Здравствуй и прости, старый друг

      Воздух на Пенаконии всегда был приятно-свежим, даже в самых закрытых помещениях, забитых веселящимися людьми. Температура, пусть иногда чуть ниже или чуть выше, была в пределах нормы. Всё, созданное для грёз, было идеальным и комфортным, чтобы их не хотелось покидать. Галлахер никогда не был в реальном мире, но внутреннее чутьё подсказывало ему, что многое там отличается. Был ли у коктейлей в реальности такой же яркий вкус? Нет, только в грёзах существует привилегия добавить в напиток горечь грусти или сироп спокойствия. Он думал об этом каждый раз работая в баре, когда у него заказывали «что-то что поднимет настроение», когда разум людей можно исказить жидкостью в стакане. Неприятная и пугающая концепция.       Его работа была выполнена.       Весточка от Часовщика дошла до Астрального Экспресса и Безымянных, которые уже направлялись исправлять все проблемы, побеждать злодеев и быть в гуще событий в очередном приключении. Как всегда. Очень странные люди, идущие по пути Освоения, которых Галлахер никогда не понимал и считал чудаками, хотя неприятными людьми их точно не назвать.       Его работа была выполнена.       И вот он стоит, вдыхая лёгкий воздух, оперевшись о перила у края платформы. Полумрак Рифа Потока Сновидений разбавляется редким светом огней, а тишина заполняется разговорами местных и чьей-то душевной песней. Если выбирать, то Золотой Миг — наименее любимое место Галлахера, со всем этим шумом, блеском и опьяневшими от удовольствий людьми. А здесь так умиротворённо и успокаивающе, словно ты в полусне, засыпаешь в тёмной комнате после изнуряющего рабочего дня.. Будучи искусственным, созданным только лишь для того, чтобы исполнить чужую цель, он никогда не засыпал и тем более не спал. Но это чувство казалось знакомым. Вероятно, это было заложено в него изначально, как и вся информация о реальности, которую он знает, хотя не должен был.       Его работа была выполнена и.. Он не знает что делать дальше.       Сложно игнорировать слона в комнате. Ещё одна причина, по которой его так тянуло к этому месту — это могила, это сад, это его старый друг. У Галлахера больше не было причин существовать, он сделал всё, о чём его просили, а остальное — уже не его обязанность. Но по какой-то причине он всё ещё существует, мыслит и наслаждается сумрачной атмосферой. Одна догадка посетила его: а что если Михаил дал возможность попрощаться с ним? И вот он пройдёт по холодной каменной плитке в сад, как обычно заведёт разговор с давно мёртвым человеком, жалуясь на что-то, рассказывая о повседневных делах или о том, как продвигается план. Скажет в этот раз «прощай» и растворится в мемории, как будто его никогда и не было, только парочка Безымянных вспомнят о том, что «был когда-то такой». Существует ли загробная жизнь? Галлахер не верит ни во что, но надеяться ему никто не запрещает.       В груди кончился воздух от этих мыслей. Может, лучше если бы на этом всё кончилось, и его разум стёрся окончательно. Слишком много переживаний, надежд и сожалений на его плечах, и этот груз очень тяжёл.       «В последний раз, старый друг», произнёс он себе под нос с горечью и направился к могиле.       Он шёл мимо людей, что болтали о своём: куда они планируют пойти, с кем познакомились, с какими проблемами сталкиваются в реальности. Нужно порадоваться за них, но в голове пустеет, а ноги начинают подкашиваться.       Ему не с кем прощаться, а даже если есть с кем, то не хочется. Безымянные заняты своими делами, как и Шивон, как и Гончие, как и знакомые сотрудники отеля и члены Семьи. А сообщения отправлять не хочется — почему-то грустно думать о том, что его будут лишний раз вспоминать. Лучше уйти тихо. Так же тихо, как вся его сущность и существование. Пусть только Михаил увидит его в последний раз и как всегда выслушает, этого достаточно.       Михаила нет в кресле.       Отогнав первые тревожные мысли, можно понять, что, в принципе, ничего такого не случилось.       Безымянные должны были встретиться с иллюзией тела Часовщика и заглянуть в пузырь памяти, нежно хранящийся в его руках. Возможно он исчез сам, а возможно это из-за изменений в Мире Грёз. Это не важно.       Но пустое кресло кажется отвратительно холодным.       И Галлахер чувствует как его глаза начинает щипать, а губы дрожать. С одной стороны хочется выпустить все свои эмоции напоследок, а с другой — нет желания запомниться этому миру, этому воздуху, каменной кладке, фальшивым звёздам в небе, таким печальным и жалким. Он с трудом сглотнул и его взгляд опять вернулся к креслу.       Михаил любил копаться в своих сложных часовых механизмах даже больше, чем всё остальное. Галлахер часто в самое разное время находил его за работой, когда тот сидел за столом, заваленным небольшими изящными шестернями, творя настоящую магию. Эти ненужные одинокие шестерёнки собирались в живой работающий механизм, по комнате начинали разноситься звонкие тики, а Часовщик выглядел самым счастливым человеком в мире. Галлахер в эти моменты почему-то тоже чувствовал радость, хотя стоял в стороне и просто бесстыдно подглядывал.       Если бы время внезапно пошло вспять, если бы они снова оказались там, в небольшом пыльном кабинете, освещаемом только настольной лампой тёплым светом, то он бы.. Видя Михаила за работой, Галлахеру всегда хотелось подойти и встать на одно колено, как один из этих нелепых Рыцарей Красоты, положить голову на чужие колени, закрыть глаза и остановить время навсегда, чтобы застыть в этом моменте.

