let me drown with you

Минхо никогда не верил старым сказам, которые разносились по городку вместе с ветром, залетали в открытые окна и двери, проникали в сознание простодушных людей, оставаясь там на долгие годы, а после передавались следующим поколениям в качестве сказок на ночь, чтобы запугивать детей, которые не хотели ложиться спать вовремя. Сказам, которые изменялись из раза в раз, в которых появлялись новые детали и забывались старые, что оригинальную историю помнили лишь старинные, дряхлые книги, которые хранились на чердаках маленьких каменных домиков вдоль побережья или в подвалах хлипких деревянных избушках, в которых никто давно уже не жил, где остались только позабытые бывшими хозяевами вещи. На дворе двадцать первый век, мир исследован до невозможного, появился интернет и мгновенная связь с людьми, что находятся на другом конце земного шара, но в этом городке время как будто бы остановилось, потому что жители все еще беззаботно ходили днем друг к другу в гости за дарами природы, заготавливая запасы на зиму, обменивались искренними улыбками и благодарностями за любую, даже малейшую помощь, а по ночам закрывались на несколько замков, боясь лишних звуков за тяжелыми дверьми, что зачастую были лишь ветром, приносящим морской запах и соленые капли, если дом был особенно близок к воде. И почти все верили в давние истории, которые жители мегаполисов сочли бы выдумкой или, что хуже, больными фантазиями людей, которые живут далеко от современной реальности шумных городов. Даже если все жители пользовались интернетом, даже если в каждом втором доме был телевизор, приезжие ученые, туристы или бизнесмены, что хотели снести все и построить курорт на берегу моря, думали, что здесь все — отшельники и не более. Минхо никогда не верил этим историям, пугающим особо впечатлительных, коими тут были почти все, но не мог не признавать их красоты и притягательности. Они были завораживающими, особенно тот факт, что каждый излагал их по-разному, что собрать полную картину было попросту невозможно, потому что никто не поднимался на те чердаки и не спускался в те подвалы, боясь узнать больше ужасающих подробностей, что заставляют застывать кровь в жилах, что руки с ногами в миг холодеют, а дыхание замедляется, оставляя один выбор — замереть на месте, не двигаясь от простого страха, которым были окутаны ночи, туманные утра и ветреные дни, приносящие обломки кораблей на берег и сладкий голос, которые растворялся в воздухе так же быстро, как и появлялся. Минхо и сам рассказывал эту историю. Много раз, каждый раз меняя что-то: то ли забывал, то ли ранее слышал что-то новое, что захотелось включить и в свою вариацию. Рассказывал подросткам на улице, которые останавливались рядом с его домом, чтобы попросить помощи со слетевшей с велосипеда цепью, рассказывал детям соседей, что попросили его посидеть с ними, пока они веселятся в гостях у друзей, рассказывал интернет-друзьям, которых менял каждые полгода, как только те узнавали, откуда он, потому что после этого нормальное общение не складывалось — Минхо считали слегка повернутым, помешанном на сказании, в которое он даже не верил. Что за история? Сирены — мифические существа, притягивающие своим красивым мелодичным голосом, чаще всего с длинными, вьющимися волосами, что похожи на морские волны. Глаза большие и красивые, сверкающие словно звезды в ночи, морские создания с тонкими, элегантными и почти что хрупкими частями тела, с фарфоровой кожей, переливающейся жемчугом в лунном свете. Обольстительные и манипулирующие, жестокие в своих поступках, утягивающие бедных рыбаков и заблудших посетителей пляжа на дно, в свое морское царство, где полно кораллов, разноцветных рыбок, затонувших кораблей и человеческих останков, где морское дно усыпано морской травой и ракушками, за которыми так любили охотиться пираты, пока еще это дело было развито. Сирены, что своими неземными песнями на языке, который не понимает ни одна живущая ныне нация, заставляют голову кружиться, сознание — затуманиваться, из-за чего каждый, кто попадает под их чары заблуждается и не осознает свои собственные действия, уходит в морскую пучину, становясь очередной жертвой, что станет потерей для всех вокруг или останется незримой, забытой всеми душой. Сирены красивы внешне, словно куклы, постоянно облаченные в воду, в белых одеяниях, что напоминают морскую пену. Они пленят не только своим голосом, но и внешностью, что противостоять им почти невероятно. В городе часто говорили, что впервые их заметили сотни лет назад, когда на этом берегу стали пропадать местные жители. Тогда деревянные дома быстро опустевали, оставляя за собой шлейф таинственности и ужаса, с которым надо было справляться оставшимся жителям, которые могли лишь догадываться, что происходит с их соседями. Один раз моряки долго распутывали сети, что были полны добычи — редких рыб, красивых, ярких, будто цветы плавали в воде. Стояли на хлипкой лодке, которую облепила тина, чтобы потом вернуться на ней же к кораблю, что ждал на горизонте, чтобы не сесть на мель. Они услышали далекое пение, словно приглушенное толщей воды, потому подумали, что это женщины из деревни решили отпраздновать языческий праздник, о котором они не интересовались, потому большого значения этому не предали. Но они были слишком заняты своими делами, чтобы понять, что огонь нигде не разведен, что на город давно опустилась ночь и что пение слышно со стороны воды, а не города. Оно становилось лишь громче, но те не сразу это заметили. Обговаривали стоимость, за которую смогут сбыть добычу, громко смеялись и пили спирт, разведенный с какими-то ягодами — сами не знали, что именно, оттого до последнего не обращали внимание на такое явное отклонение от привычного ритма жизни. Распутав сети, они отправились обратно к кораблю. Ночью, но им маршрут был давно известен и ночь была тихой и спокойной, факел освещал нос лодки, пока они плыли к своему судну. Однако они не доплыли. Лодка во что-то врезалась, отчего с ее борта послышалась громкая ругань и недовольства, что терялись на фоне сладких голосов, что были совсем близко. Моряки оглядывались по сторонам, размахивали факелом, пытаясь в кромешной темноте увидеть хоть что-то в воде, что помешало им следовать дальше и что издавало такие непривычные звуки, к которым им хотелось прислушиваться. Они не понимали ни слова, их окутал страх, но почему-то они только шеи вытягивали побольше, руками облокотившись на борта, чтобы приблизиться к воде. К воде, из которой выглядывали неземные существа, пели без остановки, переходили на шепот, чтобы предложить морякам спеть с ними. Те не понимали, что за слова были в песне, но это разобрали точно, лишь соглашаясь с предложением, опускались к воде все ближе и ближе, опускали туда руки, стараясь прикоснуться к прекрасному. О, они действительно выглядели великолепно. Мелодичный голос с мягкими чертами лица, красивыми яркими глазами, они заставили их бросить факел на лодку уже давно, но моряки этого не осознавали. Они не понимали, что близятся к собственному утоплению, находясь на горящей лодке, которая врезалась в еще несколько созданий, что поджидали людей в темноте. Они лишь следовали за пьянящим голосом, будоражащим их сознанием. Сирены утащили их с собой на дно, обвивая своими руками их шеи, оставляя на тонкой человеческой коже наливающиеся краской следы из-за лопнувших под ней капилляров, усаживали их на дно, привязывая веревками к камням и обломкам кораблей, чтобы их тела не всплыли на поверхность. Сирены переставали петь и показывали свои острые зубы, но морякам, слившимся с ними в объятиях, было поздно что-либо предпринимать для своего спасения. На утро оставшиеся жители нашли лишь обугленную лодку, что была прибита к берегу волнами. Корабль все так же дрейфовал на горизонте, покинутый, так и не дождавшийся членов своего экипажа. После этого случая жители часто слышали пение в ночи, но им было слишком страшно выходить на улицу и проверять, что же происходит на море. Из окон им было видно, как сирены играются друг с другом в воде, а иногда отдыхают на берегу, поджидая новую добычу. Они уплывали к утру, оставляя море для людей, что жили близ него, но тем было страшно приближаться к воде. Из года в год подробности добавлялись или опускались. Бабушка Минхо рассказывала, что сирены тогда подняли шторм на море, нарушили правила природы и физики, а некоторые пламенем, созданным потусторонней силой, подожгли лодку, что это был не упавший факел, а их нечеловеческие способности. Соседи Минхо говорили, что мертвые моряки сами постучали в ближайший к морю дом и рассказали историю, а как только закончили, рассыпались пеплом прямо на пороге, что тот дом сразу сожгли. Учителя говорили, что сирен надо остерегаться, так как они похожи на людей, а воспитатели твердили, что у тех рыбий хвост, пестрый, но сильный, что одним ударом он могли волны поднять метровые, что поглотят лодки и заставят их потонуть. Но вывод из всего этого был один: никто не понимал причины, почему об этом в современном мире никто не говорил, но все сошлись на правиле не выходить ночью и не заходить в воду после захода солнца, хоть и пения не было слышно десятки лет, словно сирены спали, а, может, их никогда и не было, и это просто большое заблуждение. Минхо нарушил негласное правило городка первый раз, когда ему было около пятнадцати лет. Пришел на берег любоваться закатом, задумался, а когда выплыл из собственных мыслей, осознал, что солнце ушло далеко за горизонт освещать другие части света, что луна медленно поднималась ему на замену, бликами отражаясь в воде легким свечением. Созвездия выглядели как волшебство, россыпь звезд на небосводе создавала рисунки, которые до этого он видел только в книжках и в телефоне матери, который появился у нее впервые, когда ему исполнялось тринадцать. Ему нравилось сидеть, руками зарываясь в мокрый, холодный песок, откинув голову назад, и рассматривать темноте синего ясного неба, звезды на котором не затмевали яркие огни уличных фонарей, потому что их просто не было. Ночью ходить было нежелательно, зачем же тратить средства на такой объект инфраструктуры? Его мать была в ярости, когда он все-таки соизволил вернуться домой около полуночи. Ему не было страшно ни секунды, его юношеский мозг лишь впитывал в себя окружающую среду, которой он раньше особо не наблюдал из-за тех же запретов. Им двигал интерес, когда он понял, что уже оказался ночью на улице, еще и на берегу — первое место, куда не стоило отправляться в это время суток. Нарушил, а потом ночью, лежа в своей кровати, пытался понять, что же такого страшного в ночи? Легенды, что старше его самого, не имели смысла, как он убедился, кроме него на море не было ни души. Зачем же тогда эти запреты, эти сказания, которые лишь ограничивают жителей. Они ведь упускают такие удивительные моменты, которые могли бы разделять друг с другом или со своими пушистыми друзьями. Минхо не увидел поющих сирен, что должны были, как все говорят, своим голосом утягивать на дно заблудших людей, которые вглядывались в черную воду ночью, что остались беззащитными и одинокими. Он только убедился в том, что правильно делал, что не верил. Ему казалось, что за те часы, что он провел на берегу, его бы давно уже пленил мелодичный голос, если бы это было правдой, и он бы стал морской пеной или холодным ветром. Минхо был уверен, что, если бы он и был ветром, то и правда холодным, ледяным. Слегка бесчувственным. Однако на улицу ночью ближайшие три года после этого случая он не выходил. Мать не позволяла ему даже приблизиться к двери после захода солнца, а волновать взрослую женщину, у которой проблемы со здоровьем были всю жизнь, что Минхо себя помнил, он не хотел. Вот и терпел. Даже не