Set me free

— какого черта, Юнги?! Что за нахуй ты устроил?! Какой ещё «Извини за то что был милым»? Тебя по голове уебали или как?! — Чимин зол. Нет, не просто зол. Он просто нахрен взбешен. Его нижняя губа подрагивает, подбородок напряжен и он буквально выплевывает все свои притензии не успев закрыть за собой дверь в гримерную.       Девушки-визажистки вжав голову в плечи быстро стали собирать косметику, чтобы убежать от разборок, свидетелями которых они уж точно не должны быть. Юнги стоит возле вешалки с его одеждой и снимает с себя свитер, в котором он был на съёмке шучиты буквально десять минут назад. Он не реагирует на наглый выпад в свою сторону, лишь коротко бросает взгляд на девочек. Они все так же сноровисто собирают все принадлежности по своим чемоданам. — Нуны, вы не могли бы нас оставить пока, а позже подойдёте забрать, что необходимо? — вежливо просит он. Визажисты и стилисты коротко кивают и выходят из просторной гримерной. — Тебе че весело? Весело издеваться надо мной?! Тебе, блять, так смешно с этого? — Чимин не унимается и подходит вплотную, хватая Мина за грудки. — Как нахуй тебе удаётся быть такой мразью, а? Ты… ты… Я, блять, ненавижу тебя, слышишь?! Я тебя видеть нахуй больше никогда не желаю, крыса ты поганая! Чимини, я тебе тогда сказал, что твой голос… фу, блять. Не произноси, блять, моё имя. Знает, что у меня был сложный период, а из-за кого он, нахуй, был сложный, а? Из-за кого я бухал до блевоты? Ты такой лицемерный, что опять тошнота накатывает! — Чимин трясет его и продолжает выплескивать весь свой гнев, а Юнги стоит и никак не подает вида, что ему дискомфортно. Когда младший заканчивает свой монолог, тот коротко вдыхает и практически не находя, что ответить, произносит: — Прости, это просто часть фансервиса. Но я постараюсь, чтобы он был более умеренным. Глаза Пака загораются словно пламенем. Лицо искривляется в гневном отвращении. — Ты, блять, ебливая скотина! Я никогда, слышишь, никогда не устану тебе об этом напоминать. Я тебя не-на-ви-жу. Ты самая напыщенная и эгоистичная мразь, которую я когда либо в жизни видел. Иди еби дальше своих шлюх и будь так, блять, добр не приближайся ко мне. Не смей говорить мне о фансервисе, не с смей говорить со мной не перед камерами, не смей смотреть на меня своими ебучими глазами и делать вид, что я у тебя что-то забрал! Потому что я потратил на отношения с тобой шесть ебучих лет! Я из-за тебя проебал все отношения с родными, я из-за тебя лишен ахуенных контрактов и я из-за тебя в немилости у Ши Хека, и я, блять, из-за тебя проебал всю свою молодость, чтобы ты променял меня на первую попавшуюся дырку, чтобы ты, гнида такая, растоптал мою душу! Так что перестань нахуй вымаливать у начальства ебучие взаимодействия со мной, я тебя видеть не хочу, я не собираюсь с тобой больше говорить буквально ни-ког-да, ты меня услышал? — он говорил строго, со всей возможной серьёзностью, которую он мог выдать. И не смотря на то, что сердце его разбивалось на части и он хотел завыть в голос, он впервые за все время, прошедшее с расставания, смог сказать так много своему бывшему. Потому что пол года он провел в слезах и каждый вечер топился в алкоголе. Потому что после того, как он застукал своего самого любимого хена на измене, он не мог и двух слов ему сказать, кроме тех, что он произнес в самом начале конца.

