На льду

Было невероятно приятно, безумно спокойно и так тепло, что хотелось всë больше и больше зарываться носом в красный шарф, жмуриться, пряча глаза от холодного ветра, и жаться близко-близко, настолько, насколько возможно, к столь теплому и желанному партнеру; хотелось смотреть на него, смотреть так любовно-нежно, чтобы показать всë своё обожание, всё своё «я не могу без тебя жить», которое никогда не находилось слов передать. Всегда как будто мало, не было, просто не существовало таких выражений, чтобы показать всю красоту такого греющего душу и тело чувства, столь запретного и грешного для него когда-то, но сейчас такого необходимого.. Нет.. Необходимым для него был только Коля. Любой, веселый Коля, травящий анекдоты, меланхоличный Коля, что мог часами просто грустно смотреть в окно и бубнить о чëм-то своём, невероятно нежный Коля, который позволял греть ледяные руки о свою шею, не важно, какой, абсолютно, Фёдор любил его всего, его эмоции, его чувства, любил его иногда неуместные шутки, его неуклюжесть, его стремление к свободе и даже его нелюбовь к алгебре, из-за которой приходилось часто подолгу помогать с ней. Фёдор никогда не думал, что будет так скучать по кому-то, что будет после школы приходить домой и желать поговорить с ним, писать ему пожелания доброго утра и засиживаться до поздней ночи, борясь с желанием пойти спать, лишь бы подольше побыть с по-настоящему близким для него человеком. Даже сейчас, когда его кружили на льду, крепко обнимая и напевая знакомые строчки невероятно красивой песни, он многое не понимал, позволял вести себя куда угодно, отдавал себя в чужие руки и бесконечно доверял, он был действительно счастлив. –You are home, a home for all seasons~ Голос у Гоголя звонкий, звучащий эхом тысячи колокольчиков, но сейчас непривычно тих, мелодичен, он так старается попасть в ноты, что это даже умиляет, и Фёдор все равно молчит, просто глупо улыбаясь и не зная, что ему говорить, да и надо ли? Он всë понимает, всю больную любовь, весь маниакальный страх остаться без Фёдора, без его искренних улыбок, предназначенных только для Николая, без объятий по утрам и негромких сонных ворчаний, когда тот не выспался и страстно желает пропустить всë на свете, лишь бы вернуться вместе с возлюбленным в кроватку и поспать лишние несколько часов в обнимку. Фёдор никогда себе не признается, что правда заслуживает этой бесконечной любви, но он принимает её, он правда старается давать что-то в ответ, скромно, как может, и всë равно не понимает, почему Гоголю этого достаточно. Достоевский всë еще слепой котенок, он чувствует, что может теряться в своих чувствах, эмоциях, что и сам безумно боится потерять своё солнце, своего дорогого сердцу и разуму человека, в чëм, наоборот, легко себе признаётся. Ему достаточно поднять взгляд, встречаясь с взглядом слегка прищуренных разноцветных глаз, чтобы понять, что несмотря на внешнее умиротворение Николай чувствует такой же спектр эмоций, что он и сам, что он волнуется, что он также боится, что переживает, что так болезненно для самого себя любит, что не может отказаться от этого, желая все больше и больше быть рядом, стараться ради их обоих, наконец находя свою свободу в любимом и по-настоящему значимом для него человеке. Он всегда хочет быть рядом, помогать, поддерживать, не хочет стать скучным и правда очень много беспокоится, иной раз по пустякам, ибо просто не хочет, чтобы сам Фёдор волновался об этом лишний раз. Его действия комичны, иногда совсем не нужны, но Достоевский так ценит эту заботу, так умильно, но тихо ревнует, что невозможно сдержать улыбки и не стараться для него, желая получить всё внимания, хотя, казалось бы, оно итак предназначено только ему. –Коля! Стул! –Чего?! Гоголь оборачивается, поздно замечая, что выехал туда, куда некоторые мужики из деревни ходят на зимнюю рыбалку, и не успевает затормозить, отчего также смешно падает назад себя, спотыкаясь об оставленный около проруби стул и пытаясь восстановить равновесие, но так печально оказывается на льду. –Не ушибся? Фёдор пытается встать с него, тянется руками к его лицу, но позволяют ему только второе, насильно удерживая на себе, пока тому оставалось приподнять чужую голову, чтобы ласково погладить по затылку, снова натягивая яркую шапку с бомбошкой. –Мм, ушибся, но ты одним своим прикосновением всë исправил, представляешь? Просто чудо какое-то! ~ Гоголь улыбается и улыбается так ярко, так широко и по-настоящему счастливо, будто Достоевский и правда совершил некое колдовство, хотя кто знает, может подобное и правда возможно, но на лицо сама собой вернулась лёгкая улыбка. –Дурашка.. Давай вставать, простынешь ведь.. –Я хочу ещё полежать, ты так против? –Очень против, Коль. Поцеловать не разрешу. Месяц. Гоголь охает с такой наглости, тотчас поднимаясь на радость Федору, что очень старательно делал вид, что не злорадствует, а совершенно серьезно готов был пойти на это условие, но после поднимается на ноги вместе с тем и негромко хихикает, оставляя на губах лёгкий поцелуй, такой же неожиданный, как и угроза. Николай улыбается снова, притягивая оного ближе за талию, и не дает отстраниться, сразу втягивая в новый поцелуй, будто боялся, что запретить ему это всë же могут. Достоевский не противится, льнет к нему, как ласковый кот к хозяину, опускает руки на шею, прижимаясь всем телом, и отвечает. Целуют его мягко, невероятно и даже непривычно нежно, как бывало в редкие моменты неуместной страсти, лениво, как рано утром, когда ещё можно понежиться в кроватке, пока они не начнут опаздывать, и Фёдор тает, медленно плавится в горячих руках, отдавая всего себя и желая показать через поцелуй всë, что он чувствует, свою любовь, свою радость и печаль, своё желание стать единым целым и одновременно пойти куда-нибудь скорее в дом, он не стесняется, выражает всё, как может, слыша где-то вдали хлопки салютов, что будто специально для них стали звучать тише музыки, не решаясь мешать моменту. Гоголь сам уже замерз кататься здесь несколько часов, устал и хочет домой, но здесь.. Он также мягко отстраняется и любовно смотрит в сверкающие глаза напротив, в которых отражаются яркие огни салюта. ... Слишком прекрасно –С новым годом, Федь.. Достоевский глупо хлопает глазами, будто не понимает и в первый раз слышит это выражение, однако тут же непривычно широко улыбается и смеется, обнимая и притягивая Николая ближе, привставая на зубцы коньков. –И тебя, Коль.. Пошли домой, свет мой..~