Shikata ga nai

— Ветер гуляет, всё серое… Будет ливень? Яблоневые деревья покачиваются от порывов, срывающих нежные цветущие лепестки, которые в скором времени опускаются на поверхность пруда. Даже говорливые лягушки умолкли, затихли и птицы. Весна совсем не весна — цветёт и пахнет, да только этого мало. Небо, и правда, заволокло серостью. Рики полагает, что причина в дате — какая чудовищная закономерность: что четвёртое, что девятое число месяца выдались ненастными. Мирэи ставит поднос с дымящимся сосудом и иной посудой для заварки чая. В семье Нишимура трудилось несколько поколений помощников с фамилией Киритани — не бедные, но и не достаточно богатые, чтобы не служить никому и развиваться самостоятельно, они были грамотными, благодарными людьми. Прадед Рики, кажется, упоминал, что какой-то муж из семьи Киритани являлся им седьмой водой на киселе по побочной линии, но это не считалось важным. Важнее — уважение, соблюдение устоявшихся правил. — Ничего страшного, Хани. Иногда сильный ветер и тучи — всего-навсего сильный ветер и тучи. Необязательно яркое солнце светит за несколько часов до разрушительной грозы. — Я не понимаю, — хмурится самый младший в роду, — почему так? Они глядят на нас, как на объедки. Мы подарили им нашу веру, наш язык и просвещение, а они воротят носы. — Сколько дикую собаку ни корми, варианты неизменны: она будет лизать тебе руки и ноги, но при первой же возможности укусит, стоит ей обнаглеть. Это племя не приручить — лишь исправить силой. Через десятилетия, Хани. Сын хмурится: — Несправедливо. На полуострове неплохо. Конечно, до моря добираться менее получаса пешком, зато воздух значительно свежее, чем в других районах. Собранные на затылке иссиня-чёрные короткие волосы сына красиво развиваются, как и колышется ранее аккуратно уложенная чёлка. Густота прядей — наследственность Нишимура, а не доставшееся от матери нечто, что не могло не льстить. Хани исполнилось шестнадцать лет в начале весны, оттого влиятельные семьи понемногу начинали прощупывать почву, зная, что чистую японскую — благородную — кровь отыскать было не так-то легко, тем более если семья пребывала на хорошем счету лично у императора. К тому же, Хани, невзирая на внешнюю хрупкость и «маленьковость» (слово-паразит, пришедшее на ум однажды порядком захмелевшему гэнсую) расцвёл в идеальном возрасте. Личный врач после осмотров всегда важно поправлял сползающую на переносицу линзу и кивал, мол, замечательно. Открытую веранду продувает нещадно, но это не помешает насладиться чаем. Хани сидит в благопристойной позе чуть поодаль, сжимая тонкими пальчиками ткань кимоно. Одежда у сына была самой-самой — качество, расцветка и узоры. Хани обладал обманчивой нежностью, а вкупе с приятными чертами лица и нехарактерно зелёными для японца глазами вовсе вызывал трепет порой у… слишком взрослых альф. Рики качает головой и, как сын, сводит брови к переносице. Юноше связывать себя узами брака с таким же юнцом — глупость несусветная. Но отдавать единственного ребёнка в лапы взрослого альфы казалось омерзительным и запретным, когда сам разменял пятый десяток. Только человек с тёмным нутром, перешагнув порог безмятежности, покусится на невинное. Молодости — молодость. Зрелости — зрелость. — Господин, принести что-нибудь? — учтиво интересуется Мирэи, вырывая из раздумий. — Нет, можешь быть свободна. Тучи сгущаются. Слегка покачивающейся походкой девушка удаляется в дом, задвигая за собой дверцу. После её ухода не меняется ничего, за исключением возникшей тревоги — чувство это разрастается, запускает корни свои глубже. Едва ли во всех бедах стоит винить скверную погоду. — Скучаю по дому, — признаётся Хани, и его голос почти полностью заглушает шум деревьев, — по Иессо. — Хани, — с нажимом проговаривает Рики и делает первый глоток. Упрёк не остаётся незамеченным, но оба знают: то банальная формальность. Лучше бы молодым господам не бередить исторические раны и незамедлительно повиноваться воле императора. Для подданных не имеет значения, как зовётся их дом, если таков указ Верховного. Нишимура Рики (для близких и не очень, но вышестоящих и любящих фривольничать, — Ники) не позволял себе повышать голос на омегу, ни разу не поднял руку даже в воспитательных целях, пусть среди высших слоёв общества промелькали подобные нелицеприятные истории редко, но метко. В основном всё начиналось после достижения детьми того дрянного бунтарского возраста, когда спесь сбивали насилием. — Надеюсь, что к окончанию лета мы покинем это место. — Правда? — сын сидит вполоборота. — Надеюсь, — повторяет Рики. Хани отворачивается, вглядываясь в пространство между деревьями, — этакий проход к морю. В последние