Shikata ga nai

Нишимура останавливается на вершине набережной. Отсюда две лестницы ведут к вымощенной камнем дорожке, что расположены вдоль моря, но встретить кого-либо тут — редкость. Тем более, что любоваться красотами, делать покупки было принято с западной или северной сторон. Как раз где в порт прибывали судна. Нишимура не пришло бы в голову искать сына здесь, потому что Хани был весьма требовательным к собственному комфорту, хоть и не слыл запредельно избалованным. Рики порой винил себя, что не сумел дать ему столько ласки, сколько сумела бы мать. Хани ни разу не жаловался и не зарекался об этом. Но.       «Я не услышал, а ты — не сказал».       «Я не увидел, а ты — не показал».       «Я не подумал, а ты — сделал выводы». Японская невозмутимость имеет границ — иногда их легко прочувствовать на себе. Иначе почему это происходит? Почему зачастую сторонящийся прикосновений, хмурый или просто-напросто серьёзный сын позволяет держать себя за руку чужаку? Может, у Рики получилось бы заняться самообманом, уповать на кривую жалость к представителю необучаемого племени, будь Хани сердобольным и изнеженным — тем, кто проглотил бы искусную и не очень ложь. Может, Рики бы потребовал ответа исключительно от альфы. Но. (везде — «но») Хани не глуп. Или Нишимура превозносит своего сына, не испытавшего ещё ничего по-настоящему болезненного, кроме отсутствия матери? А что, ежели омежья натура и сладкие речи подлеца затуманили разум? — Господин, — тихо зовёт Иуоо. — Как давно это продолжается? Хани носил дорогие одежды. Японские одежды. У него имелось несколько изумительных костюмов на европейский манер. У него в гардеробе также хранился наряд схожий с военной униформой современного образца. У него в сундуке лежали купленные на Иессо причудливые ткани, ждущие своего часа для швеи. Но никогда не было этой… корейской одежонки — рубаха да заметно большие брюки, держащиеся на тонкой талии сына благодаря ремню и подтяжкам. — Я не могу ответить точно. — Однако, — вкрадчиво проговаривает Нишимура-старший, — кое-что тебе известно. Иуоо заметно колеблется — не надо оборачиваться, чтобы понять. Он — не услужливая Мирэи, добрая бабушка или третий дядя, который возражает так, словно соглашается с каждым твоим словом. Мужчина мог вздёрнуть за плечи, заставить прийти в чувства и образумиться. Киритани Иуоо — не друг, пусть близок к званию близкого товарища; брата. Верный чуть больше, чем слуги с собственным мнением и видением происходящего. Непокорным не назвать, дерзким — тоже. — Ваш сын и Ян обменивались письмами. Рики резко глядит через плечо, щурится. Порывистый ветер с моря будто нарочно портит уложенные волосы, а несущий смех сына поток забивается в уши плотной ватой. Краем глаза Нишимура по-прежнему следит за парой, затем переводит внимание на Иуоо — к ужасу, видит кристальную правду. Родительское чутьё не обмануло. Тот юнец сходу обратил на себя внимание Хани, верно, ничего особенного для того не делая. Честно сказать, Рики бы не удивился, если бы теоретически Хани сам дал понять безродному альфе, что не против его компании. Либо это началось в день посещения с учителем представления, где также оказался Ян Ин, либо немногим позже. Впрочем, исход таков: Хани надевал то, что ему было не по статусу, ради безмятежных прогулок с… Нишимура запрещает называть ухажёра своего ребёнка несуразным корейским сбродом. Нутро его заполняют смешанные чувства, где самураев глас взывает к уму — вырвать чистую кровь из грязных рук и отмыть в водах Исика́ри. Отправить сына первым пароходом до Осаки, оттуда — домой. Пусть горы и снега вернут Хани к жизни, напомнят о важном правиле: «Богу — богово. Нам — наше».       