hundred ways from me to you

И ночь снова затянула под обстрел сотни беженцев. Порко смачно затянулся тлеющей сигаретой, оглядел траншею вплоть до горизонта и склонившись, зашел в офицерский штаб. Магат пялился в развернутую карту на столе и что-то упрямо обдумывал. — А, Покко, — он не удивился, когда обнаружил Пик под столом. — Давно не виделись, — взмахнув рукой и усевшись на свободный стул, он поспешил затушить сигарету и выпил стакан воды. — Мы думаем о том, как лучше обойти противотитановые пушки, — Порко прислушался к Магату и стал размышлять над ситуацией. Внутри расцветало буйством безумство. — Я сделаю всё сам. Только солдатиков не шлите, — ухмыльнулся глядя на озлобленное лицо Магата. — Мешать будут, хотя, — глядя на старшего офицера, не смог скрыть насмешки в голосе. — Могу и мухобойку устроить. Пик начала причитать о его ребячливости, но Магат вдруг кивнул. Порко знал, что он оценит. — Так мы сэкономим время и силы. Да, а ещё, если пойти напролом, то есть вероятность, что ему снесут голову едва он успеет показаться. Впрочем, почему-то было совсем немножко не всё равно. — Вздремну чутка, — предупредил он и завалился на импровизированную кровать для которой просто скинули горы тюков с сетками и прикрыли огромным настилом. Сон, конечно, вообще не шёл, но Порко давно научился застывать в полусонном состоянии и витать где-то на перепутье. Это началось с того самого дня, когда он впервые превратился в титана. Он чувствовал незримое присутствие предыдущего носителя титана и то, как тот наблюдает за ним и методично роется в башке. Порко сначала боролся, ставил стены в сознании и старался блокировать мысли, но в конце концов, он был лишь человеком и подобное не могло длиться долго. В итоге Имир прошлась по его сознанию и его окатил жар по всей спинномозговой системе от чужого присутствия. Порко долго гадал, от чего дух носителя никак не ослабнет, но затем вся истерия и непонятные вспышки и провалы в памяти прекратились, а на их месте образовалась нестерпимая тоска. Опустошенность свербела в груди и дырявила сердце день за днем, тоска, непроглядная, беспросветная и глубокая зияла внутри и расцветала катарсисом, заставляя едва ли не выть. Он испугался, потому что никогда раньше не слышал о том, чтобы воины были поглощены чувствами предыдущих носителей настолько сильно. — Долбаная дьяволица! — ругался он вслух иной раз, когда боль становилась нестерпимой настолько, что виски будто простреливали. — Ты сожрала брата, чего ещё хочешь?! Ответ она показала спустя несколько ночей. В ту ночь он лежал удивительно умиротворенный, глядел на серый потолок в котором зияли трещины, и был спокоен как никогда. Глаза закрылись, а в груди сердце болезненно затянуло и забилось галопом, в мыслях появился образ: золотистые волосы, длинные и блестят на солнце. Большие голубые глаза, он таких никогда и ни у кого не видел: настолько кристально чистые и красивые они были. Тонкая и нежная, с мелодичным голосом, она звала Имир и то хмурилась в беспокойстве, то улыбалась ласково, будто мать ребенку. Вокруг была солнцем залитая поляна и сочная зелень густой травы. Она была красива настолько, что сердце безостановочно сжималось от боли и грусти. Воспоминание закончилось так быстро, что его выбросило в пределы комнаты внезапно и оглушающе. Порко глубоко дышал, пытался отдышаться, и вдруг хрипло и совсем отчаянно рассмеялся. — Ты скучаешь по ней, — заключил он вслух и внутри осадок чужого сознания злостно прошёлся по спине. Он вдруг понял: Имир не хотела делиться с ним этим воспоминанием, оно было только её, только для неё. Личное. Дорогое. — Ты провалилась, дура, — сказал он тогда едва слышно и не понимал, насколько попал. С той ночи Имир будто взбунтовалась, стоило ей открыться: она стала беспощадно закидывать его сознание отрывками фраз и эхом голоса сквозь воспоминания, образами и местами, ощущениями и чувствами. Он снова и снова переживал, как Имир дрожала, стоило им взяться за руки, как она была счастлива когда они поговорили искренне и откровенно. Бесконечные эмоции накрывали его ночами, а затем скатилось к тому, что во время бодрствования он стал скучать по ней сам. — Тупая твоя голова, — Порко проклинал Имир как мог, злился и ненавидел её, сопротивлялся и пытался отгородиться. Едва ли это помогало, потому что становилось противоположно наоборот. — Ты ведь не хотела делиться ею, — шептал он сокрушенный и принимал на милость эти отвратные и запретные чувства. Её звали Хистория и из воспоминаний Имир он понял, что она была королевской крови. И будь его воля, он бы рассказал об этом, но чувства держали крепко, похуже любой тайны, выгоды или жизни и смерти. Скучать по тому, когда никогда не видел и вряд ли сможешь когда-либо повстречать — заведомо провально, но что есть то есть, и Порко только и остаётся, смотреть в небо, искать Пути и мечтать, что когда-нибудь где-нибудь они точно повстречаются. И это будет его, только его желание.