлечь тревожную душу. Лифт скрипуче открывается и Юнги проходит, нажимая на шестой этаж и на всякий случай проверяя взглядом, не вошёл ли в потрепанный подъезд Хосок. Но его нет. Юнги, поджав губы, смотрит на доски под ногами, игнорируя тяжелые, противные попытки лифта подняться. Смешно: каждый раз, когда они в пьяном угаре поднимались в квартиру Хосока, никого не волновала чистота лифта, его крепкость и издаваемые звуки. Мир слался нахуй, он замирал, он отворачивался и внаглую посматривал за жаждущими друг друга и близости, которым дела ни до камеры в лифте, по которой видны их поцелуи и за которые на них могут написать заявление, ни до пыльной квартиры, ни до старого постельного белья, в которое въелся запах табака, как в сердца друг друга въелись имена.       Сейчас, словно стоя на иголках, Юнги ощущает каждый скрежет тросов, каждый скрип досок и протяжный вой полуразвалившегося дома. Он как Юнги: трещит по швам, держится целым на одной вере и реагирует на каждый вздох воздуха, которым для парня является Хосок, а воздух — поведение и слова, коих иногда слишком мало, а иногда так практически отсутствуют, что игра перестает казаться игрой и сердце сжимается. Да, они не признаются в ложности ненависти, но дают понять намеками и слишком идут на поводу друг у друга, тем самым тепля надежду на что-то хорошее.       Двери открываются и наконец-то выпускают из пугающей клетки на другую — лестничную — с пожелтевшими плитками и с забившейся между ними грязью. Лифт позади с большим скрежетом закрывается, Юнги поднимает взгляд на заветную квартиру со стертой табличкой «59» и, подождав ещё немного, пока страх, что Хосок выйдет и застанет врасплох, не решился сожрать остатки здравомыслия и уверенности, подходит, после нажимает на звонок. Звук совсем короткий — обычно Юнги держит палец на кнопке до того момента, пока злющий хосок не откроет дверь и не захочет ею же и убить или, как минимум, придавить пальцы и преподать урок, — и молчаливое ожидание, которое кончается злостью на хозяина квартиры и в прошлом сердца, и ударом по двери, который глухо, словно по пустым стенам квартиры, где никого нет, ударяется по поверхностям. Хосока, похоже, и правда нет. Вздохнув, отходит, садится на грязную заплеванную ступень, не жалея протертых джинс, и достает сигареты. Вытаскивает из потрёпанной пачки одну, но не закуривает: лишь вертит ее пальцами и слушает сухой звук бумаги, ожидая.       Ждал долго и возненавидел бывшего, с которым дорожки все никак не могут разойтись, пуще прежнего, раздирая сердце в клочья от волнения и тревоги. Сигарета раскрошилась, табак вместе с бумагой упал под ноги, лента соцсетей потеряла интерес, пустота в груди увеличилась до пугающих размеров, отчего тревога возросла ещё больше, а когти разорвали сердце почти в клочья.       Скрипит лифт — он оставался на одном этаже с Юнги всё это время из-за ненадобности кому-то другому. Юнги навострил уши и, поджав губы, внимательно слушал. Остановка на первом. Тяжёлое закрытие дверей. Подъем наверх. Юнги даже встал — отряхнул джинсы, повернулся к лифту и затаил дыхание. Скрежет и тяжесть лифта останавливаются на шестом этаже. Двери открываются. Юнги изнутри сжимается до мельчайших размеров.       Хосок, искусав губы до крови и смотря поникше себе в ноги, ощущал путь наверх слишком долгим, будто его к чему-то готовят, будто тревожат намеренно и без того разбитую душу и тело с оставленными от сигарет ожогов на запястьях в прокуренной одежде, размер которой неизмерим. Лифт пожелтевшими стенами давит — парень давно не ощущал подобного — и, сглотнув, он поднимает взгляд в зеркале на себя посеревшего внутри и внешне, с грязными волосами, что всё ещё вьются после химической завивки, с пустым и уставшим разумом, в заляпанной пивом и бульоном от быстрой лапши футболке и спортивках. И вздыхает.       