Ками-сама, почему сейчас? Почему столько испытаний за один год выпадает на пути? Сын господина Аяноске не терял надежды породниться, отчего Нишимура приходилось честно не искать в забитом графике относительно свободный день или ранний вечер для трапезы. Однако, отныне имелся ответ на повисший дамокловым мечом вопрос: Почему Хани не желал и со скуки посетить семью Аяноске. Потому что скуку его, если таковая оставалась, было кому затопить собой, развеять в пыль. Потому что интереснее для Хани не играть в маджонг, не блистать в карута — а прогуливаться с тем, от кого добьёшься разве что собачьей верности. — Сколько? — Не менее двух недель. Через меня не передавалось ничего, — поднимает голову, чтобы глаза в глаза. Иуоо не боялся взора господина, держался мужественно и не забывал, что сам не был пришедшим с улицы. Что в самом кровь мало-мальски благородная. Знамо, помогала сыну Мирэи.       Ками-сама, зачем ставить перед выбором меня, когда выбирать якобы должно не мне? Зачем меня ставить судьёй, обещая превратить позже или в палача, или в великого благодетеля? — Почему ты рассказал лишь сейчас? Иуоо странно дёргает подбородком и поджимает губы, не зная, что ответить. Не из-за боязни слыть виновным, нет. «Некоторые свершения, — напоминает Рики себе же, хватаясь мысленно за омегу, гнущего спину ради денег, — не поддаются внятному объяснению. Например, почему ты бездействовал и (или) позволил случившемуся быть? Почему волны сомкнулись над тобой?». — Мои догадки — ничего. А вдруг вы бы решили, что на вашего сына клеветали? К тому же, господин, — Иуоо делает паузу и то, за что Нишимура ценит этого человека безмерно. — Разве ваше сердце не в смятении? И всё-таки реакция Нишимура ярка, эмоциональна,       но не от незнания ли? Силы есть — да не они единственный признак победы. Порой мало обрубить или вырвать с корнем сорняк, если земля заражена и ничто хорошее на ней не прорастает, кроме ненавистного. — Ты полагаешь, что этот не испортит моему сыну жизнь? — Не смею навязывать своё мнение, — невозмутимо отзывается Иуоо. — Но если выслушаете, сочту за проявление доверия. — Я тебя слушаю. — Думаю, господин Хани достаточно умён и горд, чтобы не позволять собой манипулировать. — Он ребёнок. В конце концов, какой Нишимура Рики родитель, если не беспокоится о собственном чаде? Не беря в счёт положение в обществе, национальность рослого альфы, что дальше? Как можно закрыть глаза на то, что человек он абсолютно чужой; что может преследовать дурные цели или попросту ошибаться? Ошибки дозволительны альфам — для омег они имеют чересчур высокую цену. Что корейский мальчишка сумеет дать Хани? Ничего. Чувства часто мимолётны, особенно в этом возрасте. Подобная «беда» становится вдруг не навсегда, когда осознаёшь: жизнь полна тягот и «надо» вместо «хочу». — Слуга не смеет отрицать юный возраст господина, однако мнения своего придерживается. И разве не справедливо узнать обо всём от сына?

***

— Ты задумчив сегодня. — М-м, — отзывается Хани, не притрагиваясь к чаю. — Почему? Зыркает зелёными-зелёными глазами очень внимательно, по-взрослому. Привычка рода Танака? Или Нишимура начинает испытывать невольно вину за личную былую беспомощность; скидывать не на свою родню? Так или иначе, Хани действительно был более серьёзным в некоторых моментах, чем отец в его возрасте, и менее воодушевлённым жизнью, чем прочие омеги-ровесники. Увы или к счастью, ранее рождённые под фамилией Нишимура омеги, не приведённые в семью и удостоенные чести взять её, были весьма покорны. Не запредельно нежны и доверчивы — невозмутимо покорны. И всё. Затишье напрягает. Яблони, сливы и вишня отцвели — скоро наслаждаться плодами. А осенью уезжать в Японию ввиду того, что Его Величество издал указ: кому-то из отправленных в Корею надо возвращаться на родину, дабы творить порядок и служить Империи на месте. Кого-то повысят, кого-то понизят. — Где твой омега, отец? Кто он? Сомневаюсь, что японец. Одиноких омег из Японии, да чтобы соответствовали тебе… Разве есть такие? Нишимура задерживает чашку с чаем на весу несколько секунд, затем ставит ту на краешек низкого столика и спрашивает прямо: — К чему ты клонишь? — А ты?       