пытался сбежать через окно, просто делал так, как ему велено — все же ей лучше знать, как ему думалось. Но все это время в его сердце теплилось чистое желание еще раз посетить пляж. Насладиться тишиной, нарушаемой лишь мягким, обволакивающим шумом прибоя, позависать в собственной голове, подставляя лицо теплому ветру и угасающим солнечным лучам. Минхо, честно говоря, просто ждал, пока станет совершеннолетним и будет сам ответственный за свои действия. В городке у него появилось достаточно поэтичное, по его скромному мнению, прозвище. Молодой самоубийца, так называли его проходящие мимо молодые женщины с колясками, так шептались мужчины в общественных местах, а старики лишь вздыхали в спину, когда он проходил мимо них. Его мать лишь молча поджимала губы каждый раз, когда он возвращался в ночи с моря, а после ложилась спать, потому что ее сын был в безопасности, дома. Такое имя за ним закрепилось лишь из-за его интереса к воде и ко времени, которое почти два десятка лет для него было закрыто, но оставалось таким для всех остальных. Они боялись выдуманных существ, которых никто никогда не видел. Мать не могла его ограничивать, он был взрослым и осознанным человеком, заочно даже учился в университете, был гордостью их маленькой семьи — не многие стремились получить образование или уехать отсюда. Даже в месте полном страха люди остаются привязанными к дому, где выросли. Об этом его имени достаточно быстро забыли — с первым штормом, который унес с собой жизнь двух жителей города, что отправились на рыбалку и из-за резко ухудшившейся погоды не смогли вернуться обратно. Их лодку прибило к берегу на утро, а уже вечером о новости знали все вокруг, что прозвище Минхо больше не имело смысла. Никому не хотелось говорить о смерти, когда она только-только опустилась на город, потому медленно все стали забывать про это. Никого уже не волновала его темная фигура на фоне моря, что смотрелась из окон слишком неорганично, странно и неправильно. Люди смотрели на него, а после задергивали шторы, некоторые крестились или молились: или за него и его безрассудные, казалось, поступки, или за то, чтобы то самое пленительное зло не пришло за ними из-за молодого парня, которому захотелось изучить мир чуть больше. Минхо не проводил на море каждый день. Иногда не появлялся там неделями, а иногда садился на мокрый песок прямо перед заходом солнца каждый вечер. Смотрел вдаль, не видя другого берега, потому что тот был слишком далеко, но в месте, где море сливалось с небом, он мог видеть огни судов, проходящих мимо их городка. Это были и баржи, наполненные грузом, и круизные лайнеры, которые никогда бы не остановились у знакомых Минхо берегов, и нежные яхты, которые на ночь в море оставались не часто, потому что их хозяева предпочитали дневной свет, сопровождаемый штилем. Это был его день рождения. Холодный ветер кружил между домами с самого утра, поднимал редкие опавшие листья в воздух, заставлял жителей заматываться в теплые кофты или пуховые одеяла. На улицах было пусто, редко можно было увидеть проходящих мимо горожан, что спешили домой, пока Минхо лишь шел в пекарню за сладким тортом, за которым послала его мать, не способная приготовить его самостоятельно. Море выглядело серым и неприветливым из-за затянувшегося облаками неба, но с самого утра Минхо решил провести ночь там. В конце концов, в его день он должен идти на поводу своих желаний. Ему, на самом деле, делать было нечего на берегу, но что-то его туда тянуло. За последний год, когда он был сам за себя, он бывал здесь десятки раз, запомнил расположение всех камешков и ракушек, что мог бы по памяти воспроизвести полюбившийся ему пейзаж, но в море было что-то необычно, что-то притягивающее. Вот и этой ночью он сидел здесь, смотрел на неспокойные волны, а после фотографировал их на телефон, чтобы позже сделать эту картинку своими обоями. Искал что-то в интернете, чтобы потом отложить телефон в сторону, обнять самого себя за колени и дальше изучать волны. Он думал, что ему показалось. Думал, что ветер играется с природой, создавая нежную мелодию, но ветер давно успокоился, что даже вода в море выглядела неподвижной. Он слышал чей-то голос, мягкий, далекий, таинственный, и слышал он его с моря. Минхо как будто двигаться не мог, просто уставился на воду, которую освещала луна — погода стала лучше, тучи ушли куда-то на север, что сейчас светло было. Что-то блестело в волнах, но Минхо не мог туда пойти, мог только смотреть и слушать. Минхо мог поклясться, что ему не почудилось, что кто-то выглянул из воды. Шелковистые голубоватые волосы, которые не выглядели сухими из-за соленой воды, красивые глаза, будто подведенные чем-то — но в воде же все растечется, если бы это был искусственный макияж. Он смотрел на это нечто, не отрываясь, улавливал каждое слово, не понимая при этом ни одного. Это было красиво. Это было божественно — ни одна песня, что существовала на этот момент не могла переплюнуть гармоничность и музыкальность того, что он слышал. Это было слегка пугающе, но завораживало так, что он мог лишь сидеть на месте, не двигаясь, боясь спугнуть приближающееся к нему существо. Время было за полночь. Минхо впервые остался здесь после того, как день сменился другим, и в подсознании у него проскакивала мысль, что городская легенда была вовсе не выдумкой, что он уходил слишком рано, в то же время думая, что легенда-то ужасающая сама по себе. Готов ли он умереть в девятнадцатилетнем возрасте, оставить свою мать совершенно одну и стать еще одним героем в сказании, чтобы его прозвище к нему вернулось и он стал частью красивой, но печальной истории? Нет. Готов ли он встать, развернуться и побежать в сторону дома, не оглядываясь, залететь в дверь и закрыться на несколько замков, а после перестать приходить на море не только ночью, но и днем? Тоже нет. Он не мог пошевелиться, глядя на то, как сирена двигалась к нему, все ближе и ближе, но при этом не выходила из воды. Возможно, ему почудилось, но он явно разобрал слова, смешанные с пением. Сирена звала его к себе, в воду, на что Минхо лишь губами произнес, что не умеет плавать, с места сдвинулся на пару метров, садясь у кромки, чтобы ступни обволакивала холодная вода, но при этом не попадала на одежду. Ему не хотелось идти дальше, не хотелось заходить в море, не хотелось идти на встречу, но как будто бы он чувствовал, что должен сделать все, что ему говорят. Или он это придумал, слишком сильно удивившись тому, что все эти годы он слушал не сказки, а суровую реальность? Пока Минхо слушал песню, он лишь подмечал несостыковки со сказаниями. Может, он не мог сдвинуться, но думать ему никто не запрещал. Первым мифом было то, что все сирены — женщины. Перед ним, на ближайшем к воде камне, сидел парень, который выглядел его ровесником. В белой невесомой рубашке, облепляющей тело, в белых, почти прозрачных, летящих штанах, к которым прилипли зеленые травинки и водоросли красивого красного цвета. Склонил голову набок, изучая Минхо, будто он зверек неизвестный, будто он никогда таких не видел. Он не пел, на удивление, по крайней мере, рот у него не двигался, но Минхо все еще слышал музыку. Он не понимал, как это получалось, но пока это было не важно. Второй миф — сирены с хвостом и крыльями. Парень напротив выглядел точь в точь как Минхо. Увидев он его в городе, подумал бы, что это чей-то родственник, приехавший в гости, ни одной бы мысли о чем-то неземном не проскользнуло. Но тем не менее парень напротив вынырнул из воды, он сидел в промокшей насквозь одежде и выглядел как божество. Минхо готов был поклясться, что от того исходило свечение. Третий миф — сирены не говорят на его языке. Парень перед ним звал его к себе, в темную воду, и у Минхо или рассудок помутился, или он действительно понимал каждое слово. Тот говорил тихо, перебиваемый пением и музыкой, словно хотел, чтобы только Минхо услышал, чтобы только Минхо его послушал и зашел в воду. Но несмотря на такие явные просьбы, он не двигался с места. Минхо смотрел не отрываясь, как ему казалось, около получаса. Все время сирена сидела напротив него, руками поглаживая воду, заворачивая маленькие волны, что разбивались о камень. Музыка была тише, но тот уже не просил Минхо присоединиться, прийти к нему навстречу, просто что-то напевал, какую-то мелодию, которой Минхо, конечно же, никогда не слышал. Ему хотелось бы задать вопросы, но он не мог вымолвить ни слова, как будто его подсознание запрещало ему прерывать пение. Но музыка стихла, осталось только мирное звучание волн и плеск воды, который не нарушался ничем. Со стороны города послышался крик, что заставило Минхо резко обернуться. Конечно, он увидел мать, что звала его домой, но на ее лице вперемешку с беспокойством был чистый ужас, что не радовало парня. Он услышал лишь резкий всплеск воды, а, когда обернулся, на камне уже никого не было. А сзади кричала мама, явно увидевшая, что ее, хоть уже и взрослый сын, был не один. Ему не хотелось ссориться и не хотелось разбираться. Да, он и сам испугался, когда понял, кто или что перед ним, но все ведь обошлось? Он все еще стоял на обеих ногах, адекватно смотрел на мир, не сошел с ума и не залез ночью в холодное море, потому что понимал, что не умеет плавать. Может, на секунду у него и проскользнула мысль, что ему бы хотелось стать к сирене ближе, чем он был, но прежде всего он думал о том, что умрет от утопления еще до того, как эта сирена потенциально ему в этом поможет. И из-за своего характера он просто закрылся в комнате, сказав матери, что это его жизнь и что он может делать с ней все, что захочет. Он же не знал, в конце концов, он проводил тут дни и ничего сверхъестественного не случалось. Никакой музыки, никаких сирен в красивых одеяниях, никаких волн, взявшихся из-под руки почти что человека, как он мог посудить. Музыка… песни были красивы. У него не было, как ему казалось, музыкального слуха, но он явно разобрал, что они были разными и, наверное, достаточно печальными. В отголосках не было слышно радости или триумфа, тон был минорный, а мотив медленный, тающий, он бы сказал. Ему бы очень хотелось понять, что было в песне. О чем пела сирена и как именно. Лежа в своей кровати, он думал о ней. О нем. Ему, человеку, который скептично смотрел на мир девятнадцать лет и даже в детстве был уверен, что это сказки, хотелось поговорить с существом, от которого исходил свет, которое выплыло буквально с морского дна и которое, сидя на камне, игралось с водой, а после звало Минхо к себе. И любой на его месте сбежал бы, заперся, и никогда больше не выходил из дома, но ему было слишком интересно. Слишком сильно он желал увидеть его снова, а еще ему ведь нечего терять, по сути. Учеба в жизни не главное, но почему-то ему казалось, что прожив почти два десятка лет в обособленном, пустынном городке, он бы не смог влиться в общество больших мегаполисов, о которых грезили соседские дети, насмотревшись передач по телевизору. Минхо, не обращая внимание на ссору с матерью, каждый день возвращался на пляж. Сидел на холодном песке, каждый раз надевая все больше одежды, так как ветер становился холоднее и приносил с собой не свежесть, а легкий мороз. Это так ему казалось, но деле днями погода превышала двадцать градусов, а ночью атмосфера способствовала искаженному восприятию. Но несмотря на то, что часы его пребывания у воды увеличились и он уходил около двух часов ночи, задерживаясь после полуночи, считая, что это был критерий, из-за которого он увидел сирену. Но никого не было. На пляже было темно, пусто и холодно, отчего он каждый раз возвращался домой, так ничего и не получив, никого не увидев. А в спину ему из-за того же камня смотрел парень с голубоватыми волосами, не осмеливаясь продолжить так и не начатый диалог.

