недозволенность

Чем ближе зима, тем более непостоянной становится погода; иногда на улице еще тепло, но порой температура опускается ниже нуля, и становится холодно. Все эти резкие температурные скачки начинают утомлять даже Хакури, который никогда не был особо зависим от подобных вещей, но он реагирует на это как на должное — в конце концов, это не худшее, что могло произойти, с учетом, какой дикой жизнью они живут. Он знает, что от холода начинают ныть старые раны, на это часто (шутливо) жалуется Сиба, и нет смысла ему не верит. Тихиро, как он полагает, тоже страдает от подобных неприятных ноющих болей, но он обычно стойко переносит все, включая болезни, на ногах, потому о его самочувствии Хакури может только догадываться. Иногда сложно угадать, о чем думает Тихиро. Эта черта в нем немного раздражает. Не его молчаливость, нет, на самом деле, Хакури не видит в этом ничего плохого, но то, что Тихиро привыкает переносить все молча, будто бы боясь с кем-то поделиться… Как можно позаботиться о ком-то, если он упорно молчит? Один раз он жалуется на это Сибе. Они тогда вдвоем сидят на кухне поздно вечером. Остальные уже спят; Хинао в своей комнате, а Тихиро вместе с Шаль в обнимку. Шаль часто к нему приходит, голодная до внимания, и Тихиро никогда не отказывает ей в том, чтобы обнять. Зная их историю, в этом нет ничего удивительного. Что Шаль, что Тихиро — крайне похожи, потерявшие дорогих родителей слишком рано… То, что они цепляются друг к друг — скорее норма. Сиба курит. Он много курит, особенно вечерами, и особенно в последнее время. Наверное, потому что они наконец-то выходят на след «Хисяку», и дела приобретают опасный оборот. Сиба волнуется о Тихиро, Хакури в курсе, но, как и сам сын Рокухиро Кунисигэ, он ни за что этого не покажет. Впрочем, из Сибы намного проще выбить признание, и потому на вопрос он отвечает вежливой улыбкой, после чего крепко затягивается. — Он всегда был таким. Но раньше было проще. Рокухиро… в смысле, отец его, он постоянно болтал, а потому то и дело вынуждал Тихиро хоть как-то на это реагировать. А потом все покатилось к черту, а из меня родитель — как из… блин, не знаю, придумай смешную аналогию сам. — Как из меня — наследник клана Сазанами? — улыбается Хакури. После этого Сиба смотрит на него неодобрительно и покачивает сигаретой в пальцах. — Вот это ты зря. Мы с тобой оба выяснили, что ты вполне себе талантлив, просто надо барьер в башке убрать. — Я шучу, шучу. Я знаю. Кажется, ему все равно не верят, но Сиба больше не произносит, лишь качает головой. В воздухе витает сизый сигаретный дым, пахнет так себе. В конце концов, Сиба курит только дешевые сигареты. — Тихиро тяжело заставить в чем-то признаться… Он одновременно и идеальный и ужасный ученик. Его усердие — как благо и проклятье. Порой мне приходилось насильно заставлять отдыхать, потому что он продолжал бы до тех пор, пока его организм не послал бы его к черту за такие выкрутасы. Впрочем, он иногда мстит. Организм, то есть. В это мгновение на устах у Сибы играет кривая ухмылка. — В смысле, старые раны? — Да… Старые раны всегда болят. Ноют, а ты ничего не можешь с этим сделать… Тихиро сильно помогает Хакури, он — человек, который меняет все в его жизни. Хакури будет вечно ему благодарен, и в этом нет ничего плохого, в конце концов, не каждый день случайный встречный оказывается тем, кто настолько сильно (и правильно) меняет твою жизнь. Так что… это простая попытка помочь в ответ. Так будет правильно, так считает Хакури. В детстве его учили быть верным и обязанным клану, в юности — благодарным за жизнь, ведь от него, неудачника, должны были бы избавиться. Теперь же Хакури применит все эти знания ради Тихиро, потому что, в отличие от клана Сазанами, отца и братьев, тот действительно его ценит. Даже как слабака. Одним утром — это один из тех редких выходных, что случайно выдаются им после особо загруженных недель — он просыпается очень рано и долгое время лежит в постели, размышляя о том, что они будут делать дальше. В окно барабанит мелкий дождик, на