Кавех непробиваемый технарь, создавший множество механизмов и поучаствовавший в создании вселенной. И каким-то неведомым образом человек, исключительно математического ума, окунулся при рождении в таз с любовью к искусству, лелея свою тягу к возвышенному как самое сокровенное сокровище в мире.
Вселенная — самое прекрасное создание в его долгой жизни. Его дом, мечта и место успокоения в тёмные ночи. Никакие механизмы не сравняться с безграничной, казалось бы, чернью, порождающей в себе множество прекрасных картин из звёзд, планет и миллиона других небесных тел, успокаивающих его бессмертную душу в моменты тревожных мыслей.
Его картины и скульптуры цепляли за душу людей далёких от искусства, людей, считающих произведения далёких времён не патетической частичкой души автора, а откровенным бредом в котором учёные годами ищут несуществующий смысл. Он трогает людей, смотрящих на искусство, как на корову в загоне. Также тупо, безэмоционально, словно смотрят они не на сохранённое наследие исчезнувших с земли людей, посвятивших этому жизнь, а на стену с новыми обоями. Ничего необычного, так могут все, думают люди и идут мимо картины, занимающей всю стену, даже не задумавшись о её смысле или затраченном времени.
Кавех трогает потаённые струны людей не потому, что его произведения поглощают собой искусство других, а потому что за спиной ярко мерцают три пары крыльев, сообщающих о принадлежности к архангелам. Он знает, понимает, что поступает эгоистично продвигая любовь к искусству среди людей, но не может ничего с этим поделать, в очередной раз проводя день в полностью забитой галерее и глядя на проходящих мимо посетителей с пустыми лицами.
— Я хочу стать человеком, — бросает он в один несчастный зимний день, глядя на восходящее солнце.
Его мысли захватывают ничего не выражающие глаза людей. Жмурится, желая увидеть пустоту, но вместо этого видит землю с кучей тянущихся куда-то прохожих, неосознанно скрипит зубами, выпуская ауру архангела и тут же подавляет её, тоскливо смотря на рождение очередного дня.
О, как же он устал.
По кухне медленно плывут холодные лучи солнца, аккуратно касаются неземной красоты Кавеха, отчего тот щурит глаза, опирается одной рукой на подоконник и тянет к губам сигарету. Ту перехватывают около его губ, сминают, выбрасывают, подвигают утреннее кофе и угрюмо сдвигают брови. В лучах яркой звёзды архангел выглядит как истинное божество, бросая недовольный взгляд на человека. Он эмоционально мерцает своей священной аурой, усугубляя сходство с чем-то невесомым, несуществующим. Аль-Хайтам невольно думает, что нечто перед ним сладкий плод воображения, сглатывает от желания коснуться любимого тела, подтвердить его присутствие и концентрируется на словах, слетевших с желанных губ.
Действует отрезвляюще.
— Что ты сейчас сказал? — Сипло спрашивает аль-Хайтам, глядя на длинные тени, тянущиеся от медленно плывущего солнца.
Тени растягиваются как резина, кривятся, сталкиваясь с мебелью и тянутся дальше, меняя свой длинный путь. Они касаются ног Кавеха, севшего на стул рядом с аль-Хайтамом, обводят его голые икры, погружают у себя половину лица, будто разбивая архангела на две половины и подчёркивают алые глаза, твёрдо смотрящие на человека:
— Я многое сделал для небес. Я хочу стать человеком.
— Я, — аль-Хайтам спотыкается о свои же слова, сглатывает, отводит взгляд, передёргивает плечами от внезапного холода и через какое-то время спрашивает:
— Это опасно?
— Я не знаю.
— Ты знаешь только то, что хочешь быть человеком? — Хмурится аль-Хайтам.
— Именно, — тоскливо улыбается Кавех, сжимая в руках кружку с нетронутым кофе.
— Ты же понимаешь, как это глупо?