Лифт все-таки выпускает, широко и грубо открыв двери. Сделав шаг, взглядом натыкается на пришедшего и в груди начинает ныть с новой силой, сердце рвется на части и хочется порвать также Юнги, чтобы остаться с дырой в груди и пустотой перед глазами.       Юнги в Хосоке не узнает себе привычного человека: нет родной бесячей улыбки, дерзости, ухмылки, лишь руки в карманах и взгляд - злой, дикий и волчий, от которого становится не по себе и решение прийти сюда кажется ошибочным.       — Зачем пришел?       Ни «че за хуйня, Юнги?», ни «че приперся?» — лишь усталость в голосе и взгляде, направленном мимо Юнги в стену с облупленной краской, оттого сказать привычное «да тебя собаку проверить, не сдох ли» язык не поворачивается, да и не хочется.       — Увидеть тебя.       Искреннее. Тихое. Простое. Непривычное. Честное и волнующее, как было до их расставания.       — Увидел? Теперь вали, — и обходит так, чтобы не коснуться даже тканью одежды стоящего напротив двери Юнги. Это ранит, разжигает огонь ненависти в груди от такого отношения и провоцирует на срыв и крики, от которых в душе уже сорвался голос.       — Я сижу тут уже три часа, без еды и никотина, между прочим. Ты не охуел, Хоба? — непривычное старое прозвище заставляет Хосока поморщиться от ласково выплюнутое в лицо ядовито в лицо с прищуром на глазах. — В унике не появляешься вторую неделю, в инст нихуя не постишь, объясниться не хочешь?       Говорят, страх плохой советчик. Идя на поводу у выросшего до огромных размеров ощущений в груди, Юнги сдаёт себя с потрохами, палит по всем фронтам и оставляет оголенным, открытым для издевки и колкости, ведь они ложно доказывали, что ничего не ощущают друг к другу и должны были держать маску всегда.       — Я там больше не учусь, — устало выдыхает Хосок, на секунду заглянув в чужие глаза с выстроенной стеной из огня и камня. Все также, как и всегда. Это ранит. — Домой иди, ты дрожишь.       Но хочется не отправить куда подальше, а обнять, прижать и остановить дрожь теплом, что растечется от рук и поцелуя. За окном слышен дождь. Обоим становится ещё холоднее.       — Что значит не учишься? — раскат грома за окном добавляет драматизма, но его мало для прикрытия жалости, грусти и наивности в голосе.       — Значит я сходил к декану, забрал документы и больше не числюсь как студент ВУЗа, — словно ребенку объясняет Хосок, отчего Мину становится обидно.       — Это всё, что ты скажешь? — с хрипотцой спрашивает негромко Юнги. Ком тяжело сглатывает, дыхание учащается.       — А что ты хочешь ещё услышать? — наступает, отнимая личное пространство. — Зачем ты вообще пришел сюда, а? Мы даже трезвые, если не заметил. Чем оправдываться будешь?       А Юнги сказать нечего — в голове скачут мысли, теряются и оставляют в самый важный момент с пустотой, пульсирующей больно и надрывисто, оттого молчит и смотрит в глубокие темные глаза напротив, надеясь по-детски, что собственный взгляд донесет всё несказанное, что он сумеет докричаться до человека напротив. Но Хосок словно оглох и не слышит, из-за чего взгляд его отсутствующий и пустой, даже посеревший.       — Ладно, раз нечего сказать, то я пошел, — последняя надежда на откровения от Мина внутри Хосока гаснет и, сглотнув и облизнув губы с кромкой засохшей крови, делает шаг мимо не спешащего рушить тишину.       Юнги в душе мечется из стороны в сторону. Он бездумно хватается за плечо парня, тем самым останавливая и поворачивая к себе, и, не находя ни единого слова в голове, целует по канонам девчачьих романов в нос, после спешно зацеловывает кожу и губы, чтобы Хосок не оттолкнул, чтобы втянулся и забыл всю злость на пришедшего без предупреждения и разрешения, выдыхая шепотом в кожу «дай мне остаться» и «прошу, ну пожалуйста», прикрыв веки и боясь посмотреть и увидеть на лице парня отвращение и злость. А Хосок после просьб не противится, ловит чужие губы и мягко сжимает их, не находя сил ни отвергнуть, ни выгонять с бранью в спину и ударами по телу человека, что когда-то был самым близким и дорогим, а сейчас остался тем же, но ограждённым от мира