«Что-то случилось?»

      Нет, ничего такого.

«А ты ещё меня называешь странным. Мне погладить тебя как собаку, моя Верная Гончая?»

      Да, только не называй меня собакой.

«Ха-ха, но ты же действительно как пёс!»

      Он сам не заметил, как на его лице появилась улыбка. Скорее всего, Михаил так бы себя и повёл. Это был самый добрый, чувственный и нежный мужчина, с которым он когда-либо общался. Никто не был настолько увлечённым чем-либо, никто не отдавал всего себя своим любимым делам и помощи другим, никто не был настолько усердным, отзывчивым и благодарным за такие простые вещи, как звук тиканья часов. И ни у кого не было настолько прекрасной улыбки, от которой сердце начинает биться чаще, а для этого человека хочется сделать всё что угодно и подарить весь мир. Но у Галлахера нет мира, мир — у Семьи, а против них он не может сражаться. Он может так немного, самую малость, которую он постарался исполнить. И дело даже не в приказе, он просто хочет, сам, для него и для них, для их «идеального финала», даже если их самих не будет существовать.       «Галлахер, тебе нужно причесаться! Ты выглядишь так, как будто вылез из мусорного бака! Только не обижайся, давай я тебя причешу. Я хотел показать тебе одно место, там невероятно вкусная еда, но нужно постараться выглядеть прилично.»       «Галлахер, покажешь ещё раз как ты смешиваешь напитки? Мне кажется я могу смотреть на это бесконечно.»       «Галлахер, смотри! Этот механизм наконец заработал.. Я так рад.»       «Галлахер, у меня есть просьба..»       «Галлахер, только тебе решать соглашаться или нет.»       — Галлахер?       Чей-то знакомый высокий голос вытянул его из ностальгических размышлений. Оглянувшись на звук, он увидел молодого швейцара Отеля Грёз.       Миша, обычно неловкий и простодушный, сейчас выглядел странно по-другому. Он стоял уверенно, но расслаблено, непривычно улыбаясь.       Миша.. Галлахеру он нравился. Забавный парень, который слишком много волнуется, хотя очень старательный и выполняет работу хорошо. Но если сказать ему пару одобрительных слов, то становится увереннее. По возможности он старался наставлять того, но сейчас явно не время. Что он делает здесь?       Миша внезапно выглядит более знакомым, чем когда-либо. Его аметистовые глаза, зрачки в виде замочных скважин, цвет волос, элементы одежды, связанные с часами — всё это настолько въелось в память Галлахера, что он помнит насколько мягкие эти волосы, и то, как блестят эти глаза, когда видят что-то, над чем можно работать. Грёзы искажают восприятие и затуманивают мозг, особенно когда ты — такое же туманное и абстрактное существо, которому не положено видеть и чувствовать лишнего.       Михаил прямо перед ним. Он стоит уверенно как Михаил, смотрит проницательно, как Михаил, и улыбается так же тепло, как его Михаил. От осознания этого хочется без остановки бегать и кататься по земле, а потом кричать, и кричать, и кричать пока не охрипнешь, но он уже слишком старый для этого, хотя в глубине души не отказался бы.       — Всё это время.. Это был ты? — тихо поинтересовался он. — Не выглядело так, как будто ты притворялся ребёнком. Или ты в актёры подался, старик?       Каждое слово ощущалось сном, не Грёзами, а именно что сном, приторно-сладким, где исполняются все самые невозможные вещи, и от которого не хочется очнуться.       Швейцар смотрел на него в ответ, пока его улыбка из идеально-спокойной становилась более кривой и счастливой, а и так большие глаза становились всё шире и начинали блестеть, как будто в них отражаются все звёзды с неба. Он запомнил Часовщика более уставшим и спокойным, что контрастировало с поведением мальчика, но всё ещё чувствовалось, что это один и тот же человек, несмотря на детское озорство. Миша (Михаил?) сорвался с места, и, слегка запинаясь с бывшей неуклюжестью, побежал к нему и врезался головой прямо в грудь, обняв Галлахера.       — Прости, старый друг. — начал он. — Прости, если тебе было одиноко без меня. Я только недавно всё вспомнил, попрощался с Безымянными, проводил их и сразу начал искать тебя. Я знаю, что ты очень старался.       Он говорил полушёпотом, но в тишине его слова казались громкими и въедающимися в мозг. Даже если они оба — просто создания Грёз и снов, чужая кожа кажется тёплой, а сердцебиение и дыхание реальны и слышны. Даже если Галлахер — просто загадочная головоломка и большая ложь, верный старый пёс, обязанный исполнить чужой приказ, это не важно.       Михаил всегда был ниже и мельче него, но это действительно странное чувство. Сложно сказать сколько Мише лет, но тот не достаёт ему ростом даже до плеч, а весит скорее всего столько, что его можно поднять одной рукой. «Малой, уже поздно, иди ложись спать, а то не вырастешь.» — помнится однажды сказал Галлахер, и сейчас эти слова звучат очень иронично.       — Миша — этот тот, кто находился внутри Пузыря Грёз, оставленного Безымянным. Но он сбежал. Это отражение меня в юном возрасте, такой же искатель приключений, как и взрослый. Хорошо, что это недоразумение решилось. — он поднял голову, заглядывая другому прямо в уставшие прищуренные глаза, как всегда пытаясь что-то высмотреть в них. — Ты исполнил мою просьбу, спасибо.       Ответа не последовало. А что тут можно сказать? Всё понятно и без слов. Он только аккуратно положил руки на чужую спину и выдохнул воздух, застрявший в лёгких.       — Ради чего ты это делал?       Как всегда остаётся верным себе, со своими вопросами и романтизмом. Если Галлахер — головоломка, то только Михаил сможет её решить, так было всегда. Любопытство оставалось с ним на протяжении всей жизни, и перед загадочными вещами или людьми он никогда не мог устоять.       «— Это механизм, что я купил на далёкой планете, путешествуя с Освоением. Он хранится у меня уже долгое время, разбирался и собирался обратно, но я так и не понял его принцип.       — Тогда почему ты не убрал его на полку, а оставляешь на рабочем столе?       — Я стараюсь его разгадать. Когда-нибудь у меня получится, нужно просто найти подход.       — Чудак.       — Раньше ты тоже казался мне невозможным механизмом, но сейчас я тебя прекрасно понимаю.»       От него терпеливо ждут ответа на вопрос. Как проницательно: помнить, что он долго думает.       «Ради чего?». Хочется ответить: «Потому что ты попросил», но не слишком ли это откровенно? Его и так прочитают от начала и до конца, но он до последнего сопротивлялся, чтобы сохранить остатки своей жалкой гордости.       «Ради того же, что и ты» Великий Часовщик, который прославился своей добротой, был ещё более благородным, чем кто-либо подозревал. Он всегда думал о том, как защитить людей, обеспечить им лучшую жизнь, и, по скромному мнению Галлахера, никто на Пенаконии его не заслуживал, в первую очередь сам Галлахер. Он мог помочь слабым и быть добрым к кому-либо, но он не мессия, нет. Он верный, но только одному человеку, и никому больше места в его сердце нет. Сказать, что они старались ради одной цели — это оскорбление Михаила, его целей и идеалов.       — Ты обещал мне, — их прошлые разговоры крутились в голове, когда он нашёл, за что ухватиться. — Что мы поужинаем в нашем «идеальном финале». Я старался только ради этого.       Это было в его духе, в стиле последователя Энигматы. Ответ, который звучит несерьёзно, но имеет за собой какой-то смысл, глубокий или не слишком. Хотя в этот раз он был слишком очевидным, особенно для Михаила, который уже насмешливо прищурил глаза и улыбнулся, кажется, ещё шире чем раньше. Он отошёл на пару шагов, а по пространству прошлась рябь, на мгновения закрывая обзор и создавая пелену, от которой защипало глаза.       