— Жить тысячи лет утомляет, знаешь? Я сделал всё, что только мог: продвинул движение искусства вперёд, создал вселенную, посмотрел на смену эпох, даже помог множеству учёных в создании своих изобретений. Я сам создал кучу всего, чем вы пользуетесь до сих пор.
Кавех перевёл дыхание, взглянув на улицу.
— Я хочу спокойно жить, а не наблюдать за людьми и помогать им.
— Ты — неправильный ангел.
— Архангел, — исправляет он.
— Для каждого в этом мире уготована роль. Думаешь, ты можешь её поменять?
— Твоё мышление узкое. Даже наш Бог, — он усмехнулся, — я больше не верю в него. Он давно спит там, на небесах, даже не думая о благословении для людей. Его работу выполняют архангелы, пока наш создатель спит в своих сладких грёзах.
Его роль давно занята другими существами, пока сам он строит свою счастливую жизнь во сне.
Аль-Хайтам вздрагивает, чувствуя колющее чувство в груди, взявшееся непонятно откуда. Кусает губы, обводит взглядом чужое лицо и невольно подаётся вперёд, понижая тон голоса, будто они обсуждают какой-то секрет.
— Ты хочешь забыться вечным сном?
Кавех кривится, поправляет чужую майку на своём теле, подтягивает одно колено к груди и опускает на него подбородок. Тяжело вздыхая, он переводит взгляд на парня, сидящего в его растянутой футболке. Скользнув глазами по обнажённым ключицам с лёгким укусом, наполовину спрятавшимся в краях одежды, он, поднимает взгляд на человека и надломленно шепчет:
— Я хочу прожить жизнь за человека. Это разное.
— Не понимаю. Разве сейчас…
— Сейчас я слежу за людьми, — перебивает Кавех, — не только за тобой. Я строчу отчёты, как некая машина, терплю постоянную слежку за моей работой, помогаю вам — людям, а сам даже не имею времени на свои желания. Не живу нормально, — он прикрывает глаза, ставя кружку с кофе на стол. — Я не говорю, что не доволен этим, мне нравится видеть улыбки людей, когда у них что-то выходит с моей помощью, но я тоже, — он поморщился, — теперь понимаешь?
— Возможно. Но…как?
Кавех утомлённо улыбается, а в сердце аль-Хайтама взрывается искрами смесь тревоги и протеста. На периферии сознания бьётся отчаянной птицей несформированная мысль, пока аль-Хайтам старательно старается заглушить её болезненные крики.
—
Смерть.
Нет.
Раненая птица, так и не сформировавшись, падает на землю, разбиваясь о каменные снова, которыми Кавех пронзил его сердце, растворяясь в пространстве льющимся солнцем, жгущим глаза.
— Мы, — говорит он напоследок, — мы ещё встретимся.
Яркий свет, озаряющий его квартиру растворился на глазах аль-Хайтама, оставляя в одиночестве мрачной квартиры, давящей своим одиночеством в отсутствии другого — важного человека.
Архангел в жизни аль-Хайтама растворился также внезапно, как и появился. Оглушающая тишина коснулась его чувствительных ушей, погрузила сознание в мрачную тревогу и заставила подтянуть колени к груди, сглатывая солёные слёзы, наполняющие глаза. Что-то ему подсказывало, что это была последняя встреча.
Тени тянулись, веселились, карикатурно кривились. Насмехались над глупостью человека. Танцевали свой собственный танец и отступали под гнётом восходящего солнца, прячась в потаённых углах дома.
А аль-Хайтам сидел. Думал, искал, анализировал и был готов рвать на себе волосы для того, чтобы вернуть Кавеха обратно в свои объятия. Он тонул, пытаясь выбраться из тьмы, вернувшейся после долгого заточения в глубинах сознания. Ему не хватало света, яркого глубинного света, излучаемого одним архангелом, рядом с которым он засыпал спокойнее всего.
Мне искренне жаль.
