(Не)все потерянно

Октябрь. Небо залито свинцовыми тучами, все не то чтобы серое, даже наоборот, пятна оранжевые и красные режут и так мазолят глаз, хотя вроде бы даже на них и не смотришь толком Только серый силуэт сливается в толпе однообразных людей спешащих куда-то. Наверное их кто-то ждёт, раз каждый из них, не обращая внимания на друг друга, пытается поскорее идти в направлении вперед Все идут и идут, и листья под ногами так шуршат и шуршат. И звуки эти смешиваются, сливаются в одну кашу и растворяются в гуле людей. А они все идут и идут. А они все куда-то спешат А их кто-то ждёт А ее — нет Если сравнивать в данной ситуации ее состояние как духовное, так и моральное, то она больше походит не на спешащих людей.А на те листья, что лежат под ногами у равнодушной толпы. Люди из покон веков забирались выше. Все выше и выше, и неважно куда. Сначала была вышина физическая. Из воды на сушу, в пещеры, на Эверест, а потом и в космос. Но люди существа социальные, и забраться повыше каждый в первую очередь хочет не физически. Он хочет быть выше в сердцах людей, своих или чужих, уже не важно. Главное чтобы быть, главное, чтобы повыше. Быть красивым, быть умным, быть популярным. Чтобы тобой восхищались, тебе подражали, хотели быть тобой и быть с тобой. Но что делать, если упадешь? Если упадешь с какой-нибудь высокой горы, тут все понятно и так. Разобьешься. Умрёшь физически, и, если жизни после смерти всё-таки не существует, исчезнешь. Но что делать с социальным падением? Душа немного хрупче нашей оболочки. Только вот после ее раскола ты продолжаешь существовать. И ничего не заканчивается. Если ты упадешь душевно, морально, то ты не разобьешься, ты не умрёшь физически, ты будешь продолжать существовать. Но зачем вообще нужно существование при таком состоянии? И тогда то люди и пытаются сравнять свое состояние духовное с состоянием физическим. Да, неправильно. Да, порицаемо, но а что ещё делать? Залечить раны физические без чьей-либо помощи трудно, но возможно. А вот душевные… А как правило чем выше забрался, тем больнее падать.А падать больно Очень Сливающийся в одно грязное месиво шум дополнился свистом ветра от несущегося навстречу метро. Смотрела так на нее маняще жёлтая линия на платформе, да только переступить боязно. Не сегодня. А звук вагона усиливался с каждой секундой, и сила ветра, кстати, тоже, растрепав все короткие волосы, которые попали в глаза ноздри и рот, ещё больше раздражая. Глаза, немного тусклые, не отличающиеся от таких же сероглазых прохожих, отразили наконец-то вагон. Все затолпились, замешкались, ненарочно, но не менее из-за этого раздражительнее, толкали плечами, задевали случайно и даже не одного привычного «извините» вслед не последовало. Все говорили какие-то непонятные ей звуки, незнакомые слова. Голос из громкоговорителя монотонным женским объявил непонятную ей информацию. Справа — непонятная вывеска, слева — ещё одна толпа людей, которые говорят на таком же чужом языке. Люди, асфальт, небо, деревья, все без исключения ощущаются чужими. Вроде бы люди везде одинаковые, да и деревьев новых нет, те же сорта и листья те же падают как рядом с домом во дворе, но нет. Если встретишь ее в толпе этих людей, то даже и не отличить, наверное, от них. Глаза такие же серые. Волосы не покрашены, разве что немного выделяются своей коротковизной на фоне длинноволосых девушек. Нос с не сильно выделенной горбинкой. Конечно, не эталон красоты в этой новой стране, даже наоборот, но вот на родине эту горбинку любили. Россыпь веснушек сливается с миллионами таких же нарисованных веснушек на лицах людей. Рост среднестатистический, не низкая но и не высокая. И не заметишь сразу, что чужая. Находясь тут всего жалкие 2 недели, она поняла, что ненавидит всей душой это место. Для нее оно тошнотворно яркое, до боли спокойное, невыносимо… Чужое. И это злит, выводит из себя. И она хочет домой. Она хочет… Домой она хочет? Но теперь дом ее здесь, с прошлым местом ее связывают всего лишь воспоминания, люди, разговоры. Всего лишь вся жизнь. Вагон ритмично не издает ни звука, кроме непрекращающегося гудения ветра. Справа — чужаки. Слева — чужаки. Впереди тоже. Они так противно улыбаются, смеются, шутят. Они то могут улыбаться, ведь это не они пережили недавно горе утраты. Это не они уехали из дома, не им приходится существовать в чужом городе, стране с такими же чужими людьми. А им весело. Они веселятся, позволяют себе вставить незамысловатую шутку в диалог, как будто бы хвастаются перед ней. «Почему, — неосознанно, возможно мысль проскользнула сквозь цензуру правильности и благоденствия, а может её вообще никогда и не было, — почему когда я страдаю, люди продолжают быть счастливыми!». Но эти эгоистичные мысли были такими правильными в ее голове, и разливались приятным теплом где-то в районе грудной клетки. Одна станция, вторая, третья, а на четвертой надо выходить. Путь до дома был простым и понятным. Выйти из метро, вначале вправо, потом влево