А когда Галлахер открыл глаза, перед ним стоял Михаил, протягивая руку. Его Михаил. Выглядящий так, как когда они познакомились, может, чуть старше, но в своей элегантной одежде часовщика, которую он стал носить гораздо позже. У него на лице уже виднелись лёгкие морщины от частой улыбки, а загадочные глаза были не такими яркими и большими как у Миши, но как всегда тёплыми и приветливыми. Рука в лёгкой перчатке была направлена в его сторону, приглашая за собой. Он носил перчатки только по особым праздничным случаям, потому что работать с часами в них было невозможно.       «— ..Я прошу тебя, чтобы это сообщение дошло до Астрального Экспресса.       — И ты.. Уходишь?       — Да, прости.       — А я..       — А ты?       — Я выполню твою просьбу. Обещаю.»       «А я.. Останусь один. Я знаю, что просить большего — это эгоизм. Кто бросит всё ради какого-то старого пса? И если Грёзы действительно исполняют мечты, как бы я их не презирал, я прошу: дай мне побыть идиотом, поверившим в сны, исполняющие желания. Собака бежит за машиной, а догнав её, не знает что делать. Я чувствую себя собакой, которая никогда и не добежит до машины. Но я просто не могу перестать стараться. Даже если это то, ради чего я был создан и против чего не могу пойти, я знаю, что внутри у меня есть мой эгоизм.       — Это не эгоизм. — нашептал бы мне знакомый голос. — Это просто человеческие чувства.       Но я промолчу и не выскажусь, о чём буду жалеть до конца жизни.       А ты уйдёшь.       Если бы у нас было больше времени..       Если бы у тебя было больше времени, то я бы рассказал тебе всё, что думаю, а не отмалчивался и держал всё в себе. Я бы выслушал всё, что ты скажешь в ответ, каждую деталь, которую я не знал о самом себе, и которую ты разгадал. Мы бы посетили столько грёз, я бы познакомил тебя с Безымянными, а потом мы бы вместе с тобой завтракали, обедали и ужинали столько, сколько хотим.»       Он закончил свой монолог взглядом в пол, не зная, что ожидает увидеть в ответ на чужом лице. Михаил как святой, и сейчас он скажет что-нибудь идеально верное в этой ситуации, но страх всё ещё сковывает. Он так долго думал о том, что недостаточно сказал, что если они каким-нибудь невероятным образом встретятся, то выскажется.       — Прости, я слишком мало думал о том, что чувствуешь ты. — его голос был печальным и чувственным, тот самый, которым он рассказывал о его старых друзьях. Часовщик всегда был воодушевленным и мечтательным, идущем вперёд, и даже о своей будущей смерти он говорил с нечеловеческим спокойствием и весельем. Единственные, о ком он говорил с грустью — это его соратники.       — Я не знаю, что будет дальше. Мы сделали всё, что могли ради Грёз и Пенаконии, и дальше битва уже не наша. Может, Грёзы рухнут и мы с тобой исчезнем. Может, Грёзы продолжат быть развлечением и местом удовольствий, и мы сможем остаться тут навсегда. Но.. — Галлахер почувствовал, как пальцы коснулись его подбородка и слегка прошлись по щетине, поднимая опущенную голову. Рука без перчатки, как будто прикасается к тонкому механизму. Он чувствовал на себе чужой взгляд, но смотреть в ответ не решался. — Но мы можем поверить в них. Давай, Последователь Эона Энигматы, это не так сложно. Я поверил в тебя, я всегда в тебя верил, и вот мы здесь. Ты же тоже поверил в мой план?       Одиночество, сожаления, собственное существование, миссия, загадки: кажется, он слишком много нёс на своих плечах. Прости, Мифус, но он хочет поверить Михаилу, как и верил всегда. Они действительно ничего не смогут сделать — остаётся только надеяться и, возможно, доживать свою жизнь.       Галлахер медленно поднял и сфокусировал взгляд на человеке напротив, улыбнувшись ему в ответ. И это дороже любых сомнений и молчания.       — Я обещал тебе ужин. Пойдём?