Пиши на здоровье, разведка!

Ветер, залетевший в открытую форточку подхватил серовато-прозрачные листки, с еще не до конца высохшими чернилами, и разнес их по комнате, вместе с запахом талого снега, мокрой коры, влажного асфальта, и серых но не свинцово-тяжелых апрельских облаков. Шарапов грустно вздохнул: снова ему собирать эти листы по всей комнате, отряхивать от пыли, и сортировать по порядку. Хотя, такой разгрузке он возможно был бы и рад. Пальцы болели и безбожно скользили по намокшей перьевой ручки, которая при этом еще и ставила на бумагу кривые черные кляксы. Писательством Володя занялся недавно, в этом месяце: захотелось ему рассказать про «Черную Кошку» людям, потому что история-то какая! Книга выйдет, не хуже «Шерлока Холмса»… Шарапов встал к окну, набрав полные легкие свежего весеннего воздуха. Несмотря на уставшие пальцы, на душе у него было радостно: день-то сегодня особенный. Его день рождения. Праздновать его он давно отвык. На фронте больше о немце думалось, так что именинник ты, не именник — винтовку в руки и в окоп. Подарок тебе, что вживых останешься. С вероятностью пятьдесят процентов. Даже удивительно, что дата еще помнится. Помнится, кстати, наверно только ему одному. Новым друзьям он не говорил, когда у него этот день. Считал слишком личным, чтоб вот так, сразу, да и не до того было. Работа в МУРе штука такая, что тут поесть да поспать через раз удается, не то, что людям о дате своего рождения рассказывать. Шарапов вздрогнул, когда шершавая ладонь тронула его за плечо. Вернулся Жеглов. Ненормальный он человек, честное слово! Выходной, отдыхай да радуйся, но нет, надо с утра пораньше куда-то смотаться. Однако, вроде он этому даже рад. Смотрит, улыбается, и в руках коробку держит. Среднего размера. Тяжелую. — Утро доброе, разведка! — День уже на дворе… — усмехается Шарапов. — ты куда ходил, так рано. Еще и в законный выходной? — На блошиный рынок. У Шарапова челюсть отвисла: что делал Глеб, в воскресенье, в восемь утра на блошином рынке? Видимо, глаза его вполне передавали этот немой вопрос, потому что Глеб протянул ему коробку. — Открывай. Это тебе. С Днем Рождения, кстати. Челюсть Володи, уже и так висящая, чуть на пол не рухнула от такого. — Ты про мой День Рождения как узнал? — Ты как угодно мои методы критикуй, а документы на пополнение я смотрю внимательно. Не тяни кота за хвост, Володь. Открывай давай. Володя поднял крышку. В коробке лежала печатная машинка. Потрепаная жизнью, чининая-перечининая, но Шарапов все равно посмотрел на друга с детским восторгом. Еще немного — и на шею бросится. Глеб улыбнулся. — Выглядит не ахти, но печатает. Я заметил, ты в последнее время записываешь что-то, решил тебе задачу немного облегчить. Ну что, нравится? — Д-да… Аккуратно провел рукой по гладким клавишам Володя. А потом все-таки не стерпел, подбежал к Жеглову и обнял его, крепко-крепко. От Глебовского пальто пахло одеколоном «Кармен», табаком, и весной… — Эй…задушишь ведь! Ты машинку-то опробуй! Смеется он. Шарапов слегка нехотя разжал объятия, подошел к пишущей машинке. Снова провел рукой по клавишам, и робко, с замирающим от счастья сердцем напечатал: «Спасибо, Глеб».