Донеслось до него, заставляя сжаться в комок натянутых эмоций так несвойственных его спокойной натуре. Горло царапает комок непролитых за всю жизнь слёз, глаза жгёт, красит красным, будто он не спал сотни лет, дыхание перехватывает от мягкого голоса и фантомных объятий, окружающих его тело.
Они одобрили. Это мои последние минуты на земле.
Затихающим голосом прошептал Кавех, а аль-Хайтам наконец позволил хриплому звуку сорваться с его губ, а дорожкам слёз скатиться вниз по щекам. Рука сжимает на своём теле чужую футболку — единственную вещь, оставшуюся от Кавеха, — в районе груди, пытается унять боль, стискивающую его лёгкие. Пытается сделать глоток воздуха с примесью чужого запаха, закашливается и опускает лоб на столешницу, чувствуя как его сердце трескается на маленькие осколки.
— Люди чем-то похожи на произведения искусства, — шепчет Кавех, перебирая пальцами чужие локоны волос.
На балконе ласково плавает ветер, касаясь чужих голых ступеней. Плывёт выше по переплетённым ногам, забирается под чужую расстегнутую рубашку и залетает в пшеничные волосы, древесный запах которых для аль-Хайтама был неким наркотиком.
— Чем же? — Приглушенно спрашивает человек, не желая поднимать голову и выпутываться из чужих объятий, чтобы взглянуть в любимое лицо.
— Искусство нуждается в авторе, нуждается в чужой душе, погружённой в картину, скульптуру или же постановку. Они неразрывно связаны, переплетены, как корни дерева, — затихая бормочет Кавех.
— Хочешь сказать с людьми также?
Сверху раздаётся мягкий смешок, ласкающий его чувствительные уши. Архангел ёрзает в кресле, крепче сжимает тело аль-Хайтама, сидящего на его коленях и мажет губами по виску, получая в ответ прикосновение ласкового поцелуя к своей шее.
— Именно. Люди нуждаются в человеке, нуждаются в заполнении пустоты своей души когда это нужно, нуждаются в поддержке и соавторе своего будущего.
— Люди могут жить в одиночестве.
— Мысли всегда будут их преследовать. Это тяжело. Близкие могут оказать поддержку, могут…
— Ты непробиваемый романтик, — фыркает аль-Хайтам и тянется к чужим губам.
— А ты непробиваемый реалист, — фыркает в ответ Кавех и отвечает на нежный поцелуй, зарываясь в чужую копну волос.
Аль-Хайтам лениво кусает чужую губу, оттягивает, получает недовольное мычание и чувствует, как его притягивают ближе. Кусают в ответ, проводят по ране языком и медленно сплетаются с его собственным. Сладко, думает аль-Хайтам, и старается быть ещё ближе, глубже, тянет руки под чужую рубашку, проводит ладонями по оголенным рёбрам. Сам не понимает когда, оказывается лицом к лицу с Кавехом, впутывает одну его руку в волосы, выгибается из-за чужой руки, плывущей по спине и подгибает колени, сжимая ими чужие бёдра. Тянется пальцами к резинке штанов архангела, ловит тяжёлый выдох губами, бешено сплетается с чужим языком, наслаждается слегка затуманенным вздором и шипит, когда чужие пальцы касаются чувствительных ушей, ласкают. Опуская руку на шею любимого, проводит вверх, задирает чужой подбородок, перехватывает инициативу в свои руки и снова получает лёгкий укус. На этот раз в шею.
— Но всё же ты ошибаешься. Я не романтик. Такой же реалист, просто стараюсь искать и продвигать в этом мире хорошее, — разрывает поцелуй Кавех, хватает чужую руку, чтобы прижать запястье к своим губам и слегка прикусить нежную кожу, оставляя след своих зубов.
— Но теорию естественного отбора отрицаешь, — выгибает бровь аль-Хайтам и усмехается, видя отчаяние на чужом лице.
— У меня с тобой во многом мнения не сходятся. Скажешь, что любишь меня от этого меньше?