🧊🌊🧊

Он решил, что больше не будет приходить. Становилось все холоднее, а днем сирены не появлялись, как он знает, потому греться на солнце и ждать волшебного создания он не мог, а мерзнуть тоже не хотелось — он и так без остановки чихал, что от него люди на улицах шарахались в разные стороны. Темно и пусто. Как обычно. Минхо, чтобы скрасить ожидание, решил проверить последние новости. Голубое свечение телефона падало на лицо и отбрасывало тени, делая его фигуру еще загадочнее, чем обычно. Зарывался носом в свой синий свитер под цвет моря, предварительно натянув его на колени. Он сам не понимал, зачем ждал. Как будто бы, если бы морское создание захотелось вернуться, то сделало бы это за предыдущий месяц, что Минхо сюда приходил, но никого не было. Минхо хотелось услышать музыку и пение снова. Все его попытки найти нечто похожее были тщетны, никакой голос не мог сравниться с тем, что он услышал тогда, и ни одна модель не выглядела так, как сирена на камне. Минхо, погруженного в телефон, вывел из него плеск воды. Он поднял голову, попытался всмотреться в темное море, но никого не увидел, только волны расходились в разные стороны, не накатываясь друг на друга, а будто исходя из какого-то определенного места. Он долго смотрел лишь на это место, не замечая ничего вокруг, чтобы, отвлекшись, увидеть того же парня в белом, который сидел с другой от него стороны прямо на берегу. Между ними было всего метров пять, и у Минхо не было ни единой мысли, как он не услышал его. Сирена выглядела иначе. Она все еще сидела на половину в воде, волны разбивались о ее колени, но смотрела прямо на Минхо, чуть склонив голову. Не было ни свечения, ни музыки, они просто смотрели друг на друга в тишине. Минхо не боялся в этот раз, ему было просто любопытно и он не знал, что сказать. Поймет ли она его? А поймет ли он? Они сидели в тишине достаточно долго. На море поднялся ветер, заставляя Минхо промерзнуть так, что он начал легонько дрожать, но старался не подавать виду, все еще смотря на парня перед ним. Красивый. Даже без этого света вокруг и без мистического пения, но, наверное, мифическое существо должно так выглядеть? Так, что хочется следовать беспрекословно и смотреть без остановки. Минхо смотрел на сирену, внезапно почувствовав тепло по всему телу, но ветер не успокоился и солнце не выглянуло посреди ночи, ему просто было лучше, что он вынул руки, на которые нацепил рукава и наконец перестал растягивать свитер. Он лишь глазами спрашивал у парня перед ним, имеет ли тот какое-то отношения к внезапному температурному изменению, не ожидая, что тот поймет или ответит. Ответил. — Тебе было холодно, верно? Я не чувствую холод, — Минхо на месте готов был подпрыгнуть, когда тот заговорил. Заговорил на языке Минхо, а не на том, на котором была песня, которую он не понимал. Заговорил, будто у него нет негативных помыслов. — Люди в этом городе не выходят на улицу ночью… Я точно знаю, это практически запрещено. Тебе не страшно? Я знаю легенды, знаю, как относятся к таким, как ты. Почему ты здесь? Сирена говорила негромко, каждое слово тянулось, обволакивая воздух мягким светом, точно жемчуг в темной глубине моря. Он не стремился приблизиться; наоборот, плавно отступил на несколько сантиметров, чтобы остаться погруженным в воду. Минхо лишь с широко открытым ртом в изумлении наблюдал за чудом, которое ждал целый месяц, стремясь убедиться, что это не мечта, а реальность — то, что он видел месяц назад, было настоящим. В его голове крутилось множество вопросов, и он испытывал желание приблизиться, но страх дрожал в его груди, заставляя лишь тихо вздыхать в надежде, что его эмоции и отношение к этому морскому существу перестанут колебаться, словно маятник, метаясь из одной крайности в другую. — Ты же сирена, да? — тот лишь кивнул, ожидая, видимо, ответов на свои вопросы. — А как ты понял, что мне холодно, если сам не чувствуешь? Наверное, ты ощущаешь ветер, который обволакивает твое тело и развевает одежду? — снова кивок без слов. — Мне страшно. Наверное. Я не уверен. Я всю жизнь не верил в то, что вы… что такие, как вы, существуете. Мне казалось, что это лишь выдумки, байки, которые рассказывают для развлечения приезжих или для того, чтобы запугать детей, которые плохо себя ведут и не ложатся спать вовремя. Я не думал, что это правда, потому что никаких подтверждений никогда не было: люди в море погибали всегда, но это часть жизненного цикла; маленький человек не может справиться со стихией. Мне было страшно, когда я увидел тебя месяц назад. Ты позвал меня, верно? Я не умею плавать, но я боялся, что не смогу противостоять твоим словам и просто захлебнусь. Может, меня здесь ничего не держит, но пока я боюсь умереть, а сказания, как ты знаешь, видимо, не очень лестны, вас выставляют чудовищами. Но с другой стороны, ты так красив и притягателен, — Минхо на секунду остановился, оглядывая сирену еще раз. Парень сидел все так же, склонив голову на бок, слушая его. Голубоватые волосы трепал ветер, пока его руки покоились на песке, который, как показалось Минхо, самостоятельно собирался в узоры, а после распадался в нормальное состояние словно ничего и не было. — Мне интересно. Я хочу узнать больше, у меня столько вопросов, но я буду глупцом, если буду их задавать. Наверняка в городе меня считают обезумевшим, но больше не говорят это в моем присутствии. — Если бы ты знал, что это не сказки, пришел бы ты сюда в первую очередь? — парень смотрел на Минхо, отодвигаясь дальше в воду — было время отлива. Минхо заметил, но ничего не сказал, он думал над вопросом. Если бы он знал, что это не сказки? Минхо по жизни не был самым любопытным человеком, которого интересовал каждый кустик или камешек, однако ему нравилось узнавать новое. Он учиться пошел не потому, что видел за книжками светлое будущее, а потому что школьная программа не дала ему полной картины мира, хотелось узнать чуть больше, чем все вокруг. Он вечерами любил смотреть программы про путешествия и исследования природы и планеты, а после изучал азы рисования, танца или искусства, потому что в моменте приглянулось и захотелось углубиться именно в это. Интерес сильно влияет на восприятие мира, но достаточно ли простого интереса, чтобы пойти к воде в ночи, наверняка зная, что там кроются морские создания, которые не просто красиво поют и волшебно выглядят, но еще и убивают? Наверное, если бы его матери не было в живых, он бы пошел: ему не хотелось делать ей больно и заставлять ее страдать. А если бы нет, то, какой смысл? Легенды не носят в себе правды, изменяясь из раза в раз, так, может, мрачная и жестокая часть этой сказки — чистая ложь? — Да. Я не знаю всей правды — мне говорили, что первое упоминание сирен было сотни лет назад, я не могу вернуться в прошлое и спросить местных жителей, кто они и чем опасны. Я не могу верить каждому слову, потому что все говорят по-разному, общей картины не сложить. Я думаю, все это понимают, но боятся неизвестности, потому и сидят взаперти всю жизнь. Я не хочу так. В нашем мире, в этом городе и так много ограничений, чтобы создавать себе новые. Сирена долго молчала, а Минхо не знал, что добавить. Он просто ждал ответа — любого, а может ждал верной смерти, кто знает, что там у парня перед ним в голове, который Минхо согрел буквально силой мысли и из песка фигуры лепит, не касаясь земли. Надо было бы осторожничать, но очень не хотелось, Минхо желал только слушать мелодичный голос и смотреть на красивую сирену в трех метрах от него. — Ты думаешь, я ужасен? — Ужасен? Я думаю, ты божественен. Минхо наивный, безрассудный и немного потерянный в морском существе, с которым проводит каждый вечер. Он не боится замерзнуть, потому что каждый раз его встречают с теплом, но рядом они не сидят. Каждый вечер Минхо проводил с сиреной, слушая ее истории о потерянных городах под водой и забытых сокровищах в глубинах морей. Парень рассказывал о силе волны и спокойствии океана, о том, как каждая капля воды хранит в себе частицу жизни и тайну вечности. В этом тихом уголке мира, где время останавливалось на мгновение, Минхо чувствовал себя как дома. Он забывал о суете и проблемах повседневной жизни, окунувшись в мир сирены и ее мудрые размышления. Вместе они смотрели на звезды, затерявшиеся в черном бархате ночи, и мечтали о свободе, о новых открытиях и о приключениях, которые могли бы ожидать их вне этого маленького уголка мира. Сирену зовут Джисон. Минхо, услышав, лишь удивился и спросил, почему у него такое обычное, человеческое имя, на что тот ответил, что пока не готов ему ответить на этот вопрос, но, возможно, позже расскажет. Зато Джисон говорил ему другое. «Сирен не так много, как ты думаешь. Большинство уплыло из этого моря полвека назад, потому что тут не осталось пропитания. Люди не выходили на берег, отсюда не отправлялись лодки и корабли, а выходить днем для них опасно — они слишком заметны, потому боятся, что их просто поймают в сети, которые при солнечном свете, что пробивается через поверхность воды, делают их почти незаметными для глаза сирен. Зато в темноте они видят хорошо, в отличие от людей. Этот мир прекрасен, я бы сказал. Смотря на то, как живут сейчас люди, как много у них возможностей стало за последнее время и как громко играет музыка на круизных лайнерах, может показаться, что жизнь ваша лучше, но под водой нет войн и междоусобиц, нет места убийствам и предательствам таких же сирен. Ложь, как и везде, существует, я вру своим же приятелям, что уплываю далеко в море, а не прихожу на берег, чтобы разговаривать с человеком. Сирены в твоих легендах — ужасные существа, которые существуют ради беспощадной расправы, но надо понять, что здесь все то же самое. Здесь считают, что люди — зло, которое не видит прекрасного и готово судить других просто потому, что они выглядят или живут иначе, оттого всем советуют держаться подальше от вас, чтобы потом не жалеть о последствиях. В этом проблема, наверное, да? Только, в отличие от тебя, мне никто не запретит приплывать сюда и разговаривать, даже если они все узнают, потому что я сам по себе и это моя жизнь, а у тебя наверняка есть семья, которая волнуется за тебя и не хочет, чтобы ты здесь был. Я удивлен, что ты до сих пор