***
— Может, все-таки к Паукам? — Да не думаю. Само пройдет. Я с ним посижу, идите. Курильщик проснулся к вечеру следующего дня. Голова ватная, все плывет. Сфинкс сидел, закинув свои бесконечные ноги на стол. Будь у него руки, сложил бы, наверное, их на груди. — Доброе утро. — И тебе, — протянул Сфинкс, покачиваясь на стуле. Горло режет, глотать больно. — Сколько я спал? — голос звучал, будто из-под тяжелого одеяла. — Долго, — лаконично ответил Сфинкс и кивнул на тарелку на столе, — тебе принесли поесть. Сигареты тоже где-то там. — Не хочется. Пить хочу. — Вся комната в твоем распоряжении, дружище. Твори и сотворяй. Курильщик кряхтел и стонал, как старый дед, пока пытался вползти в коляску и не убиться. — Где все? — Ушли на добровольно-принудительные Акульи активности. Так что придется самому. Извини, я тебе не помощник. Голову прострелило такой резкой болью, будто ему вбили туда три гвоздя друг за другом. Курильщик почти заплакал, пока ставил кипятильник в банку воды. — Мир несправедлив, — горько пожаловался он, не сообразив, кому он это говорит. — А мармелад это перемолотые кости свиней. Дальше что? — любезно утешил Сфинкс. — Чего?.. Ладно, неважно, забудь. Курильщик мигом вспомнил, за что он ненавидит Сфинкса, и тут же окуклился в своей злости. Эта же злость и дала ему сил навести себе горячий чай из запасов стаи. Иначе от недомогания он бы просто развалился на части и выпал из коляски, чтобы закатиться в щели между досок. — Того, Курильщик, что это все очевидные вещи. Все равно, что жаловаться, что вода мокрая. Но я слушаю тебя. Из глу-убокого сочувствия. — Мог заткнуться, хотя бы пока я болею. Кажется, это называется вежливость, — прохрипел дрожащерукий Курильщик. — А как же тогда ты будешь жить? Если бы не злился так часто, вовсе бы не выползал с кровати. Это все во благо. Курильщик набирался смелости, прихлебывая обжигающий чай. Чтобы сказать, куда Сфинкс может засунуть свое благо. И как глубоко. Чтобы ударить его, хотя бы скинуть его ноги со стола. Но не смог. Подняв глаза, он наткнулся на прямой изучающий взгляд Сфинкса. Он ухмылялся. — Что? — как можно более беспристрастно попытался выдать Курильщик. Не получилось. Сфинкс опять смеется. У Курильщика от этого звука что-то переворачивается в желудке. Как комья липких червей. Почти как на его картине о любви ко всему живому. — Ты забавный, Курильщик. Вот и все. — Почему ты всегда себя так ведешь, будто ты тут самый умный? — в Курильщике закипала тягучая черная злость. В сочетании с тяжелой простудой, смесь выходила просто гремучая. — А ты? — Сфинкс беззлобно улыбнулся. Этот вопрос поставил Курильщика в тупик. Он сглотнул больным горлом и уставился на Сфинкса в бессильной ярости. А потом плеснул остывшим чаем ему в лицо. — Это что-то новенькое, — только и сказал он, вытирая щеку о плечо и отфыркивась от горьких капель. — Ненавижу тебя. — Думаю, что это не совсем так. Но кто я такой, правда? — Ну ты и сволочь, — почти с восторгом выдохнул Курильщик и поставил чашку на тумбочку. Сфинкс лишь улыбнулся, а ему мерещатся разведенные в стороны руки. Мол, да, ничего не поделать, я сволочь. Когда в ванной Курильщик сидел под теплыми струями воды, он перебирал в голове воспоминания последних двух дней: там нет ничего, кроме Сфинкса. Когда он захлебнулся в оргазме и в слезах, в его голове все еще было сияющее ничего. И посередине пустоты Большая Кошка. Здоровья его зубам..
12 мая 2024 г. в 00:33
— Его лихорадит.
Сфинкс проверил его температуру, коснувшись губами лба. Курильщик и вправду почувствовал волну жара, но не был уверен, из-за чего. Табаки взмахнул руками, из рукавов рубахи посыпались крошки.
— А я говорил! Я предупреждал! Но кто ж послушает старого Табаки, особенно когда это скучные наставления о заботе о своем здоровье… Да, никто, решительно никто не слушал!