и снова направо, а дальше прямо идти до тех пор, пока не увидишь унылый коричневый дом с потрёпанной крышей, который был взят в кредит примерно недели 3 назад, а может и ещё раньше. Шаг навстречу пошарпанной красной двери, рука поднимается в сторону звонка, но дверь опережая руку, открывается. За ней стоит сгорбив плечи и непроизвольно нахмурив брови мужчина с таким же носом с горбинкой и веснушками на все лицо -че так рано пришла? — пасивно- агрессивный тон режет слух, лицо показательно кривится, выражая всю накопленную злость за день, которую так ни на ком выместить и не получилось. Она уже знала этот тон, за ним обычно следует как минимум крики, как максимум пожелания смерти. Девушка сделала вид как будто бы ничего не услышала и прошла мимо. Но ее остановили резким хватом за плечо неприятно шершавой рукой, повернув лицом к себе. Лёгкая боль прошлась красной вспышкой по плечу. -я с кем разговариваю! — неприятный запах алкоголя заставил сморщить нос. Он снова выпил. Страха уже как токового не было, дело привычки, но все же что-то откликалось где-то в груди ноющим, раздражающим ощущением неправильности. Глаза у брата горели жгучей ненавистью то ли к сестре, то ли к себе, а может и вообще ко всему миру. Отвела взгляд Мия не потому что было настолько стыдно, что даже в глаза посмотреть не могла, она то ничего плохого не сделала, даже нигде и не шлялась, просто он опять забыл что языковые курсы заканчиваются поздно. А брат-то и не вспомнит даже на следующий день, как обычно бывает, что сделал и что сказал ей в порыве развязанного языка и лёгких мыслей Она скинула его руку. Резкий шаг вправо, торопливые шаги оббегающие обеденный стол и она уже на лестнице. Осталось всего лишь 9 ступенек и она в относительной безопасности предоставляемой дверью и замком. А если даже случиться непредвиденная ситуация, то всегда есть окно. -София! -Это было не ее имя. Сейчас ее звали Сетсу, но привыкнуть к новому имени было для брата слишком трудно, чтобы в пьяном угаре назвать его .если бы она услышала такой окрик впервые, то испугалась бы не на шутку, возможно даже бы колени подкосились от страха, но она уже привыкла. Этот тон не похож на злой. Больше всего подходит слово «разъяренный». В голосе уже как будто бы не осталось ничего человеческого, только животная ярость. -ах ты ж сукина!..- дверь с хлопком захлопнулась, руки уже на автомате закрыли ее на щеколду даже на секунду не задумавшись. Пальцы скользнули по стене и нащупав кнопку выключателя, включили свет. Можно выдохнуть. Конечно, обидные слова частично просачивались сквозь стены, но проходя через препятствие становились бесформенной массой растекающейся по воздуху. А дома такого не было. Максим Козанович, а сейчас Комацу Манабу никогда не пил. К алкоголю он пристрастился незадолго до переезда в Японию, когда папа уже был одной ногой к становлению звёздочкой, как уверял ее все тот же Манабу. Но она, конечно, не верила да и не верит сейчас. Не маленькая же. Но все же те слова немного утешали и подбадривали Софу, ведь папу она любила так сильно, как любой ребенок любит родителя, который одаривает его лаской и теплом. Для нее он был не просто живым примером для подражания, он был авторитетом, и самым близким, что у нее осталось в жизни, кроме брата. Мамы не было, родственников тоже, брату всего-навсего 25 лет. Ещё зелёный, только познавший все прелести взрослой жизни становится опекуном своей младшей 16 летней сестры. Жить не на что. Даже на существование хватает еле-еле. И тут, подворачивается работа в Японии. Работа сносная, хорошо оплачиваемая. И уже на этом моменте все пошло не так. Маленькая Софочка всегда думала, что жизнь свою проведет в родном городе. Среди родных улиц, лиц, среди родного языка и стен зданий. Она не хотела уехать в крупную столицу, не стремилась переехать. Ей все нравилось. Ей нравилась природа, ей нравились ее друзья и вся ее жизнь казалась ей такой правильной. Но маленькая Софа выросла. И нет, она не захотела куда-то переехать, она не захотела променять родные улицы на бурлящую толпу в столице. София лишь поняла, что жизнь ее не зависит от ее желаний. Она ей не подвластна. Сетсу не могла выбрать, да и сейчас выбирать не может что и как ей делать, где ей жить. Променять родные улицы на столицу, переехать куда-то, все это… Все это никогда не зависело от нее. У нее была просто иллюзия того, что ей подвластна ее жизнь. Но это не так. Да, она может выбрать что есть на завтрак. Но этот выбор состоит между вчерашней плохо пахнущей кашей и ничем. И у нее был выбор. Переехать вместе с братом, в другую страну с другими людьми, порядками, обычаями, или остаться на родине, правда в детдоме, но не суть. Выбор же есть? В 16 лет Софе открыли глаза. В 16 лет Сетсу поняла, что жизнь даже на сотую процента не зависит от нее. Она поняла, что ничего не значит для собственной жизни, и она, кажется, вообще чхать хотела на ее желания. Тогда почему для Софочки жизнь должна хоть что-то значить?