здесь, на самом деле, а не заперт в подвале какого-то из этих домов. Но отсутствие человеческих проблем — это не единственное, что делает этот мир прекрасным. Морские создания и природа, какой ты не найдешь на поверхности. Тысячи цветных рыбок, которые объединяются в косяки, что выглядят как радужные облака, особенно когда солнечные лучи пробиваются через воду. Водоросли, что обнимают камни, ракушки и слишком неподвижных морских жителей; невероятной красоты цветы, которые погибнут, если соприкоснутся с кислородом, но люди все равно пытаются их добыть, не понимая, что смысла в этом ноль и они делают только хуже. Тысячи жемчужин, рассыпанных по дну, некоторые из них рассыпаются со временем и становятся частью песка, придавая ему перламутровый блеск, от которого порой не отвести взгляд. Кораллы, которые вместе создают впечатление разноцветного леса, только у деревьев в нем нет листвы. Затонувшие корабли дальше в океане, полные сокровищ еще со времен средневековья, в них часто прячутся другие сирены, если не хотят проводить время дома. Да, у сирен есть дом. Не то чтобы это специально построенное здание, конечно, нет, всего лишь часть затонувшей когда-то давно крепости, но там все общаются, встречаются, знаешь, как и вы,» — Джисон всегда говорил немного медленно, активно жестикулируя и фокусируясь на Минхо, словно ему хотелось понимать, слушает ли тот или нет. Джисон рассказал ему, что сирены действительно обладают силой, но почему-то не все это понимают и в легендах не упоминают. Некоторые могут манипулировать лишь водой, те, кто постарше, могут создавать шторм и нагонять волны, заставляя море бурлить. Это они раньше топили корабли. Кто-то меняет температуру или нагоняет ветер, строит замки из песка, не прикладывая больших усилий, у всех по-разному, в зависимости от того, кто чему больше всего внимания уделяет. Но больше всего Минхо интересовало пение, о котором Джисон постоянно умалчивал и увиливал от разговоров, потому что, по его словам, Минхо пока не был готов это слышать, потому просто говорил о фрагментах легенды, рассказывая правду, о которой не знает никто на земле. Пока один раз все-таки не рассказал. «Знаешь, сирены поют о разном, но их песни всегда печальны. Они не несут в себе радости, счастья, они не окутывают легким, окрыляющим чувством, они всегда о чем-то глубоком, в них скрыты сильные чувства, чаще всего, достаточно грустные. Страх, страдание, уныние, отрешенность, одиночество. Любовь. Сирены считают, что любовь — щемящее чувство, которое не вызывает ничего кроме боли и жалости: к самому себе или к другим. В любви сирены становятся опрометчивы и совершают непозволительные их хрупкому миру ошибки, безрассудные по своей сути, не имеющие положительного исхода при любой перспективе. Любовь сильна, но медленно она убивает, заставляя отдавать всего себя другим, но при этом сирены — хладнокровны, ты же помнишь. Странно, как существо, бесстрастное и сдержанное по своей сути, может рассыпаться на тысячи осколков, обретая любовь. Сирены этого чувства избегают, потому что чаще всего чувства не взаимны, но не из-за того, что они не красивы или их характер отнюдь не впечатляющий, напротив, очень витиеватый, в котором хочется разобраться, а потому, что вторая сторона часто пересиливает себя, чтобы не поддаться этим чарам. Чтобы потом не было больно. И казалось бы, что соединившиеся сердца должны поддерживать друг друга, наполнять жизнью, но предрассудки решают иначе. Потому самые грустные песни сирен о любви — о том, как без нее одиноко и холодно, бессмысленно, иногда. Забавно, правда? Я никогда этого не понимал, возможно, что-то в моей голове не докрутилось. Мне кажется, что в любви люди, то есть, сирены могут обрести намного больше, чем без нее, если позволят себе чувствовать, а не думать. Если позволят эмоциям взять верх над собой. Но есть еще причина, по которой сирены так не любят любовь, что даже звучит неправильно и странно. Они боятся нанести непоправимый вред, потому что захотят обратить чувства других в свою сторону, даже если другая сторона будет от этого страдать. Знаешь, Минхо, что я думаю о песнях сирен о любви? Что они печальны, но красивы в этом. Словно шип розы, обжегший кожу своей неожиданностью. Ты срываешь красивый, пленящий тебя цветок, не ожидая, что он уколит, но его часть впивается в тебя, заставляя кровоточить. Цветок от этого хуже не становится, он словно наполняется жизнью и пышет цветом еще сильнее, но ты ощущаешь тупую боль от укола еще долго. Любовь тоже колет, больно, глубоко в сердце, но оставляет после себя красоту и сладко-горькое послевкусие, о котором сирены и не думают. Это поистине глупо. Они поют о том, что хотели бы иметь, зная, что моряки на кораблях или рыбаки в шхунах не поймут ни слова, если услышат. Зная, что так они могут выложить свое сердце всему миру и их никто не осудит, потому что это просто песня, просто способ привлечь ненавистных им личностей. Другие песни также печальны. Я уже сказал о чем они, но ответ на вопрос «почему именно такой жанр, такой смысл» ты получишь сейчас. Это проще. Сложно петь о радости жизни, когда ты вынужден скрываться. Сложно петь о встречах с друзьями, с семьей, когда половины нет в живых, когда вы разрознены по всему океану. Не сложно петь об одиночестве, которое окружает тебя в воде, даже если у тебя все-таки есть знакомые, которые за тебя горой. Из-за своей напускной, по моему мнению, холодности, сирены не могут делиться по-настоящему сокровенным, разрываясь изнутри из-за переполняющих чувств. Им хочется кричать об этом, но они могут лишь петь и завлекать моряков и разбойников на дно вместе с собой. Чтобы хоть как-то почувствовать наслаждение. Я не могу перевести полностью правильно, но я попробую. Я вижу свет, потерянный за много лет, Я жду ответ, которым будет слово «нет», Я буду жить, мечтая о том дне, Когда запреты все окажутся во сне. Любовь сильна, больна, но мелодична Реакция же общества критична, Но мне так хочется забыть, забить понять, Наступит день, когда смогу тебя обнять. Когда оковы из цепей спадут, Когда я перестану видеть кнут Но счастья в этом мире не найти Прости, что я не смог себя спасти. Я понимаю, что это больше похоже на стихи, но переводить с языка сирен, забытого миром, который был популярен в мире слишком много столетий назад, сложно, а я не полиглот. Смысл все равно был понятен, правда? Я думаю, что да. Минхо… сирены поют ради своей распотрошенной души, чтобы она не очерствела и не превратилась в камень, чтобы риски, связанные, с чувствами, не утянули их в пучину, где они даже не утонут — морские существа ведь. Эти песни прекрасны, мне нравятся, но они заставляют сердце сжиматься с каждой строкой. Иногда мне хочется выплюнуть слова, чтобы их подхватил ветер и унес куда-подальше, спеть что-то, что поднимет мне настроение, но я все равно продолжаю петь то, что знаю, что слышал всю жизнь, потому что не могу придумать ничего своего, да и повода нет. Сложно петь о счастье, радости, когда знаешь, что это, лишь на словах да слухах. Не подумай, я счастлив здесь и сейчас. С тобой печаль забывается, но потом ты уходишь домой, а я уплывая глубоко под воду. А ты даже плавать не умеешь, чтобы составить мне компанию.» — Я думаю, это забавно. Ты ведь и правда не умеешь плавать, но каждый день проводишь на берегу глубокого и не всегда спокойного моря, что может смыть тебя одной волной. Не знаю, глупец ты или безумец, — Джисон прервался, чтобы получить ответ от Минхо в середине своего монолога. — Думаю, ты делаешь меня безумцем, а глупцом я был всегда. Еще расскажешь? У тебя хорошо получается. Джисон, усмехнувшись, продолжил. Лишь иногда отвлекался, чтобы приблизиться к воде, а после продолжал свой рассказ, чтобы потом прерваться и отпустить Минхо домой, и самому уплыть глубоко под воду, зная, что следующей ночью они снова встретятся. Но Минхо не пришел, когда Джисон его ждал, все так же прячась за камнем. Не пришел и на следующий день, через неделю, через две, что Джисон не знал, что думать. Продолжал лишь терпеливо ждать, потому что Минхо ему полюбился. У него не было друзей среди сирен, потому он завел себе друга на земле, но никто его не осудил. Если бы он в один день не вернулся, все бы поняли, слегка взгрустнули и вернулись бы к своим делам, но никто его не останавливал. Джисон отчаялся. Ему не хватало человека, к которому он успел привязаться, но он не был готов приманивать того своим голосом, потому что считал это неправильным. Он провел с Минхо так много времени, что буквально чувствовал его, когда тот был у себя дома, так что мог бы и прибегнуть к определенному привлечению, но ему казалось это неправильным. Как будто бы он разрушит доверие, что сложилось между ними, если начнет притягивать того песней, предназначенной лишь для него. Потому что если Джисон начнет петь с этой целью, то живым Минхо в город уже не вернется, а Джисон боялся, что не сможет остановиться вовремя. Джисон не рассказал Минхо, о чем песня, но рассказал о волшебном голосе сирен. Что своими песнями они привлекают людей, заставляют их подчиниться и следовать любому слову, потому что это проще, чем грубая сила, а если у них есть такая способность, то почему бы ей не воспользоваться. Рассказал, что музыка может исходить из них, из их сердец, потому что могут одновременно с этим разговаривать. Они могут выглядеть так, будто молчат, не открывая рта, но музыка и пение все равно будут слышны. Рассказал, что голос может вылечить физические раны и облегчить душевные, заглушить боль, щемящую сердце, но злого умысла больше было исторически. Пение сирен, если они этого хотели, гасило человеческие мысли и желания, оставляя в их головах только одно — приблизиться к источнику звука, не важно, где он был. Люди следовали за мягким голосом, который мог исходить откуда угодно — морское дно, полыхающая лодка, обрывистые скалы. Сирены могли подчинить себе сознание, и бороться с их силой было возможно, только если существует что-то, что сильно гложет человека, заставляя его безостановочно думать о своей проблеме. Только тогда голос сирены не мог пробить мысли и затуманить голову, но такое, по словам самого Джисона, было редкостью. Что он такого не встречал.