Кровь моей крови, плоть моей плоти. Иногда Нишимура думает, что люди лгут, утверждая, что кровь решает многое, как и национальность. Иногда — что на полях сражения и после казней разницы нет, ибо всюду символы мерти одного и то же цвета. Алая кровь, серые белки́… Хани маленький, обманчиво хрупкий. Но хватка у него хибу и хитрость лисицы — род Танака. Только от горе от ума — пожалуй, привилегия Нишимура. — Ты настроен ходить под руку с тем, кто тебе ноги лобызать должен? Тайком, как преступник? Если прознают, что ты — сын первого помощника генерал-губернатора — водишься с простолюдином? Каковы действия? Ругаться на отпрыска Нишимура едва ли умел, отчитывать недовольным тоном — да. И если пока что худо-бедно получается сдерживать гнев, он не уверен в дальнейшем успехе. Молодняку вечно море по колено и трава зеленее. Они считают себя умнее, взрослых — порой отсталыми идиотами, коих слушать не то что необязательно, а постыдно. Души их невинны или столкнулись с малым количеством грязи любой вариации. Хани поднимается — руки по швам, сжимает ткань кимоно тонкими пальцами. В таком положении сын немногим выше отца, кто до сих пор сидит, а забавного мало. — Как бы я ещё поступил? Ты позволил бы мне гулять с ним открыто? — Не позволил, — соглашается Нишимура-старший. — Тогда ответь мне честно: почему? Если знаешь, что я буду против, зачем подвергать риску своё будущее ради… Слова застревают комом в глотке, когда сын нетерпеливо перебивает, умудряясь не огрызнуться и не нагрубить: — Моего истинного?.. Отец, неужели ты приравниваешь меня к пустоголовому омеге, который поведётся на красивые речи и открытое небо над головой? На того, кто не думает, что однажды лето закончится, а звёзды заволокут дождевые облака? Хани говорит, что безродный юнец пахнет мокрой рыхлой землёй и снегом на Хоккайдо. Утверждает, что истинность проявила себя тотчас — и ничего с этим невозможно поделать, когда привязан без особых на то причин и «у меня не трясутся колени, моё сердце не стучит как безумное — он просто возвращает меня домой, когда я на чужбине». И сын продолжает: — Ин сирота. Да, не имеет столько денег, сколько ты даёшь мне на расходы в течение луны. Зато я знаю: трудится в порту и гнёт спину помимо основной работы, лишь бы сделать мне приятное в нашу следующую встречу. Хотя я ни разу не просил ни о чём. — О каком будущем речь? Рики по-настоящему не понимает. Юношеская непосредственность покинула его давным-давно. Нишимура усвоил урок от отца: нельзя ставить кого-то с воздухом в одном линию, как и нельзя относиться к людям пренебрежительно.       Японская невозмутимость. Японское трудолюбие. Японская ответственность, — это не предполагает довольствоваться полумерами. — В Иессо мне самое место, а Ин поедет со мной. Чонвон обучил его японскому языку и грамоте… — Хани внезапно прикрывает глаза, выдыхает со свистом. — Ин умнее и сильнее, чем кажется. Самое важное, что рядом с ним мне не страшно — даже жить не в поместье уважаемого военного с кучей Императорских наград или зажиточного переселенца, а в домике на Карафуто. Потому что с голоду и от холода я не умру, поверь. Поднимается ветер — суровый, гонимый с моря — такой, что впору побеспокоиться за плодовые деревья. Сломавшиеся стволы не дадут урожай, а сгинут. Нишимура полагает, что нет необходимости объявлять войну. Покуда худшее не перечеркнуло судьбу единственного ребёнка на «до» и «после». Покуда Хани не слился с кем-то, кто с рождения находился в низине, кто в ближайшие годы и при колоссальных усилиях не поравнялся бы с сыном господина Аяноске. — Приведи его ко мне. Я твой родитель, если не забыл. — Приведу, — соглашается Хани. — Но удивительно, что ты не чуешь ничего, обвиняя меня во лжи.