пару месяцев он чересчур задумчив, невзирая на то, что беспечным омегой, мечтающим поскорее вступить в брак, его назвать невозможно. Прилежный ученик, знающий фамилии Нишимура цену, но не чрезмерно избалованный — именно тот, кто умеет подать себя. С Хани не возникало существенных трудностей, то есть с его воспитанием. Проблема заключалась в том, что имелась необходимость как родитель дать ему светлое будущее, вручить билет в безмятежную жизнь. Иерархия есть, была и будет — на плечи альф сваливается многое, как и на хребты бет, готовых трудиться во имя великого. Омеги — важнейшая часть этого, в последние десятилетия стремящаяся на убыль. Жизнь не заканчивается браком и с него не начинается, однако тот влияет на судьбу каждого. К счастью или к сожалению, самым что ни на есть сильным образом. Хани поднимается с колен и твёрдо шагает навстречу. Если для омеги-женщины низкий рост являлся более, чем приемлемым и желанным, для омеги мужского пола Хани был объективно низким, маленьким. …И обманчиво слабым, что, несомненно, вызывало гордость, даже если отцовская фигура возвышалась над ним на добрые полторы головы. — Отец, — садится напротив, чуть подаётся вперёд, — могу я пойти с тобой на банкет в следующую пятницу? — Ты изменил своему решению, — не вопрос — замечание. — Похвально, но мне хотелось бы узнать причину. — Мне посоветовали. — Кто оказал на тебя столь сильное влияние? Хани отводит взгляд. Этот «жест» заставляет напрячься, но старший не дрогнет ни одним мускулом. Пусть недобрые подозрения плещутся морской волной, стужей Хоккайдо проникают под национальные одежды из тёмной ткани, на которой вышит пожирающий звёзды и извивающийся близ луны дракон. Японская невозмутимость. Японская сдержанность и преданность делу. — Яно-сан, — (наполовину) ожидаемо признаётся омега. — Мы немного повздорили в прошлый раз, и я понял, что поступил неправильно. Нишимура-старший выгибает бровь: — Вы повздорили? Причина? Яно-сан, а он же господин Ян Чонвон, — по происхождению кореец, в совершенстве знающий три языка и окончивший престижный университет. Про вторичный пол тот не изъяснялся, да и не следовало в приличном обществе козырять таким. Славно, что не омега — и всё тут. …Потому что Хани имел характер твёрдый, как сталь; суровый, как горный ветер. Превалировать обязано уважение, а как достичь того иностранцу, ежели он мягкотел и слаб волей? Сложновато. Бабушка Киритани упомянула, что стала свидетельницей, как «молодой господин в ярости позволил себе лишнего в общении с корейским учителем», но не придал значения. Бабушка, как и многие старики, к закату жизни растеряла крепкую хватку, размягчилась. Зато готовила одинаково отменно что в период детства Рики, что в настоящем. — По поводу спор? — Я сказал, что… — Хани мнётся, однако находит мужество признаться в неприятном. — Сказал, что лучше знать правду и озвучивать её в лицо, а не юлить, чем молчать подобно трусливому скоту. Глуп ли Нишимура Хани? Порою Рики позволял себе думать, что дурная кровь рода Танака смела взыгрывать в сыне, показывала когти. Рычала диким котом, сбрасывая со счетов манэки-нэко. — И?.. — Если человек ниже тебя по статусу. — Есть тонкая грань между откровенностью и хамством, высокомерием. Знаешь, что бывает после? С пустым языком человек лежит в тесном гробу. Ты выразил презрение к собственному учителю, Хани, — это недопустимо. — Я не… — пытается оправдаться сын. — Кровь определяет нас, положение в обществе определяет нас. Но нам суждено глядеть глубже, ибо мы относимся к одному роду — к людям. Не смей никогда огрызаться на руку, что тянется к тебе без злого умысла — грязная она или чистая, тёмная или светлая, японская или чужая. Надеюсь, — вновь с нажимом, — инцидент исчерпан. — Исчерпан. — И всё-таки, — свора нежно-розовых лепестков падает на колени сына; Рики позволяет себе выдержать паузу. Как было быстротечно время: недавно босоногим с соседскими мальчишками крал сочные абрикосы у соседей, а сегодня смотрел в глаза своей плоти и крови. — Какова связь? — Хочу <…> — последние слова Хани прожевал. — Говори ясно и чётко. Не могу понять, что ты там бормочешь? На мероприятия вроде предстоящего все приглашённые тащат отпрысков, племянников и прочих, дабы показать свету. С таким же успехом банкет, званый ужин и прочие сборища могли бы зваться смотринами. Некоторые вещи неизменны, как и неизменно одно: жажда создать крепость, что возвеличится до статуса «Невзятый замок», образовать крепкий союз. Ибо семья — главное достижение человека, которое не всегда достаётся при рождении и которое создать в зрелости непросто. Особенно выстроить стойким, неподдающимся всем мировым невзгодам. Любой правильный