улице все серо. Отвратительная погодка. Сегодня в комнате они с Тихиро одни: Шаль уходит к Хинао. Некоторое время Хакури наблюдает за тем, как медленно ползут за окном тучи, потом переводит взгляд на Тихиро, лежащего совсем рядом под одеялом, укрывшись с головой. Обычно он не спит крепко, просыпаясь от малейшего шума. Хакури лишь пару раз видел его спящим, обычно он засыпает раньше Тихиро и просыпается позже; это случалось после интенсивного исследования «Кладовки» с помощью золотой рыбки, когда он сильно уставал. Но кроме этого… А сейчас? Может, случилось что-то? Или… Хакури еще раз смотрит в окно. Он выползает из-под одеяла и приближается к Тихиро, после чего с любопытством заглядывает ему в лицо. То, что он редко видит его спящим, дает ему повод повредничать и рассмотреть друга ближе, внимательней, что обычно делать неловко. Хакури знает, что Тихиро не очень нравится, когда долго смотрят на его лицо, и все — из-за шрама, болезненного напоминания о случившемся когда-то. Он и касаться его позволяет лишь двум людям: Сибе и Шаль. Во сне его лицо спокойно; разглаживаются залегшие у переносицы морщины, лицо выглядит не так угрюмо и страшно. Так намного проще поверить, что они ровесники. Хакури знает, что спокойствие и равнодушие — лишь красивая маска, что под ними скрывается очень даже живой человек, но Тихиро намеренно прячет эти эмоции. Боится?.. А может, просто запирает все внутри себя, потому что эмоции могут помешать ему достигнуть цели. Ведь каждый раз, когда с Тихиро сдирают эту маску, случается что-то за гранью контролируемого. Иногда хочется и самому сдернуть ее, увидеть всю подноготную без вранья. Хакури знает, что Тихиро доверяет ему, но он все равно не дает переступить невидимую границу близости, будто бы страшась. Но его легко понять. Потеряв однажды, не захочешь повторять. А отец, судя по рассказам Сибы, был для Тихиро всем — миром, светом, солнцем и луной. И станет концом. Рукой Хакури невольно тянется вперед и убирает непослушные пряди с его лица, отчего Тихиро заметно морщится. Его ресницы подрагивают, будто бы сон наконец покидает его, но он явно не хочет вставать и отчаянно за это борется. Наклоняясь ближе, Хакури нежно целует его в висок, но другой, без шрама, и Тихиро тихо стонет во сне: — Не надо… Он приоткрывает один глаз и, видя Хакури, болезненно морщится, после чего зажмуривается. — Хакури… — Ты как? Тихиро морщится и качает головой, и Хакури ложится рядом, напротив. Он продолжает легонько поглаживать его по волосам, продолжая взглядом пожирать зрелище обычно недоступное ему: уязвимого Тихиро, который не боится показать слабость. Может, его просто мучает мигрень. Может, он просто хочет спать. Может… Когда Хакури наклоняется к нему ближе, Тихиро просто прячет лицо в ладонях. — Прости… за это. — За что? — За такой вид… Не люблю, когда это происходит… — Будто это что-то плохое, — фыркает Хакури и бедром двигает Тихиро в сторону. — Ну-ка двигайся. Не хочу мерзнуть, а у тебя тут под одеялком так уютно… Неохотно Тихиро подвигается, а когда Хакури накрывает их двоих одеялом, то льнется ближе. Он все еще прижимает ладонь к лицу, а когда Хакури берет его за ладонь, желая понять, что не так, он сквозь зубы бормочет: — Не нужно… — Что-то болит? — Глаз… сильно. Мгновение Хакури медлит, не очень понимая. — Это… из-за погоды. Из-за шрама. Глаз… немного повредило три года назад. Из-за погоды иногда так болит, даже думать не могу. Словно что-то давит изнутри, ощущение — будто тот сейчас взорвется. Не задумывайся. Скоро пройдет. — Очень сильно болит? — Очень, — вымученно шипит Тихиро. Хакури смотрит на него, свернувшегося клубочком рядом, и хмурится. Его не удивляет причина — это скорее логично, этого даже стоило ожидать. Иногда он замечает, что с левой стороны Тихиро видит не так хорошо. В бою это неощутимо, может, он напрягает все чувства, но дома ему нет нужды всегда быть настороже. Хакури замечает это случайно, когда один раз подходит к нему с левой стороны, и Тихиро будто не сразу его замечает, реагирует запоздало. Глаз