🧊🌊🧊

Джисон поднимался к поверхности воды, не ожидая, что увидит Минхо. Ему казалось, что он приплывал просто по привычке, что его необычный для него самого друг никогда не вернется, но все равно, как только солнце опускалось, он выдвигался к полюбившемуся ему берегу. Увидеть полюбившегося ему человека. Минхо уже был на берегу. Сидел в тонкой рубашке, что развевалась на холодном ветру, его волосы окрашивали последние перед заходом лучи. Он смотрел на солнце долго, что глаза начали слезиться и покраснели. Сидел в воде, мерз от январского воздуха и ледяной воды, пальцами зарываясь в мокрый песок, но его это не волновало, как будто. Минхо почувствовал резкое тепло, но голову в сторону всплеска воды не повернул: так и продолжил смотреть в ту же самую точку, не оборачиваясь на ничего не понимающего Джисона, который просто был рад видеть Минхо еще раз. — Моя мама умерла, — Минхо говорил тихо, размеренно, так и не повернувшись к собеседнику, зарывал ноги дальше в воду, будто пытался стать ее частью. — Поэтому меня не было. Она болела столько, сколько я себя помню, и это не было неожиданностью, но она была рядом со мной почти двадцать лет и она была моей матерью, которая волновалась, когда я начал ходить на берег по ночам. Я чувствую, что это моя вина, что я своим безрассудным поведением довел ее, но с другой стороны это был вопрос времени. Когда мне было пятнадцать, врач из большого города дал ей максимум год, а продержалась она четыре. Я должен был быть готов к этому, но, видимо, я так и не сумел этого сделать. Хоть мы и не были близки, я чувствую потерю. В доме одиноко, свет горит только в моей комнате или на кухне; когда я прихожу из магазина, меня встречает пустота и тишина. Я не слышу ее наставлений и упреков, не слышу печальных вздохов при моем взгляде в сторону моря. У меня никого нет здесь. Отца я не знал никогда, родственников нет, я… — Минхо замолчал, глядя на воду перед собой. Успокаивала. Он не чувствовал слез, что бежали по щекам, словно они ему приелись. — Я один. Точнее, у меня есть ты, правда, но ты же не можешь даже на землю выйти, да? И не думаю, что ты меня понимаешь, ты сказал, у тебя нет семьи. Минхо не сразу услышал пение со стороны, он все еще не понимал ни слова. Лишь повернулся в сторону Джисона рядом, который смотрел в одну точку, но звук исходил от него, и Минхо под эту мелодию успокаивался, и боль как будто бы отступала. Джисон знал, что это неправильно, что Минхо надо было пройти через это самому, но если у него есть эта сила, то он готов ее использовать во благо. Минхо оказался на коленях у Джисона через пару мгновений, обнимал того за ноги и утыкался носом в белую ткань, слушая музыку. — Я расскажу тебе настоящую историю, если ты позволишь, — Минхо лишь тихо кивнул, а Джисон опустил руку тому на волосы, перебирая пряди в руках. Он чувствовал, что сейчас Минхо говорить не надо, тому надо слушать, а что именно — не столь важно. Музыка все еще была, но тише, чтобы его голос слышно было. — Хорошо. Я сам не знаю, как появились сирены, но я расскажу тебе правильную версию легенды, что окутала твой город. Сирены и правда прекрасны, как ты можешь понять, я думаю, что ты тоже так считаешь. Им не страшны болезни, они притягивают не только голосом, но и внешностью, но они и опасны, они правда убивают людей, как говорили в твоей легенде, но всегда жертвами становились лишь те, кто этого заслуживал. Я уже говорил тебе, что на сирен охотились, и если сейчас это не так развито, то в прошлом люди только и делали, что ловили их, чтобы выгодно продать или чтобы сделать своей личной игрушкой. Пираты грабили не только зажиточные корабли, на которых пировали богачи, они также охотились за сиренами, ждали, пока у тех на поверхности иссякнут силы, а после делали, что им угодно. Насиловали, били, использовали в своих целях. Ты спросишь, почему сирены не пользовались своими силами и не заставляли тех броситься в морскую пучину или отпустить их, но, это как будто бы понятно — они были слишком слабыми, чтобы это сделать, но с жизнью прощаться никто не хотел. Но это же не часть истории, которую ты знаешь, верно? Дома в городе пустели не потому, что сирены на берегу устраивали концерт, пели, привлекая их, тех жителей забирала за собой простая стихия. Тогда компасы были не у всех, мир не был развит так, как сейчас, системы навигации никакой, потому жертвы были частыми, но люди этого не понимали, желая поверить в то, что ужасные существа — причина всех их бед, они не хотели признавать, что на том этапе развития не были готовы воевать с природой. Однажды в этом городе поселились пираты. Они выбрали дом, который сейчас уже почти полностью сгнил, чтобы спрятаться от охраны, которая преследовала их по всем морям и океанам. Причина их выбора была проста: в этом городке не было нормального порта, а жители занимались земледелием и рыболовством. Пираты считали, что в таком месте их никто не будет искать. Они ждали, пока всё успокоится, чтобы снова выйти в море, вернуться к своей команде и отправиться в плавание под привычными парусами. В ожидании возвращения они занялись тем же, чем и другие жители города — рыболовством. Но это была не обычная рыба, а редкая, которую найти очень сложно. Оказалось, что она водится не на глубине, как можно было бы подумать, а рядом с берегом, где её точно не найдут — это же такие же существа, которые хотят жить в теплой воде и плавать себе спокойно. Корабль ждал их на горизонте, но днём они не могли отправиться в путь. Сирены не нападают на людей просто так, они спокойны и миролюбивы, если их не провоцировать. Однако они очень мстительны. Если убить одну сирену, даже случайно, другие быстро найдут обидчика и поступят с ним так же, как поступили с их сородичем. Те пираты занимались охотой на морских существ, о которых люди либо не знают, либо скрывают информацию. Они поймали одну сирену, замучили её и сделали из неё выставочную игрушку. Они заставляли её петь, чтобы капитаны кораблей отдавали свои сокровища. В ответ сирены нашли их — людей, что прикинулись рыбаками в пустынном городке на берегу моря, где закат освещал каждый домик, где всегда было тепло, где море было синим и таило в себе нечто, к чему все были не готовы. Они устроили шоу. Голосом приманили моряков к себе, что их носы практически касались воды, а после притянули их за шеи, заставляя их наглотаться воды после того, как тем пришлось собственноручно поджечь лодку, обрывая свой же путь к спасению. Тем людям правда было больно, вода набивалась им в легкие, но они этого заслужили. Они пели без остановки, ожидая, пока те люди обратят на них внимание, привлекали их, не показываясь сразу. Люди были безоружны и дезориентированы, но, как я сказал, сирены злопамятны. Они не позволят, чтобы таких, как они обижали, чтобы над ними издевались. Только здесь я сделаю ремарку — они не будут вмешиваться, если другая сирена отдает отчет в своих действиях и сама плывет к людям. Корабль с оборванными парусами исчез с горизонта уже на следующий вечер, но у людей остался страх. Сирены еще несколько месяцев не покидали это место, по ночам начиная петь, чтобы напоминать местным жителям, что не стоит с ними связываться, или чтобы показать, что природа все еще сильнее обычного человека. Сирены хоть и понимали, что эти люди ничего не сделали, что они просто живут, стараясь обеспечить себя пропитанием, но осадок в их ледяных сердцах остался. Только спустя долгое время они перестали пугать их своими голосами, но отсюда не уплыли — все-таки даже богом забытый город редко становился пристанищем жестоких людей. Некоторые считают, что у сирен должен быть хвост и что все они — женщины. Я думаю в том, что это не так, ты уже убедился сам, но вот русалки правда с хвостами, да и солнце любят побольше, потому их осталось совсем мало. Даже сейчас ученые ловят их ради исследований, но не говорят об этом миру. Джисон закончил свой монолог и пение прекратилось вместе с этим. Минхо все так же лежал у того на коленях, наполовину в воде из-за начавшегося прилива, но способности сирены не давали ему замерзнуть. Он слушал каждое его слова, не пропуская ни единого. Спустя столько лет узнал правду, настоящую, из первых уст, но все равно для него это звучало как выдумка, даже учитывая то, что Джисон сам сирена, а не просто утопленник, которого придумало подсознание Минхо из-за отсутствия друзей и одиночества. Джисон все так же перебирал волосы человека, а тот лишь голову подставлял под изящные пальцы и сильнее ладони сжимал на чужих коленях. — Ты что-то сделал? — голос Минхо был тихим, слегка хриплым. Джисон списал это на усталость и