острыми шипами на высокой крепости. Хосок, оперевшись спиной о дверь, цепляет пальцами плечи, ощущает на своей талии замерзшие ладони Юнги, который замёрз не только снаружи, но и внутри из-за пропажи Хосока, и согревается их встречами, когда тела оголенные, такие неприлично близкие. Ладони гладят кожу, скользят к ребрам с потускневшими засосами. Хосока целуют мягко и напористо, передавая всё, что не смогли донести глаза, обвивают талию как можно крепче, находят в заднем кармане ключи от квартиры и кое-как открывают входную дверь, заталкивая в пустую и пыльную прихожую. Хосок не дает закрыть квартиру на замок, он смело тянет Юнги на себя, прижимается, жадно целует и не дает возможности втянуть ни грамма воздуха, отчего голова идёт кругом, и Юнги от потерянности сжимает чужие плечи в толстовке на молнии, тянет ткань ниже и роняет ее глухо на пол. Хосоку не нужно ни слова для понимания: короткое отстранение от губ, за которое он снимает футболку с себя и толстовку с Юнги, об этом говорит, оно кричит об единости их организмов, о гармонии и страсти, о связи душ и тел уже так давно, что на автомате и не глядя играют партию в «камень-ножницы-бумага» и, после проигрыша Хосока, Юнги, глянув, меняет камень на бумагу и говорит, лежа на кровати, на которой они оказались необдуманно и на уровне приобретенного рефлекса, что уступает, зная чужую любовь к активной позиции, отчего Чон даже зависает взглядом на чужих игривых и не спрятанных за тёмной челкой глаз. Внутри пропускается особый удар сердца. Или не удар, а стрела, попавшая в самое важное и живое внезапно и без стука после такой глупой причины, но именно она подключила разум и осознание к тому, что делается ради того, чтоб забыться. Юнги — весь растрепанный и с ухмылкой — тянет партнёра на себя и целует в губы, сцепив ноги на талии в спортивках, что на теле остаются совсем немного.       Хочется сказать, что им до чёртиков это нравится, но нравится — это слишком слабо. Нравится — это видео с котами и сон, а тут совершенно иное, большее и несоизмеримых размеров, что проявляется в ласках к телу, в поцелуях на коже. Оно проявляется в отсутствии соперничества и бури, которые, как и ненастье за окном, затихли и прислушались к трепетным вздохам, к дрожи кончиков пальцев от нетерпения, к еле ощутимым касаниям губ, что как сладкий сон оглаживают самое живое и сокровенное, ощущаются как что-то неземное и нереальное.       Хосок осознанно медлит. Медлит в поцелуях, в растяжке, тянет прелюдию на почти час, растирая внутри парня смазку и прислушиваясь к языку тела, к шуму сжатых старых серых простыней в чужих руках, которые для Юнги — единственная связь с реальностью; Мин молчит, но Хосок видит, как тому пусто, одиноко и нетерпимо. Ему и самому так хочется прильнуть к телу, заполнить его собой и стать единым целым, идеально подходящим друг другу, как детали лего, из которого они собрали хрущевку на первую годовщину отношений, что всё ещё стоит на полке. Именно эту их встречу хочется запомнить особенно, как иное и отличное от прочих посиделок, как красный день в календаре, как переломный момент, что если не сломался сам, Хосок доломает и свернёт их в иное направление, наконец-то набравшись смелости.       — Хосок, забей хуй на подготовку, я не могу больше терпеть. И ты это знаешь, идиот, — выдыхает Юнги и прижимает ладонь ко рту от внезапно вырвавшегося стона. Хосок, дразня, начал массировать чувствительную точку внутри парня, а второй рукой скользнул по члену. Юнги хочется обругать того, хочется искусать шею и плечи, однако Хо слишком далеко и это раздражает ещё больше.       Хоть слова Мину кажутся проигнорированными, но Хосок, оставив на согнутом колене поцелуй, тянет парня на себя и касается губ, руками — тела, и жмет к себе, утыкаясь носом в изгиб шеи и зажмуриваясь.       — А ты точно не пьян? Или ещё чего хуже? — Юнги косится на темную макушку.       — Почему ты так думаешь?       — Потому что поведение нетипичное для наших встреч, — будто злой кот, что дерет диван, Юнги взъерошивает отросшие волосы партнера. Тот смеется и получает толчок в плечо.       — У тебя не осталось воспоминаний о нас в отношениях? Тогда всё было именно так.       — Я не хочу вспоминать о пережитом. И тебе не советую, потому что мы туда не вернемся. Я не пытаюсь сгладить углы разочарования, а просто говорю факты. И сейчас я хочу забыться, дай нам обоим это, пожалуйста.       Закрыв глаза, Юнги вновь ощущает касание губ кожи плеч. Дышит тише, имитирует спокойствие и старается сосредоточиться на ощущениях, а внутри буря рвёт остатки рассудка и так и соблазняет сказать что-то ещё более откровенное и менее показушное, дать слабину, от которой, наверное, будет жалеть. Мысли сожрать не успевают — Хосок целует, проникает языком и роняет спиной на кровать, следуя просьбе как шёлковый: кладёт Юнги поудобнее, тянет спортивки с пола, в которых по привычке с ключами соседствует пара презервативов, один из которых ребристый, надевает не классический из-за любви Юнги к более ярким ощущениям.       Взглядом озорливого кота Юнги скользит по чужому телу, что ещё не покрыто отметинами о принадлежности только ему одному и показателю, что Хосок сместить фокус не может. Мин усмехается, забыв, что сам не имеет тягу к людям, кроме как к бывшему, по доброте душевной покупающему все презервативы и сладкие смазки из-за просьбы партнёра, даже когда отношения закончились. Сейчас из-под кровати с прошлого их раза, случившегося в том месяце, достается тюбик со смазкой с ароматом карамели и Хосок, отложив подальше нейтральный лубрикант, используемый как первый попавшийся для растяжки, выливает сладость на ладонь, растирает по члену, а оставшуюся — по члену Юнги и наклоняется, очерчивая языком набухшие за долгие прелюдия венки, заглатывает и ощущает на затылке тяжёлую ладонь, давящую грубо ниже, а тяжёлый томный вздох отдаётся в ушах эхом. Юнги тянет волосы и, когда встречается взглядом туманным с чужим внимательным и чутким, облизывает губы и тянет на себя.       — Не смей трогать мой член губами, пока они не зажили, — и, убрав руку с волос, проводит по коже, вытирая маленькие капли крови. — Ты дурак. И идиот, Хосок, о себе подумай. И так сожрал всё, что можно с них. Тебе не больно?       — За эти две недели я привык.       — Да, ты всё-таки дурак, — безнадежно выдыхает и мягко целует нависшего, игнорируя кровь. Опускается на кровать, оглаживая член в сладкой смазке самостоятельно и, ощутив руки на бедрах, закрывает глаза и закусывает щеку в предвкушении.       Их тела и правда как лего — идеально подходящие по росту, весу и телосложению, дополняющие, любящие в сексе противоположные позиции и совпадающие кинки; изученные храмы, что покрываются красными узорами при каждом соитии и напоминают текущим по венам теплом от взгляда на себя в зеркале. Одновременно с этим течёт и горечь сожаления от разлуки и гордости, что не даёт переступить через себя и страх попросить прийти не ради секса. Сегодня же Юнги рискнул. Конечно, вытекло всё в прижатую к кровати грудь и жар по всему телу, к жгучим ладоням на талии, что тянут на себя и шлепками кружат голову сильнее, чем есть. От члена внутри жарко и крышесносно, обжигающе. Это напоминает о них прошлых, когда отношения казались лучшими в мире и думалось, что это навсегда. Словно глотнув вина прошлой совместной жизни, пьяный им и эмоциями Юнги не просит быть быстрее, не подкалывает, что Хосок слишком плохо старается, не закатывает показушно глаза, не отыгрывает скуку в процессе — тело реагирует на каждое касание стоном, дрожью, ведь они не умеют иначе — медленно и нежно не про них, про них страсть голод и дикость, в которой тела становятся единым, а заполненность кажется естественной. Хосок опускается телом на чужое в коленно-локтевой, мягко целует за ухом, после чего сбавляет темп, кончая в презерватив горячим семенем, и не выходит. Накрывает ладонью чужую на члене и шепчет «я сам с этим