там у него работает, но видит хуже. Наверное, ощущается странно, как если жить дальше с одним полностью открытым глазом, а вторым — прищуренным. Впрочем, до этого Хакури не видит, что Тихиро это как-то напрягает… кроме сегодняшнего утра. Он кладет свою ладонь поверх руки Тихиро и поглаживает его по костяшкам, сбитым, после чего их целует. — Будто бы это плохо. — Это… символ слабости. Хакури закатывает глаза. — Не начинай, пожалуйста. Не существует такой вещи. Уж кому, но не тебе об этом говорить! Иногда Тихиро начинает упрямиться и становится невыносимым. Хакури подбирается к нему ближе, склоняется прямо над ним и мягко отстраняет его руку прочь от лица; он опускается так низко, что может рассмотреть самые мельчайшие детали на лице Тихиро, неровный край его шрама, заходящего на веко… Даже заметно, как из-за этого нет части брови. Пальцы Хакури невольно тянутся вперед, но в последний момент он все же не решается и отстраняет руку. Тихиро же смиренно лежит под ним, смотря одним глазом. Второй, левый, он закрывает. Едва слышно фыркает, когда Хакури наклоняется и целует веко. — Это все из-за холода. Сходить за обезболивающим? — Не надо… Шаль опять будет беспокоиться. — Но я тоже беспокоюсь. В ответ он улыбается одним уголком рта. — Знаю. Поэтому я тебе в этом признался. — Сильно же ты мне доверяешь, Рокухиро Тихиро! Не боишься? Что я кому-нибудь расскажу? — Кому? — фыркает тот. — Если только Сибе. Но ты не станешь. Да и нет смысла, на самом деле, думаю он и сам знает. — Тогда зачем скрывать? Может, Шаль поможет. — Я боюсь… Фраза звучит так оборванно, словно Тихиро ее не договаривает, и Хакури пристально глядит на него, пока тот смотрит вдаль, в окно, но потом просто закрывает глаза. — Если не будет этого шрама и этой боли… Я боюсь, что я просто забуду о своей цели. Цель, которая когда-нибудь тебя убьет, думает про себя Хакури. Но он не хочет этого. Тихиро — его драгоценный друг, даже человек намного более ценный… Наблюдать за тем, как его даже слегка ранят в бою — невыносимо. Потому что каждая такая маленькая рана оставляет свой маленький шрам, и таких у него по всему телу — сотня. Это не парадокс Тесея. Утраченное не вернуть. Даже Шаль не всесильна. — Мне кажется, это не так уж и плохо. — Но я не хочу забывать. Я хочу помнить о том, что у меня отняли. — Чтобы ненависть была «свежей»? — тихо смеется Хакури, и Тихиро закатывает глаза. — Не издевайся. — Это не я сказал эту глупость! — Это не глупость… — он запинается, потом вздыхает. — Ладно. Может, немного и глупость. — Не немного. — Отвянь, а? Все, аргументы кончаются. Тихиро вновь закрывает глаза и упирается лбом Хакури в плечо, будто пытаясь спасти от неприятной боли в голове, а тот только и может, что водить рукой ему по волосам, мягким, приятным. Шрам совсем рядом, даже коснись он случайно — никто не заметит, но это не то, что Хакури может позволить себе так просто. Не все границы легко перейти, тем более без чужого позволения. Это… слишком личное. Но он позволяет себе протянуть руки вперед и обхватить Тихиро крепче. Обниматься с ним не очень приятно — он весь тощий, как гончая. Сплошные кости. Когда он думает, что Тихиро засыпает обратно, тот вдруг начинает возиться под одеялом. — Надо встать. Впереди… столько дел. — Но сегодня выходной, — мягко возражает Хакури, и он знает цену своим словам. Загнать Тихиро отдохнуть хотя бы денек — дело невероятное, тот так и норовит заняться чем-нибудь полезным. Человек, совершенно не умеющий отдыхать. Где это видано? Он не дает Тихиро приподняться и сцепляет руки у него за спиной крепче. — Отдохни. Тем более, если у тебя мигрень. Ничего, мир не перестанет вращаться, если один раз ты не приготовишь завтрак. Сиба-сан как-нибудь и сам справится. — А Шаль? — Сиба что-нибудь придумает. Выживали же они как-то, когда ты отсыпался после потери руки. Хорошо, что Шаль возвращает Тихиро руку, думает про себя Хакури, когда смотрит вниз, на ту самую, правую. Она кажется белым чистым пятном на исчерченном шрамами теле Тихиро, без единой царапины. Смотрится