эмоциональную измотанность. — Чтобы мне стало легче? Твой голос всегда успокаивал, но это не он, у меня будто вся грусть ушла, когда я лег к тебе на колени. — Помнишь, одним вечером я рассказал тебе о голосе сирен. Их пение действует как мягкое седативное, успокаивает, но при этом очищает разум. В твоем сердце осталась печаль, но она не такая, как была сперва, она слабее. Это моя заслуга, и я должен был спросить, облегчить ли твои страдания, но я не мог смотреть на то, как ты был разбит. Прости. — Ничего. Так лучше, — они молчали недолго, Джисон поглаживал чужие плечи, а Минхо тихо смотрел на воду перед ним. Он почти ничего не видел из-за отсутствия луны, но рядом с Джисоном он чувствовал себя в безопасности в любом случае. Теперь он знал правду, знал, откуда берет свое начало история, окутавшая город, и от этого ему даже стало спокойнее. Сирены не такие плохие, как их выставляли в рассказах и их поступки были вполне обоснованы. Всем живым существам хочется жить, потому они борются за свою жизнь. Даже если другим их действия кажутся жестокими. Минхо понимал их мотивы, у него было ни единой мысли о том, что их решения — плохи или неправильны, он осуждал людей за то, что они так поступили. Если бы их схватили и избивали, а после попросили плясать под их дудку, то они были бы недовольны, но все равно исполняли бы каждый приказ, чтобы выжить, а их родственники или друзья сделали бы все, чтобы помочь и чтобы освободить от этого плена. Сирены действовали точно так же. Минхо был рад, что удовлетворил свой интерес, он был счастлив узнать что-то новое — о силах, о их жизни; все, что рассказывал ему Джисон за время их общения, отзывалось в его сердце и сохранялось в его памяти. Настолько, что подводный мир стал для него интереснее, чем собственная жизнь на земле, особенно сейчас, когда у него никого на суше не осталось. Минхо был благодарен Джисону за рассказ, но больше его сердце согревало то, что тот использовал свои силы, чтобы облегчить его терзания. За последние три недели, что его не было на пляже, он постоянно думал о нем, а после корил себя за это, ведь думать надо было о матери, которой уже не было. О том, что он должен был уделять свое внимание ей, а не сирене, но лишь эта сирена делала его однообразные дни краше и ярче. А после смотрел на закрытую во вторую комнату квартиры дверь и его мысли уносились в депрессивные дебри, в которых он рассуждал о бренности бытия, о жизни и смерти, о проблемах отцов и детей. Думал о том, о чем обычно писали в книгах или что показывали в фильмах, перенося рассуждения на свою жизнь. Он запутался. Последние несколько месяцев стали для него водоворотом чувств, что закручивался на дне моря, а после стремительно поднимался к поверхности. Он сначала, при знакомстве с Джисоном, испытал страх, на смену которому пришли любопытство и интерес. А после сирена, нечеловеческое создание, стало ему другом, которого у него никогда не было. Которого хотелось позвать в гости, представить маме, показать все, о чем Минхо рассказывал, на практике: как пользоваться компьютером, телефоном, показать цветные картинки в металлическое коробке, что называется телевизором, просвятить Джисона и включить ему лекцию по основам современного искусства, послушать с ним музыку на колонке так громко, чтобы стены в доме тряслись, но он не мог всего этого сделать, потому что Джисону место было в теплой соленой воде, а Минхо — на суше, в окружении таких же, как он. Хотелось взять Джисона и съездить вместе с ним в большой город, до которого Минхо сам так и не добрался, потому что Джисон был ему дорог, и с ним хотелось делить все моменты: радостные, грустные, счастливые, печальные, да не важно, какие именно, главное, что он мог слушать медленное повествование, легкий смех и смотреть на красивую улыбку. Три недели были для него тяжелыми не только потому, что он потерял самого близкого родственника, который только может быть, а еще потому, что он не мог проводить время с Джисоном. Он скучал слишком сильно для человека, который не всегда вот так сможет лежать на чужих коленях на берегу, а увидев его сегодня вечером, ему стало легче в моменте. Еще до того, как Джисон начал петь, его присутствие само по себе было успокаивающим, ему стало проще только потому, что он знал, что может ему сказать о том, что произошло у него, что Джисон не оставит его и сможет выбрать правильные слова поддержки или просто составить компанию в молчании. И Минхо это пугало, потому что нельзя так сильно зависеть от морского создания. Нельзя так сильно зависеть от сирены, которой не будет в его жизни постоянно. Нельзя любить Джисона. — Джисон, — Минхо поднялся с чужих колен и сел рядом, обвив руками собственные. Парень лишь тихо смотрел на него, играясь с жемчугом своих украшений. — Спасибо тебе. За сегодня. За твою непонятную силу и за историю. Хоть она и была печальной, она помогла мне отпустить, наверное. По крайней мере, стало проще, это твоя заслуга. Мне нужно идти. Я думаю, что и тебе пора, но перед этим я задам вопрос, который волнует меня примерно половину времени, что мы знакомы. Почему ты всегда говоришь о сиренах так, будто ты — не они? Я всегда говорю о людях «мы», а ты всегда рассказываешь в третьем лице. — Потому что я не ощущаю себя сиреной. У меня есть силы, способности, я живу под водой и не могу выйти на сушу, но… сегодня ты не готов этого услышать, Минхо, я чувствую твою усталость. Ты не выдержишь, если я скажу, а я не смогу донести тебя до твоего дома, если ты потеряешь сознание. Ты истощен, но ты этого не понимаешь, когда ты вернешься, ты сразу уснешь. Мы встретимся через неделю, хорошо? Я не смогу приплывать какое-то время. Минхо правда почувствовал усталость сразу, как они разошлись. Дома он завалился на кровать, лишь сняв промокшую одежду, в которой без сил Джисона стало холодно. В кровати было тепло, и она наконец-то не чувствовал себя одиноко за эти три недели, зная, что не остался один. Он знал, что так будет, что родители — не вечные, что со временем воспоминания станут не такими болезненными, и это было последнее, о чем он успел подумать перед тем, как уснуть.

🧊🌊🧊

— Сегодня ты расскажешь мне, почему ты, будучи сиреной, не ощущаешь себя ею? — Минхо сидел напротив, поглаживая чужие ладони. Джисон в закатном свете выглядел еще лучше, чем обычно, он словно светился изнутри, когда его лицо ловило на себе солнечные лучи, мягкие, как и он сам. Минхо лишь любовался и немного нервничал, но рядом с Джисоном быстро успокаивался. — Я не уверен, обратил ли ты неделю назад внимание на то, что я сказал, что не знаю, как именно появились сирены, — Джисон замолчал, а Минхо лишь склонил голову набок, ожидая продолжения. Он заметил, но тогда было не до этого. — Это странно, да, не знать собственную историю? Однако никто не удивляется, когда ты говоришь, что не знаешь историю, например, чужой страны или народа. Помнишь, когда я только сказал свое имя, ты спросил, почему оно такое обычное. Ты никогда не задумывался, почему я так много знаю о твоем мире, о том, как живут люди, почему я не удивляюсь? Ты, зная то, как живут сирены, зная, как все устроено, должен был размышлять о том, что под водой все по-другому, что тут ничего нет, почему же тогда я все знаю. Минхо, казалось, дышать перестал, пока шестеренки в его мозгу соотносили несколько фактов, собирая их в одну картину, словно пазлы, которых у него никогда не было. У него проскочила мысль, но поверить своим догадкам он не мог, потому что реальность придуманного им сюжета казалась невообразимым явлением, потому что в мире, в котором он живет, мифологии места нет и существование сирен все еще необъяснимо, а более сложные, фантастические вещи не поддаются обоснованию. Но если есть Джисон, который дышит под водой так же легко, как и на суше, но выйти на нее не может, то есть вещи и чудесатее, чем это. — Когда тебя не было три недели, я каждый день приплывал сюда, но не показывался на берегу — без тебя рядом мне просто страшно. Я понимаю, что люди боятся сирен, и никто бы на милю не приблизился, если бы увидел меня, но опасения есть, наверное, на подсознательном уровне. Я чувствовал тебя, наверное, потому, что мы слишком много времени проводим вместе. Я желал позвать тебя, я так сильно жаждал тебя увидеть, я чуть не начал петь, чтобы пойти на поводу себе самому и заставить прийти тебя сюда, но я никогда не умел обращаться с приобретенной силой полностью. Ты знаешь, что сирены способны заставить людей подчиняться их воле, и ты был так нужен мне рядом, что я хотел воспользоваться своей силой, чтобы тебя увидеть, чтобы ты был со мной, но не стал, потому