— Больше, — отвечает аль-Хайтам, глядя в алые яркие глаза, — я люблю тебя от этого больше, — снова целует в губы, проводит большими пальцами по щекам, улыбается, чувствуя руки на своей талии и наконец проскальзывает рукой под резинку чужих штанов.
***
Аль-Хайтам просыпается в удушающе белой камере с решётками на окнах. Стирает дорожки слёз со своих глаз, проводит ладонью по сальным волосам и смотрит дерево за окном, расцветающее с каждым днём всё больше. Вздыхает запах медикаментов, касается мягкого матраса и подходит к единственной связью с окружающим миром в этой палате.
— Как ты сегодня себя чувствуешь? — Спрашивает доктор, тихо закрывая за собой дверь, — больше не видел своего любимого?
— Я уже говорил, что небеса превратили его в человека, — устало повторяет аль-Хайтам, проводя пальцами по подоконнику.
— Ты это говоришь в каждый период обострения, — мягко замечает доктор и вздыхает, убирая тёмную прядь волос за ухо, — голоса тебе ничего не говорили? Он кстати в порядке, но ты выбил его из колеи знатно.
— Он, — Хайтам устало вздохнул, поворачиваясь к доктору, — это он. Его выгнали с небес по его воле, он просто всё забыл, он…
— Хайтам, — аккуратно перебивает его доктор и улыбается.
Аль-Хайтам хмурится, желая стереть больно поднимающую, сочувствую улыбку с его лица.
— Это лечится, главное лишь твоё желание.
— У меня нет желания избавляться от человека, которого я люблю.
— Мы это уже проходили, нет?
Доктор утомлённо вздыхает, подходит ближе, садится на кровать и скрещивает ноги, подпирая кулаком щёку. Аль-Хайтам настороженно смотрит, опирается спиной на подоконник, щурит глаза и облизывает губы, вспоминая сладкий вкус поцелуя на них.
— Ему надо вспомнить.
— Ему нечего вспоминать. Кавех — наш друг, если на то пошло, между вами никогда не было отношений. Да, вы дружили, в тяжёлые для него времена жили вместе, но никогда, слышишь, никогда не встречались.
— Он просто всё забыл, — надломленно шепчет аль-Хайтам.
— Мне жаль.
Он качает головой, отгоняет чужие слова, пытается закрыть уши, чтобы не слышать ранящих слов. Отрицает любое упоминание его болезни, любое несуществование его Кавеха — настоящего Кавеха. Архангела — его света, его души, единственной, существующей звезды в его мире.
— Нет.
В груди аль-Хайтама вновь что-то ломается, рука хватается за подоконник, пытаясь удержать ослабевшее тело, мир кружится перед глазами и он возводит глаза к потолку, пытаясь найти в нём поддержку.
— Ему надо всё вспомнить. Просто надо…
Аль-Хайтам чувствует себя потерянным, бегая глазами по белоснежному унылому потолку. Тишина, глухая тишина. Он судорожно сглатывает, вспоминая улыбку Кавеха, его касания, неземную внешность и свет. Яркий свет, преследующий архангела при каждой его сильной эмоции. Вспоминает его раскрасневшееся от смущения лицо, красные от поцелуев губы, шею, полную засосов и укусов, мягкий взгляд алых глаз и нежный голос, шепчущий успокаивающие слова после очередного кошмара. Вспоминает его горящие при очередном обсуждении какой-то темы глаза, голос, доказывающий правоту его точки зрения и улыбку для одного лишь аль-Хайтама. Разве он не существует? Разве такой человек может
не существовать?
— Существует, — бормочет аль-Хайтам, опускаясь вниз. Пустой взгляд смотрит вперёд, а сам он вспоминает, пытается отпечатать любую деталь о родном человеке в своём сознании, тяжело дышит, хватается за грудь, падет на пол и не слышит криков Тигнари, требующего сделать ему укол.
Существует. Он существует.