отец желает видеть не исключительно того, кто обеспечит его ребёнку сытую жизнь по статусу, но и счастье. Последнее — прочный фундамент. — После банкета я хочу нарушить комендантский час и посетить заведение, куда… Куда мне идти нежелательно, а в одиночку — вовсе запрещено. Ты не подумай!.. — распахивает веки широко-широко и хватает отца за краешек рукава. — Чтобы послушать песни, посмотреть на танцы — не более! Яно-сан сумеет меня провести туда, если ты позволишь. Рики многозначительно хмыкает, глядя в пустоту перед собой. Лепестки всё сыплются и сыплются — как дурная примета. — Ты можешь, — наконец, отвечает он. Сын не успевает победно вскрикнуть — Киритани возвращается, семеня по деревянному помосту. Нишимура с удовольствием подмечает то, как быстро, но вместе с тем грациозно движется девушка. Учтивый поклон, ровный голос: — Господин, прибыл Ян Чонвон и просит аудиенции. Лёгок на помине. Племя это корейское в большинстве своём действительно твердолобое, нежелающее признавать праведные законы, взгляды и мысли. Однако и среди паршивых овец найдутся достойные, если вообще не пастушьи собаки. Собаки те служат хозяевам верой и правдой, защищают «плодоносное» стадо, направляют то в нужное русло. Как известно, на каждого зверя найдётся свой волкодав. На волкодава — хозяин, которого собака будет ставить на божественный пьедестал. В этом и заключалась безоговорочная победа псовыми над их ближайшими противниками — над кошками: преданность. Богу — богово. Нишимура делает последний глоток чая и выдаёт распоряжение: — Проводи господина в мой кабинет. — Слушаюсь.

***

Какие-то умники говорят, целый ребёнок — три ребёнка. Что поделать, если стремление к безумному сношению во имя чего-то там, слава Ками-сама, утоплено под холодным рассудком и чистой любовью к плоти своей и крови? Хани порой позволяли чуть больше, чем было нужно. Например, сопровождать отца там, где омегам традиционно не предполагалось находиться; слушать то, что «нежным» омежьим ушам слышать не следовало бы. Прадед (дрянной старик, дающий всем без разбору клички), которого Ники помнил смутно, часто говорил: «Этими темпами вы, тупоголовые альфы, сделаете так, что омеги перестанут рождаться. Тьфу!.. Природой заведено: совокупно силами мы равны. Кому-то рожать детей, а кому-то детей защищать и обеспечивать. Вы же, рыбьи головы, делаете из омег дураков и слабаков! Конечно, если б я был омегой — тогда б за меня по дому беты всё делали, а я б валялся тонкокожим червём на татами да в редкие течки подпускал б к себе мужа. А помер бы от вида паука в углу, потому что заумные книжки диктовали быть существом нежнее шёлка и тоньше сливового дерева». Нишимура улыбнулся своим мыслям краешком губ, предложил гостю присесть. Визит корейского учителя, что наведывался в поместье дважды в неделю, был незапланированным. Разве не му́дро в неясную погоду сидеть дома? Однако, пришёл Чонвон не один. Рядом топтался, чуть ссутулившись, рослый и такой же плечистый, как учитель, мужчина лет двадцати-двадцати двух от роду. Смуглый, жилистый и типично темноглазый — не оставалось сомнений в том, что он являлся альфой. По сути, яркий представитель таковых, сошедший с одной из картинок в омежьих романах про любовь среди простолюдинов. Не будь он одет столь скромно, слыл бы красавцем через лет пять-десять. Как ни крути, а внешний вид — важная ступень к расположению, к благому интересу. Пока что парень был угловат, немного небрежен. Впрочем, умница. Нишимура Рики любил честность и относился с расположением к тем, кто знал своё место. — Представите нас? — Мой воспитанник, — тотчас отзывается Чонвон, слегка сощурившись. По-кошачьи так, невзирая на то, что японец упорно сравнивает его со статным, умным и преданным волкодавом. — Ян Ин, — произнёс сам… пусть будет, юноша. В конце концов, по сравнению с Яном и Нишимура он ещё зелёный. Представился и сын, внезапно простуженно проговаривая фамилию, как впервые. Странность выбивающаяся из череды обыденного, короткая запинка, вероятно, стоившая потери контроля. Хани назвался гордо, с высоко поднятым подбородком и превосходством, что припечатывало к земле. Рики бросил быстрый взгляд на сына, стрельнул на альфу — в глотке неприятно царапнуло. Что-то давно позабытое подразнило ноздри, но быстро испарилось, буйным потоком свежего ветра уносясь через распахнутое окно, бьющееся о стену. В детстве, до достижения тринадцати лет, бонза остановил веселящегося Нишимура, не познавшего второй — горький — вкус жизни, за запястье и скрипуче вымолвил: «Тому, кто видел долгое время лишь солнце, непогода — благословение». Если Ники искал где-то сакральный смысл, то Рики давным-давно перестал. Начался ливень.