что боялся, что не смогу остановиться вовремя, что за своим голосом я утащу тебя на дно, заставляя захлебываться водой, потому мне оставалось только ждать, пока ты сам вернешься на наш берег. Я так и не научился контролировать этот дар или наказание. Джисон вздохнул, не зная, стоит ли продолжать, но заинтересованный взгляд Минхо напротив отвечал ему на незаданный вопрос, разрешая дилемму в его голове. Он понимал, к чему приведет его рассказ, и морально готовился уйти из жизни Минхо после своего рассказа, позволяя ему и дальше жить, но останавливаться он уже не мог, потому что скрывать и увиливать от темы каждый раз сил не осталось. — Двадцать лет назад я был глупым, наивным восемнадцатилеткой, который ценил свою жизнь примерно так же, как и кучку грязи. У меня не было ни друзей, ни ожидаемого счастливого будущего, семьи тоже не особо — дед с бабушкой, которые меня воспитывали, умерли, когда мне было лет тринадцать, не больше. Захолустье, в которое не приезжает никто, в котором люди выживали лишь на посевы да рыбу, что водилась в море. Года четыре за мной следила соседка, которой было жалко мальчишку, что остался совсем один, а после я был сам по себе, если жить хочется, то и рассаду научишься садить, и рыбу ловить. У меня никогда не было планов, я словно не рассматривал долгосрочную перспективу своего существования, проживая в глухом, бедном городишке, о котором забыло даже правительство страны, где вечное тепло и глупая, появившаяся на пустом месте легенда, — Джисон на секунду замолчал, сильнее сжимая ладони Минхо в своих, но на этот раз глаза его были обращены на них, а не на слушателя. — Я никогда в нее не верил, скорее, не из-за скептицизма, а из-за собственной тупости. Каждый вечер я проводил на море, а что мне было терять: подросток без всего, которому больше всего в мире нравился соленый запах и ветер, развевающий волосы и делающий их кудрявыми, теплые лучи закатного солнца, которые приносили с собой аромат свободы, раскованности, легкости. Это было тем, что меня радовало больше всего, море меня не пугало: я долго нежился в теплой воде, пока волны накатывали на меня с головой, что ненадолго я оставался полностью в ней, желая сделать вдох прямо там, не дожидаясь, пока я вынырну на поверхность. Мое тело бы прибило к берегу с первым приливом, а через пару недель обо мне бы никто и не вспомнил, может, лишь та соседка, однако на тот момент она была беременна, ей не было никакого дела до мальчишки, за которым она одно время следила, когда на подходе был ее собственный ребенок. Минхо осознавал каждое слово, но пока не мог соотнести самое важное, ему как будто не хватало воображения для этого, а Джисон лишь дальше в отступающую воду подвинулся, утягивая за собой Минхо. — Оказалось, что не желая жить на земле, я добьюсь того, что больше никогда не смогу на нее взойти. Сирена приплыла одной ночью, я так и не понял, что ей надо было. Это была красивая девушка, во всем белом, она выглядела как богиня, похожа на Русалочку, тоже с длинными красными волосами, она искала помощи у людей и нашла ее у меня — китобои подстрелили ее гарпуном, что ей пришлось прибиться к ближайшему берегу. Я бы не сказал, что у нас с ней отношения были, как у нас с тобой, скорее, приятельские, взаимовыгодные, а с тобой… Я не боюсь быть собой, я не боюсь, что ты причинишь мне боль. Я словно смотрю на себя двадцать лет назад, на себя, который не прислушался к безрассудным желаниям и продолжил жить, как и все здесь. Ты удивительный, невероятный, сильный и интересный, в тебе сокрыто столько всего, о чем ты сам пока еще не знаешь, вот что я чувствую, когда общаюсь с тобой… — Можно я тебя поцелую? — Минхо придвинулся почти вплотную, переводя взгляд то на их скрепленные руки, то на лицо почему-то взволнованного Джисона. Да, он его перебил, так не красиво, но ему было физически необходимо исполнить свое желание именно сейчас, словно потом он не сможет, словно Джисон как хрусталь рассыпется в его руках. — Нет. Прости, но нет, пожалуйста, не проси меня об этом. Только не об этом. Я не выдержу последствий. Пожалуйста, дослушай, и ты поймешь меня, — Джисон высвободил руки из ладоней Минхо и чуть отодвинулся назад. — Взаимовыгодные отношения, как я сказал. Голос сирены лечит, но когда они слабы, они не могут о себе позаботиться, им нужна помощь других. Я выхаживал ее пару месяцев, за которые мы просто разговаривали обо всем подряд, но не так глубоко, как мы с тобой. Я был человеком раньше, но ты это уже понял, ведь так. Твоя мать растила меня четыре года, а после я освободился из-под ее добровольной опеки над оборванцем. Я видел страх в ее глазах, когда она смотрела тогда на берегу, когда она звала тебя, Минхо, для нее ты сидел напротив мертвеца, напротив парня, который двадцать лет назад пропал в воде, потому она не хотела тебя пускать сюда, потому она боялась. Боялась потерять единственного ребенка после того, как ее предыдущий опыт в родительстве не удался, боялась, что тебя будет ждать то же, что и меня. Тогда в городе о моей так называемой смерти узнали быстро, но так же быстро и забыли, как я и думал. Я приплывал каждую ночь, желая лежать на мокром песке в лучах солнца, но я больше не мог — моим домом стал подводный мир и затонувшие корабли. Я жалел лишь об этом — о теплом солнце и мягкой зеленой траве, но больше ни о чем, здесь я счастливее, свободнее. Я могу делать все, что хочу, у меня появились силы, о которых я и мечтать не мог, но… — Ты так и не стал сиреной. Точнее, не так, ты стал, но ты ощущаешь себя человеком, который может дышать под водой, ты — не они. Они рождаются с силами, а ты их приобрел, потому ты не можешь это контролировать, да? Потому ты боялся позвать меня, ты боялся, что не справишься и утопишь меня, для тебя это неестественно. Сколько тебе было? — Восемнадцать. Теперь мне всегда восемнадцать, лучший возраст, я в самом расцвете сил. Я был человеком, который не хотел жить, а сейчас я жалею, что не родился на двадцать лет позже, потому что я бы хотел с тобой подружиться без этих ограничений. Минхо у нашей дружбы, я не знаю, нет будущего. Тебе нельзя оставаться в этом захолустье, ты сгниешь здесь так же, как и эти деревянные дома, а тебе надо цвести, — Минхо, казалось, не слушал, обрывая Джисона на полуслове. Стал каким-то дерганым, нетерпеливым, и в своем желании узнать больше и быстрее не заметил, как Джисон отодвинулся от него на несколько метров, как он отдалился, готовясь к отступлению. — Как это произошло. Как ты стал морским существом, обладающим всем этим, как это случилось? — Минхо сорвался на крик, который распугал спящих на камне чаек. Он не хотел слышать ответ, потому что знал действия Джисона наперед, потому что узнал Джисона лучше, чем самого себя. — Поцелуй, Минхо. Смертельный, потому у сирен ледяное сердце — они по-настоящему не живы. Когда сирены хотят убить, они топят, утягивают в воду и путают в водорослях, когда хотят подарить новую, другую жизнь, они целуют. Прости, Минхо, но если я хочу, чтобы ты распустился, мне надо избавиться от сорняка сейчас, пока я еще могу тебя отпустить, пока я не люблю тебя так сильно, пока я не стал настолько эгоистичен, чтобы забрать твою жизнь ради своего счастья. Джисон нырнул в воду как только договорил, что Минхо не успел ничего сделать. Ветер пронзил его резким холодом, напоминая, что он остался один, что тепло ему было только от сил Джисона, от его присутствия рядом. Он бросился в воду спустя минуты, но волны, словно по волшебству, отбрасывали его назад, сколько бы он не пытался идти вперед, закручивали его и возвращали на берег, где он в итоге и остался промокший насквозь, где его морозил ветер, что зубы начали стучать друг об друга, но уходить он не собирался. Он не мог. Минхо не мог поверить, что Джисон так с ним поступил, что оставил его одного, совсем одного, у него никого нет. Ни матери, ни друга, ни желания продолжать свою жизнь без всех. Господи, да Джисон мог выдумать все, что угодно, сказать, что Минхо показался его нежный взгляд, который скользил по губам, сказать, что он не может понравиться сирене, но он сделал то, что укололо в самое сердце — бросил его. И Минхо не мог винить Джисона, потому что тот заботился и желал лучшего, потому что тот не хотел убивать дорогого ему человека, не хотел отнимать возможность на нормальную жизнь со своими взлетами и падениями. Не мог и не должен был винить, но делал это, так и не уйдя с берега в течение нескольких часов, промочив слезами и без того влажную одежду, что в итоге сил на рыдания просто не осталось, а кислород словно обжигал легкие, не давая сделать полноценный вдох.