Голова раскалывалась. Курильщик неловко подтянулся на подушках. Кожа пылала, кости ломило, а за шиворотом будто все еще катались комья снега.
— Шакал, ты сам делал ставки на то, кто первый переползет горы сугробов у крыльца из колясников. И, кстати, выиграл кучу сигарет.
— С сожалением, сочувствием и заботой! Я же предупредил их, чем это кончится! Держи, Курильщик. Ты честно заслужил эту сигарету, старина!
Лорд, выигравший во вчерашних гонках — кто бы, блять, сомневался, — с усмешкой чистил ногти на подоконнике. Рыжая ему за победу послала воздушный поцелуй. С тех пор эльфийский король сиял, как начищенный чайник.
— Он же проиграл, — меланхолично заметил Горбач, стуча спицами.
— Так и я ему даю не целый блок. Это утешительный приз, чтобы разжечь в нем жажду реванша! — Табаки назидательно качает пальцем.
Сфинкс улыбнулся уголком рта и закатил глаза. Его синие джинсы были вытерты на коленях, на рубашке красовались следы отбеливателя — сонный Македонский ошибся тазиком, и теперь одежда Сфинкса вся была в пятнах. Кое-кто из Логов уже перенял это, как новую моду, и Дом гордо ходил весь в горошек.
— Ты бы хоть поджег ему эту несчастную сигарету, Шакал, — протянул Сфинкс, опираясь спиной о кровать Горбача, — он же сейчас себе волосы спалит. И будешь наслаждаться полулысым состайником до самого Выпуска.
— Типун тебе на язык, дурила! — спохватился и поспешил на помощь Табаки, по пути свернув пепельницу.
— А я бы поглядел, — промурлыкал с подоконника довольный Лорд.
Курильщик судорожно затянулся, спасибо Табаки за помощь, и проследил глазами путь языка Сфинкса между его пересохших губ. Сначала по верхней, потом по нижней. Сфинкс был красивый.
Какой-то особенно больной, уродливой красотой.
Глаза Рыжего делали из Рыжего ангела, глаза Сфинкса делали из Сфинкса урода. Огромные, зеленые, очень уставшие. С прожилками, цветом, как у пожухлого листа. Полные то ли неизбывной тоски, то ли презрения ко всему живому. Когда Сфинкс закрывал глаза, он был красивым.
Курильщик хотел бы его ударить, но всегда знал, что силенок не хватит.
Часы пробили полночь. Лорд соскользнул с подоконника, залез в коляску и исчез из спальни. Наверняка под утро опять заявится нетрезвым и раздраженным. Шакал тоже засобирался и торопливо уехал следом. Черного было не видно со вчерашнего дня, Горбач улёгся спать. Слепой словно растворился в воздухе, Курильщик совсем не заметил, как он ушел.
— Температура поднимается. Что будем делать? — Сфинкс оторвался от изучения какой-то истрепанной книжицы и обратился к Маку.
Тот невнятно что-то пробормотал и начал рыться в верхнем ящике тумбы.
Курильщик видел все вокруг размытым, нечетким. Кости запястий словно горели изнутри, и его уплывающее сознание успело еще сформулировать мысль:
— Я больше не смогу рисовать.
— И с чего бы это, интересно? — Сфинкс смешливо приподнял бровь.
— Руки… — Курильщик поднял трясущиеся ладони на уровень глаз. — Не работают больше. Буду как ты.
Сфинкс засмеялся. Звук был чистый, красивый. Он запрокидывает голову и кажется почти хорошим человеком, пока улыбается. Когда Сфинкс смеётся, у него зубы видно.
Здоровья твоим зубам, Большая Кошка.
— Выпей, пожалуйста, — материализовался рядом Македонский.
В одной протянутой руке две таблетки, в другой стакан. Курильщик едва не расплескал воду, пока не глядя донес ее до рта. Лихорадочным взглядом он продолжал высматривать остатки этого звонкого смеха в глазах Сфинкса.
— Спи, ребенок, — резко сказал вмиг посерьёзневший Сфинкс, словно захлопнув перед ним дверь.
Курильщик упал на подушки, будто его толкнули в грудь, и ему — из-за температуры, конечно, — чудится, что это Сфинкс его толкнул.
Он падал в тяжелый, температурный сон, проваливался в него, как в ледяное болото. Снились ему то ли пустые холодные зеленые глаза, то ли кошки. С острыми клыками.