справлюсь», после чего Юнги убирает руку и доверяется. Хосоковы прикосновения тонкими пальцами опаляют, Мин закрывает глаза и сжимает простыни. Почти достигнув оргазма без партнёра, он практически сразу кончает в ладонь Хосока, еле сдерживаясь, чтобы от дрожи в коленях не упасть на кровать, и, когда внутри становится пусто, переворачивается, томным взглядом смотря в чужие глаза. Они вновь родные, какими помнились с момента расставания, и Юнги, улыбнувшись, коротко целует в губы, роняя рядом с собой и обнимая со спины крепко-крепко, чтобы не потерять тепло тела до утра. Хосок, положив ладонь поверх чужой, в попытках восстановить дыхание и вернуть разум после накатившего оргазма, кусает губу и смотрит на стену с остатками солнечного света. Они каждый раз засыпают вместе, но не обнимаясь и уж тем более не целуясь. А Юнги так много раз поцеловал, что это сбивает с толку и не переваривается должным образом, оттого сон наступает не сразу и накрывает не спросив, ведь Хосоку больше хотелось понять чужую внезапно проявленную доброту и внимание, которые перетекли в секс скорее по привычке и не знанию того, как продолжить диалог, в котором оба нуждались, но молчали и оставляли всё на стадии сценария в воображении,всегда оканчиваясь неудачей.       Диалог их продолжится на утро, наступившее из-за долгого сна и стресса перед ним ближе к пяти вечера. Хосок встал раньше и, не последовав привычке ронять Юнги с кровати, едко просить удалиться из квартиры и забыть ее адрес, ушёл в ванную, где просидел под струей душа около получаса на холодном кафеле, пытаясь понять хоть одно ощущение. А их — гребаная тонна, и все хором кричат, что нужно перестать строить сценарии и хоть раз рискнуть. И, кажется, выходя нагим из душа и посмотрев на раскинувшегося на кровати Юнги с краем одеяла на плече, вздыхает и уходит на кухню, где из-за открытой форточки дует прохладой весеннего вечера. Хосок закуривает, повернувшись к многоэтажке за грязным стеклом. Парень долго думал, вдыхая дым и фокусируясь взглядом поднесенной к губам рукам с пятнами-шрамами от ожогов сигарет. Он сделал все двадцать четыре за эту неделю каждый раз, когда думал о том, что хочет написать или позвонить Юнги, попросить того прийти. В этот раз Юнги не звали. Значит, никто ожогов не достоин?       Когда сигарете приходит конец, Хосок слышит тихие шаги. Не оборачивается, прислушивается и еле слышно дышит. Юнги молчит, подходит к старой кофемашине на столе и заливает воду на две кружки. Добавляет кофе, выбирает дозу, под шум работы машинки отходит к столу, опирается бедром о столешницу и окликает:       — Дай пепельницу.       Хосок оборачивается и протягивает почти полную — в виде лягушки, купленной ими на распродаже три года назад, когда совместная жизнь била ключом и сердца бились в один такт — и успевает посмотреть в глаза. Юнги, слегка коснувшись чужих пальцев, ставит рядом и просит еще:       — Повернись и покури со мной. А еще поговори.       — Поговорить? — с удивлением он вновь оборачивается и встречается с холодным взглядом, каким Юнги всегда скрывал волнение и слабость.       — Да, Хосок, — вздыхает и поджигает сигарету, зажав меж губ. И поджигает Хосоку. В тусклом свете облака дыма исходят друг от друга и сталкиваются, утекая вместе с порывом ветра за окном, они не поднимают взгляд и молчат. У Хосока сердце бьётся, кажется, на всю комнату и оповещает о том, как ему тревожно. Юнги вздыхает и, облизнув губы после затяжки, поднимает глаза, встречаясь с испуганными и растерянными. — Почему ты ушёл?       — Я не вывозил. И потерял интерес.       — Не лги, пожалуйста, Хосок, — после глубокой затяжки говорит твёрже. — Я пришел не ради пиздежа, я пришел узнать, что с тобой творится. И пришел не чтобы переспать, оно само получилось. Иначе ты не впустил бы в квартиру и не дал бы ни слова сказать. Но… Ты не выгнал меня с утра, значит, что-то поменялось?       — А шанс есть? И толк в этом? — после глубокой затяжки дым выпускается в лицо напротив. Юнги вдыхает, молчит и кивает. Слабо и неуверенно. Голова склоняется набок, он изучает пепел на конце сигареты и стряхивает его в лягушку. Ровный вздох как попытка собраться с мыслями и, кивнув сам себе и рою непонятных мыслей, связанных единым желаниемм «быть как раньше», отвечает:       — Раз мы тут, то да? Только давай отложим это подальше, я пришел с одной целью — узнать, какого хуя ты исчез из университета и докатился до этого? — ведёт ладонью от макушки и до ступней. — Правда, с членом всё также в порядке, а голову ты помыл.       — Я взял академ. На полгода, — сухо отвечает и вздыхает. — Я заебался, Юнги.       — Из-за чего? Если не хочешь говорить причину целиком, то скажи — я виноват? И не пизди, Хосок.       — Ты — большая часть.       Хосок взял рест на учебе, чтобы не видеть Юнги, не ощущать шлейф духов, не натыкаться по случайности. Лишь бы не ранить сердце ещё сильнее, он съел его по кусочкам и запил смесью из отчаяния и одиночества, но не помогло. Ожоги не помогли: вся уверенность посыпалась от одной встречи, от поцелуев, пробуждения не в одиночестве, отметин - и глупая мышца оживает и быстро бьётся.       — Дальше, Хосок. Не важно, как ты обо мне отзовешься, главное, что ты скажешь и будет меньше недосказанностей, — Юнги хоть и звучит строго, но он не злится. Вздохнув от молчания Хосока и явного страха говорить, продолжает: — я тоже хотел бы уйти из уника, если б ненавидел тебя также сильно, как ты меня. Но я не ненавижу. Я волнуюсь, хоть всегда и молчу. И сейчас я тут. И не чтобы переспать. Шаришь? — поджимает губы в еле заметной улыбке.       — Я не ненавижу тебя, Юнги, с чего ты взял? — потирая лицо с зажатой между пальцами остатком сигареты. — Если бы я ненавидел, то не спал бы с тобой после расставания, не писал двойственными намеками в сторис, да я бы послал тебя куда подальше и не смотрел даже.       — Не ненавидишь?       — Да, — кивает. — Но ты ещё во время секса сказал, что мне не стоит вспоминать о прошлом, — Хосок берет со стола зажигалку и поджигает третью сигарету.       — Ты совсем запустил квартиру. И только пьешь. А ещё открыл в себе тягу к мазохизму? Мало общения со мной? Решил заменить ожогами токсичность от меня?       — Пытался не думать о тебе так много, а если и вспоминал, то вредил. Надо же хоть как-то перестать быть зависимым.       — Все настолько сильно?       — Настолько, что я тянул прелюдию, потому что боялся, что больше тебя не увижу, что всё поменяется и даже прежних привычных встреч не будет, потому что я свалил. Я не хотел просыпаться, потому что обычно ты просыпаешься сразу и мне приходится отыгрывать желание тебя выгнать. И ты очень сладко спал, прям по родному, Юнги, что, если бы не пыльная квартира, то я ощутил себя как в прошлом, когда у нас всё было хорошо и мы друг друга не бесили.       Голос звучит совсем тихо и хрипло. Сигарета так и не коснулась губ. Пепел с нее падает к босым ногам. Хосок перемещает ее опасно близко к запястью. Юнги вздыхает и останавливает действие, вырывая сигарету и туша ее о глаз лягушки-пепельницы.       — Идиот ты. Ненавижу тебя и такое отношение к себе, — вздыхает, тянет запястья на себя, к слабому свету разворачивая ранения. — Вот кто тебя такого побитого не побоится приласкать, а? Гадости себе делаешь только, дурак, идиот. Ну зачем, Хосок? Не легче было поговорить со мной? А? Я ненавижу, ненавижу, — и отпускает руки, вздыхая, однако Хосок берется в ответ и слабо сжимает, будто сейчас разрушится.       — Ну а кому я со своими чувствами нужен? Мы хорошо спим, на этом всё, — от собственных темных мыслей сутулится сильнее, а с губ на пол падает капелька крови. Он выглядит таким убитым и жалким, что сердце рвётся на куски.       — Ненавижу тебя, — Юнги еле держится, чтобы не ударить, не бросить сгнивать в квартире, но понимает, что злится только на себя. — Мне ты нужен, Хосок. Со всем, что было до идиотского расставания, потому что мы типо устали, однако виной всему были твои умершие отношения на расстоянии, о которых я тоже знал, наша учеба и работы. Виной были не мы, а обстоятельства, — Юнги рвано выдыхает и подносит сигарету к губ, чтобы с затяжкой подумать. Хосок опускает руки. — Иначе бы мы как раньше не пересекались и наша жизнь наладилась отдельно. Ты мог вернуться к тем отношениям, но ты порвал. И никого не нашел, хотя зависишь от людей и тебе важно иметь с кем просыпаться утром. И я никого не нашел, потому что не искал и позже, после твоего первого пьяного звонка в дверь, понял, что тяга к тебе не пропала. И сейчас она есть, иначе я бы не приехал. Наша квартира была намного уютнее, чем сейчас. Ты словно алкаш её запустил, хотя раньше пиздил меня за брошенную одежду и молча мыл посуду, потому что тебе это нравится.       — Постепенно значимость комфорта уменьшилась, — с опущенной головой хрипло отвечает: — Зачем, если я тут только сплю? Не важно, с тобой или один… Это всё смысл потеряло, после разрыва отношений я держался долго, правда посуда не скапливалась, потому что я не люблю готовить. Мое первое появление у тебя дома после разрыва получилось случайным, но осознанным. Я хотел увидеть тебя, а кроме качественного секса аргументов и нет. И не появилось, поэтому мы только спим. Так я могу ощутить тебя рядом, — даже со всеми колкостями, они изюминкой стали и заводят, — и себя в комфорте. Я часто не тянул с процессом, потому что больше хотел полежать и чувствовать тебя где-то рядом. Меня устраивала мысль, что я не один, хоть мы никогда не касаемся вне процесса и не целуемся в губы во время него, меня второе останавливало от разговоров о нас, ведь ты очень любишь целоваться.       — А я не делал этого, потому что считал лишним. Вроде как, мы бывшие, так к чему эта нежность? Кому сдались мои чувства, если интересны член и задница?       — Но сегодня ты целовал, — Хосок поднимает взгляд.       — Потому что боялся, что больше шанса не будет. Не зря ты пропал, — пожимает плечами. — И я так по этому соскучился, ты себе не представляешь, — от тепла на душе поджимает губы, ведь те палят всю радость и хотят улыбнуться. — И по тому, чтобы просыпаться не от пинка с твоей кровати или от шумных сборов в моей спальне. И по вот таким моментам, когда мы говорим. Просто курим, смотрим в окно.       — По этим моментам я скучал также сильно, как по тебе.       — И готов вновь прожить кусочек жизни со мной рядом?       — Но ты же сказал, что не стоит думать о пережитом, потому что мы туда не вернёмся? — Хосок поднимает взгляд. Кусает губу, тревожится от подкравшейся главной темы для разговора, что станет решающей.       — Мы туда не вернёмся. Мы не вернёмся в непрокуренную квартиру, не вернёмся к себе более счастливым и наивным, не вернём прежние привычки и отношения с розовыми очками, которыми мы пользовались как способ забыться, отчего игнорирование реальности стало уж слишком сильным, — потушив сигарету, отходит от стола, на который опирался, и делает шаг навстречу. Хосок чуть выше, но из-за сутулости их глаза находятся на одном уровне. — Мы не вернёмся, Хосок. Нужно оставить пережитое как период и начать создавать новое. Да, квартира ещё не скоро станет прежней, а шрамы на запястьях не заживут, но это не мешает вновь быть вместе. Мы уже далеко не старые версии себя и нужно строить отношения с новыми параметрами. Мы не допустим прежних ошибок. Готов?       — Готов. Но только прожить не кусочек жизни, а как можно дольше, — Хосок перебарывает усталость от стресса и кладет руки на плечи, прижимает к себе и ощущает на спине теплые ладони Юнги. Целует в плечо, скользит руками на талию и крепко крепко обнимает, сливая тела воедино в вечернем заходящем свете, что аккуратно обходит две фигуры, оставляя их наедине друг с другом и надеждой на хорошее будущее. Юнги улыбается и закрывает глаза. От ещё одного поцелуя в волосы становится спокойнее и счастливее. Наверное, поэтому их нагие тела наконец-то согрелись.