чужеродно. Но ведь так и должно быть. Тихиро не должен был получать все эти шрамы, носиться по подполью словно бешеная собака, он должен был жить с отцом и учиться ковке, чтобы в один день стать его наследником. А в итоге… Хакури не знает, каково это — лишаться всего в одночасье. Он никогда и ничем не владел, даже собственной жизнью. Он ведет пальцами по плечу, ниже, чувствуя, как огрубевшая кожа вдруг становится мягкой и нежной. Правая рука Тихиро совсем не похожа на ту, что может принадлежать закаленному сражениями бойцу. Но ее так приятно сжимать. Такой она и должна быть… Наверное. Все эти мозоли должны появляться из-за тяжелой работы, а не из-за того, что день за днем Тихиро орудует клинком. — Хочешь? Я принесу тебе сюда завтрак. — Не надо… Тогда все точно что-то заподозрят. Понимая, что его отсюда не выпустят, Тихиро просто утыкается носом Хакури в шею. Его дыхание щекочет кожу. — Они подумают, что я глупо флиртую. Тихиро лишь бубнит что-то невнятное, явно все еще против. Но ведь в этом нет ничего плохого, думает Хакури. Иногда полезно просто полежать весь день в постели, побыть ленивым. Уж кому, а Тихиро это точно будет полезно. Он и так столько всего делает, обо всех всегда беспокоится… Пора и Хакури позаботиться о нем. Но как? Он — не Тихиро. А уроки Сои о любви… нет, пожалуй, не стоит что-то из них запоминать. — Просто не уходи. Это все, что произносит Тихиро, так тихо, что похоже на шелест. Потому Хакури послушно остается. Он просто лежит рядом, слушая только дыхание Тихиро, звуки дождя за окном, и думает о том, как же хорошо иногда притворяться, что у них нет никакой цели впереди, что можно жить своей жизнью и с радостью ждать следующего дня. Ему хочется надеяться, что в один момент они действительно доживут до такого. Что не будет больше нужды рисковать собой, что в один день Тихиро просто отринет все и забудет про страшные несколько лет бесконечной крови. Может быть, тогда Шаль вылечит ему шрам. Взгляд его вновь опускается на белый рубец. Хакури знает, что было… Но это лишь поверхностные рассказы. Такой страшный шрам мог остаться лишь после глубокой и страшной раны. Тихиро же было пятнадцать, верно? Что тогда было? Что делал Сиба в тот день? Столько вопросов. Сумеет ли Шаль когда-нибудь убрать этот страшный след? Найдут ли они все… свой счастливый конец? Ну, во всяком случае, Хакури постарается помочь в этом Тихиро. Ничего иного у него все равно не остается. — Я чувствую… ты смотришь. Голос Тихиро отвлекает его, и Хакури мягко улыбается. — Я всегда смотрю на тебя. — И на шрам? — Нет, — не врет Хакури. — Лишь иногда. Я знаю, ты этого не любишь. — Тебе… можно. Он не шевелится, когда ладонь Тихиро обхватывает его пальцы и тянет вверх, к шраму. Невольно он касается его, едва не отдергивает руку, но не позволяет себе, ведь это — символ доверия. Шрамы — слишком личная тема, следы так называемой слабости, хотя Хакури знает, что Тихиро вовсе не слабак. Он очень сильный. Отречься от возможности жить мирно и ступить на путь мести, начав все с нуля — это волевое решение. Текстура шрама кажется шершавой, неровной, настолько глубокой была рана — она никогда не заживет ровно, не останется просто белой полосой на коже. Словно страшные воспоминания, она въелась в плоть некрасивым следом. Этот глаз никогда не будет видеть хорошо. Эта сторона всегда будет пугать незнакомцев. Может быть, он даже не может нормально плакать этим глазом. Сиба говорит, что это Тихиро отказался лечить этот шрам, ведь ему все равно. А Хакури… настолько привыкает к этому образу, что ему все равно, что любить. Для него Тихиро — это просто Тихиро. Он наклоняется вниз и мягко целует шрам, после чего прижимает к нему тыльную сторону ладони, будто пытаясь согреть. Ощущения этих прикосновений Хакури будет хранить до конца своих дней, как нечто драгоценное, личное, что Тихиро доверил ему без лишних вопросов. Краем глаза он видит, как Тихиро едва заметно улыбается. — Стало немного получше? Он же, немного помолчав, отвечает: — Да. Рядом с тобой мне всегда лучше.