🧊🌊🧊

Минхо уехал через две недели. Собрал вещи и поехал в большой город, который был ближе всего, подал документы на перевод из своего университета в тот, который был здесь, снял комнату на сбережения матери, о которых он не знал, пока не начал разбирать вещи. У него не было даже фотографии Джисона, потому что рядом с ним он становился глупцом, которому важны мгновения и моменты, что он даже не потрудился запечатлеть их навсегда. Он даже не пытался продать дом, просто собрал пару сумок и поехал, как ему и сказал Джисон. Учеба была тяжелой, жизнь была слишком быстрой. Он не был готов к этому, потому что всю жизнь прожил в медлительной среде, где ритм жизни не ускоряется никогда. Дни летели в городе, который был полон незнакомых ему людей, которым было наплевать на других и их чувства, которые не извинялись, если наступали на ноги или разливали на него свой кофе, которые никогда не интересовались самочувствием и эмоциями, которые были пустышками, не имеющими собственного мнения. Его обижали одногруппники, не воспринимали его всерьез, говорили, что он оборванец из села, что он не знает, наверняка, как телефоном пользоваться, а Минхо лишь сжимал зубы и после учебы шел на работу в кофейню, потому что жить надо на что-то было, а деньги матери заканчивались. Минхо ненавидел запах кофе всю свою жизнь. День сурка, в котором сменялась только дата; Минхо не цвел, он увядал. Он не завел друзей, не завел отношения, даже кошку на улице не подобрал, хотя очень хотел. Красивый рыжий котенок, которого он лишь отнес в приют и заплатил за лечение, а после вернулся в свою многоэтажку, каждый раз при подъеме в которую у него кружилась голова из-за боязни высоты. Ему было тесно, душно, он задыхался от цемента вокруг, от машин, от транспорта, от отсутствия свежего воздуха и запаха моря. Экзамены он сдал с горем пополам, первый месяц лета и отсутствия учебы решил потратить на изучение города, надеясь найти то, что ему нравится, что заставило бы его забыть. Но среди всей этой суеты он чувствовал себя одиноким, не достойным такой жизни. Ему не хватало мягкой музыки, окутывающей сознание, не хватало пронзительных глаз и не хватало едва заметного сияния, не хватало тепла и долгих разговоров, не хватало сирены, что была его сокровищем, которое он потерял, которое затонуло и осталось глубоко под водой. Родной город встретил его предупреждением о шторме, затхлым запахом рыбы и туманом, окутавшим улочки. Его дом за эти полгода не облюбовали даже животные, а любимая кровать с жестким матрасом показалась в сто раз мягче той, в которой были одни перья и пух. Ледяная вода из-под крана казалась вкуснее бутилированной, а картофель, выращенный жителями города, насыщал сильнее, чем самый вкусный стейк в фешенебельном ресторане. Минхо был дома. Он стоял на берегу перед бушующим морем, волны накатывались на берег безостановочно, поглощая друг друга. Небо было серым, почти черным, а вдалеке сверкали молнии, предупреждающие о том, что в воду лучше не лезть, что лучше быть как можно дальше на суше. В руках Минхо не было ничего, он оставил телефон дома, а рядом с ним небольшую записку, чтобы всем было проще, чтобы у всех было понимание. Возможно, прозвище, что было дано ему почти полтора года назад, описывало его точнее всего. Возможно, он и правда молодой самоубийца. Минхо думал об этом, пока ехал сюда, в родной город. Думал, что так и поступит, во что бы то ни стало, что совершит что-то непоправимое, потому что в мегаполисе его никто не ждал, а здесь существование было бы бренно просто потому, что рядом не будет Джисона, который его покинул. Ему было негде жить, было незачем. Он не винил в этом никого, лишь себя самого, свою слабость и глупые чувства, а также винил оригинальную сказку о Русалочке, которая стала морской пеной, не выдержав грустной реальности. Может, он и сам, как она, а может, он просто глупец, который в шторм лезет в воду, не умея плавать. Он хотел добраться до камня, на котором в первый раз увидел Джисона. Там было не глубоко, он знал об этом всю жизнь, но он всегда был там с кем-то и в штиль. Сейчас же он был один, вместе со стихией, которая и из него сделает морскую пену. Минхо почти достиг камня. Волны не давали ему идти вперед, но он все равно продолжал, разрывая воду собой, которая, видимо, в итоге сдалась и после позволила человеку делать то, что ему вздумалось. Ему остался буквально метр, он бы сел на камень, где впервые увидел Джисона, а после бросился бы с него в воду, но стихия решила ускорить процесс: последним, что помнил Минхо, была вода, которая забивалась ему в легкие, что пузырьки воздуха шли к неспокойной поверхности и сливались с волнами. Он чувствовал, как его тело оказалось на твердой поверхности, как ему давили на грудную клетку, пытаясь откачать, но его разум не собирался пробуждаться. Он знал, что исход будет таким, шел сюда для этого, он не собирался бороться ради жизни в мире несбыточных желаний. Может, в какой-то момент он услышал крик через застилавшую его темноту, но прислушиваться не собирался, как и подчиняться. Джисон никогда не уплывал с этого берега. Даже в день, когда он оставил Минхо одного, спрятался в воде, а после нагнал волны, которые не дали бы его человеку зайти слишком далеко в море в поисках его. Он считал, что поступает правильно, даже учитывая тот факт, что Минхо только-только пережил потерю, потому что Минхо надо было двигаться дальше, а не прирастать к этому пляжу, к этому городу, к Джисону. Начиная тот разговор, Джисон понимал, во что он выльется, понимал, что узнай Минхо о том, что сиреной не обязательно рождаться, что он может быть ею, то тот попросит Джисона об этом. И он боялся, что не сможет отказать ему, поэтому лучшим вариантом, который пришел ему в голову, стал разрыв. Сейчас, стараясь вернуть Минхо к жизни, ему казалось, что лучше бы он согласился, потому что тот обрел бы другую жизнь, а не потерял бы ее вовсе. — Минхо! Я люблю тебя, пожалуйста, я умоляю тебя, — Джисон с детства умел делать искусственное дыхание, знал правила первой помощи, потому что жил на пляже около моря, но за время под водой навык ушел — он от воды не задыхался. Он старался изо всех сил, но вода не выходила из дыхательных путей, ему осталось только искусственное дыхание, но он не мог, потому что это бы убило Минхо другим способом. — Ты чертов недоумок, который не умеет плавать, Минхо! Семнадцать раз в минуту. Надо было сделать семнадцать выдохов в минуту, это Джисон точно помнил, но телу на камне было все равно на его старания. Джисон прошептал, что ненавидит его, а после сильнее прижался своими губами к чужим, что медленно холодели. Это был его единственный выход, который должен был сработать, который дал бы Минхо жизнь под водой. Жизнь под водой для Минхо, который за два десятка лет не научился плавать, для которого такой способ передвижения станет единственным возможным. Минхо открыл глаза и увидел над собой небо. Чистое, голубое, услышал крики чаек и глазами поймал солнечный свет. Он пытался подняться на локти, но не смог, будто его придавило чем-то к твердой поверхности, на которой он лежал. Провел так еще несколько минут, вспоминая, что произошло. Ему казалось, что он утонул, сделал то, что хотел. Может быть, он на небесах? Он явно помнит голос Джисона, который услышал впервые за полгода, но это же не могло быть реальностью, значит, он точно в раю. Но когда он поднялся, первое, что его встретило, это пощечина, увесистая такая и достаточно чувственная. — Ли Минхо, ты идиот, — он прижал руку к ударенной щеке, не веря своим глазам. — Я жив? — Нет, ты все еще идиот. Какого дьявола ты пришел сюда в шторм, Минхо? В единственный день, когда я был слишком далеко, чтобы успеть вовремя, чтобы успеть тебя спасти. Ты подумал о себе? Что ты хотел, умереть? Зачем? Ты подумал обо мне? У меня не осталось выбора, ты не вернешься на землю никогда, ты понимаешь это? Ты никогда не умел плавать, почему ты решил, что ты Посейдон, которому плевать на стихию. Минхо, ты наглотался воды, захлебнулся в волнах, твое сердце не билось, и губы становились синими, ты знаешь, как я испугался? Я полгода жил с пониманием, что ты послушал меня и выбрался отсюда, чтобы ты вернулся с мыслью о смерти? Если бы я знал, что ты такой глупец, я бы плюнул на все еще тогда и сделал бы то, что хотелось бы мне, не давая тебе возможности жить. Джисона трясло. Мало того, что он впервые был на море днем, так еще и Минхо, который не ценит то, что имеет. Больше всего с момента знакомства с ним он боялся одной вещи: потерять его, но страшно было не то, что Минхо когда-то уйдет и оставит его одного, а что тот просто умрет, что с ним что-то случится и его не будет рядом, чтобы спасти. — А теперь послушай меня, раз ты не сделал этого тогда. Джисон, когда ты оставил меня, представляешь, что я чувствовал? Ты оставил человека, у которого буквально на днях умерла мать, оставил одного в тихом городке, до которого нет никому дела, сказав, что я должен жить. Ты думаешь, я не пытался? Я уехал почти сразу, когда понял, что мне не стоит тебя ждать, перевелся в университет и устроился на работу, но вместо того, чтобы дышать полной грудью, я задыхался от грязи, от пыли, от лжи вокруг. Джисон, я не мог жить там, потому что быстротечность города для меня чужда, потому что я вырос здесь, и вот я вернулся, чтобы понять, что и здесь мне ловить нечего. Здесь мне все напоминало или о матери, или о тебе, как ты думаешь, мне было легко? Мне не было места в мегаполисе с небоскребами, мне не было места в этом городе, где каждый считает меня безумцем, но не говорит вслух, мое место было хотя бы рядом с тобой. Да, это подло и эгоистично, но я и подумать не мог, что ты все еще здесь. Я звал тебя две недели до своего отъезда, мерз на этом глупом мокром песке, потому что меня никто не согревал, потому что я привык к тебе и влюбился в сирену, но проблема в том, что раньше ты был человеком, потому ты должен был понимать цену своих слов и действий. Ты и так потерял меня, когда уплыл той ночью, когда рассказал, что бы изменилось, если бы тебя не было рядом вчера? Скажи мне, ты думал о том, что чувствовал я? Ты думал, что поступаешь правильно, верно, что позволяешь мне двигаться дальше, что обрываешь связь, чтобы у меня было будущее, но подумал ли ты о том, нужно ли мне это будущее, в котором нет тебя? В котором я могу быть окружен сотнями людей, но все равно буду чувствовать себя одиноко, — Минхо лишь слабо усмехнулся, притягивая Джисона к себе. Как бы глупо тот не поступил, он любил его. — Я пришел сюда умереть, Джисон, потому что моя жизнь не стала бы полноценной без тебя. Я не знал, что ты будешь здесь, чтобы меня спасти, но ты подарил мне что-то новое. И, наверное, все-таки научил плавать. Джисон, тебе надо было позволить мне утонуть с тобой. Джисон никогда об этом не думал, считая, что делает все так, как надо, считая, что Минхо переживет, найдет новых друзей и перестанет его вспоминать. Сейчас, слушая его, он понимал, что это не так. Что он действительно был эгоистом по отношению к Минхо, потому что ставил свои желания выше его. Ему казалось, что отпустив, он спасет Минхо от своей любви и ее последствий, но он не просчитал то, что этим самым его погубит, хоть Минхо его в этом и не винил. Джисон был эгоистом, потому что считал, что может решать — жить Минхо или нет. У Джисона по щекам текли слезы, впервые за двадцать лет он чувствовал их, потому что был не под водой, пока Минхо целовал его, обхватывая руками щеки и мизинцами проходясь по шее. Чувствовал мягкие, холодные губы, которые навсегда останутся такими, потому что приплыв Джисон на пару минут позже, Минхо бы уже ничего не спасло — ни медицинская помощь, ни волшебные силы. Целовал так, как хотел все время, как мечтал, когда попросил Джисона об этом, целовал, словно боялся, что Джисон вновь от него уплывет, оставляя Минхо разбираться с новой жизнью самостоятельно. Целовал, обжигая чужие соленые от слез губы горячим дыханием, тут же охлаждая своими губами. Целовал, утягивая под воду, потому что с берега послышались крики жителей, что вышли на пляж. Целовал, затягивая Джисона глубоко в морскую пучину из соленой воды и горьких чувств. Они стали частью городской легенды, что через десятки лет распространилась по миру. Стали частью легенды о божественных сиренах, но теперь в ней было дополнение о человеке, которому чужда была жизнь на суше настолько, что он с легкостью обменял траву на водоросли и кораллы, и о молодом парне, который полюбил морское создание настолько сильно, что не смог существовать без него. Они смотрели, как легенда о них разносится по миру, как ее подхватывают молодые писатели и увековечивают в своих произведениях, а после уплывали на глубину, к затопленным кораблям, где их никто не мог найти, но где оба они были счастливы. Вместе.