***

— Альбом… твой альбом, ты писал альбом, хен. Ты его уже дописал? Ты уже дописал свой альбом? — тихий дрожащий голос разбивал тишину студии. Чимин смотрел на любимого стеклянными глазами. Только что студию Юнги покинула девушка. Она быстро накидывала свою блузку и подтягивала короткую юбку вниз, подмышкой у неё были зажаты туфли, а некогда аккуратный пучек на голове съехал в сторону. Юнги быстро дрожащими и непослушными руками застегивал ширинку своих джинс, а торс его был обнажен, весь в розовых полосах и следах чужеродного блеска для губ. Лицо его пунцовело с каждой секундой все сильнее, взгляд бегал от монитора к пульту, после к футболке, что валялась где-то на полу. — Юнги, ты дописал альбом? — голос дрожал, сквозь него прорезались хрипящие визгливые ноты. Еще несколько секунд, и Чимина прорвет, — Юнги, почему ты молчишь? Ты… — глазами он ухватил какой-то странный предмет под диваном рядом с Мином. Красного цвета, что-то странное, что-то, чего здесь никак не должно было быть. Пак на дрожащих ногах подошел к дивану и под тяжелым взглядом Юнги он опустился на колени. Пак подобрал непонятный предмет и развернул его в руках. Красные кружевные трусики, очень маленькие, и очень, очень мокрые. Чимин взвизгнул и отбросил их в сторону, в слезах посмотрел вверх, на своего возлюбленного, — почему?! Скажи мне, почему?! Ты не можешь не сказать мне! Ты не можешь… Ты не можешь не сказать! Говори, ну же! — Чимин ухватился руками за чужую штанину, комкая грубую ткань в ладонях, — Говори же, почему ты… Ах… А… Ха… — внезапно дыхание сперло, в горле встал ком такого размера, что вдохнуть казалось слишком тяжело, не то что говорить. — Чимини, тише, дыши, — Мин опустился рядом на колени и взволнованно стал гладить его по спине, — Чимини, дыши, пожалуйста! Пак задыхался, рука его легла на грудь. Он в панике смотрел по сторонам, смотрел на любимое лицо, так близко находящиеся рядом. На шее он увидел фиолетово-красный засос. Глаза его расширились и он в очередной раз завизжал и оттолкнул от себя внезапно ставшего чужим и незнакомым самого близкого и любимого человека. — Уйди! Уйди! Оденься и уходи, сейчас же! — Мин смотрел на него с тусклой глубокой болью в глазах, он стоял на коленях ссутулившись, руки его были опущены а губы так же как и у самого Чимина дрожали. Чимин посмотрел в его влажные от слез глаза и внезапно в его голове что-то щелкнуло, — я уйду. Он спокойно поднялся и медленно вышел из студии.       Он дошел до выхода в полной прострации. Он не заметил как сел в свою машину, не заметил как доехал до дома, который когда-то они считали своим общим. Не заметил, как пару часов непослушными руками собирал свои вещи и, наконец, когда он все собрал, Чимин зашел на кухню и достал из бара бутылку виски. Руки больше не дрожали, размеренными движениями Пак налил достаточное количество жидкости в дорогой хрустальный стакан. Однако, когда он поднес его к своим губам, пальцы дрогнули и стакан упал на керамогранит кухни. Звук бьющегося стекла сработал как рубильник. Наконец его сняли с тормозов, все предохранители слетели. Другой рукой он схватил виски и залил обжигающую жидкость в рот из горла. Он жадно глотал, алкоголь огнем растекался по грудной клетке, наполняя желудок, и его едва не сводило спазмом. Влив в себя половину бутылки Чимин со всей силы размахнулся и разбил её о каменный стол. Стекла летели в стороны, какие-то мелкие попали в ладонь, но он не обратил на эту неяркую боль внимания, ведь она была совсем незаметна в сравнении с той болью, что рвала его изнутри на части. Мужчина резко развернулся и стал по очереди доставать из стеклянного бара дорогие бутылки с алкоголем, и одну за другой ронять их на пол, замахиваясь посильнее, чтобы наверняка разбить, разбить так же, как разбили его сердце. Ему было плевать, что некоторые бутылки были стоимостью чуть дешевле автомобиля премиум-класса, плевать, что некоторые были подарены мемберами на какие-то очень значимые события, плевать, что какие-то — едва ли не единственные в мире. Плевать. Сердце Пак Чимина тоже единственное в мире, однако же Юнги это никак не остановило. Так почему он должен остановиться? Почему он должен заботиться о том, чтобы разбивать эти чертовы бутылки по одной? Правильно, к чему эта степенность? Чимин схватился обеими руками за полку и с силой дернул её вниз, стекло билось, жидкость разливалась, а на душе не становилось легче. Чимин оглянулся вокруг, это дорогущая кухня, эти чертовы полки из натурального дуба, которые они, блять, так долго выбирали, которые они несколько месяцев ждали от чертова мастера, который вручную их изготавливал, эта чертова мраморная столешница, камень для которой вырезали едва ли не единственные резчики по мрамору в стране, этот ебучий хрусталь, подаренный ебучим Баном Ши Хеком. Чимин поднял стул и бросил его со всей силы в кухонный гарнитур. Какая-то щепка отлетала в щеку. Похуй. Как же похуй. Он дернул за дверцу шкафа, она с хрустом отошла в сторону, дальше. Дальше. Дальше. Что дальше? Смеситель от именитого дизайнера? Похуй. Все не имеет значения. Это все шелуха. Потому что, блять, красные трусики под диваном, потому что исцарапанная ногтями белая кожа, потому что фиолетово-красный засос. Потому что — Чимини, ты же знаешь, как мой альбом важен для меня. Потому что — я не приду домой, этот альбом сведет меня с ума. Потому что — Чимини, я знаю что они говорят о тебе, но это не их вина, что они зашли так не вовремя, просто тебе стоит вести себя приличнее. Потому что — Чимини, все будет в порядке, никто не увидит, я точно закрыл дверь. Потому что — да именно здесь, Чимини, нет, я не хочу возвращаться в гостиницу, я хочу в гримерной, это же так горячо, только подумай. Потому что — мне жаль, что твои родители так отреагировали. Потому что — я написал твоей маме, что я твой парень, и я хочу провести этот отпуск с тобой, потому что я не знаю, когда еще у нас выдастся возможность провести время вместе. Потому что — я не знаю, по какой причине именно Чонгук поехал на открытие чемпионата мира по футболу. Потому что — я намекнул Ши Хеку не нагружать тебя, ведь ты и так очень сильно утомляешься. Потому что — блять, как же заебал этот Тэмин, какого хуя ты с ним вертишься? Потому что — Тэхену обязательно так часто приходить? Потому что — тебе не кажется, что тебе стоит быть более сдержанным с Чонгуком? Потому что, блять, просто потому что. Потому что чертов Мин Юнги.       Чимин достает отсек с посудой и вываливает содержимое на пол. Хватает с пола огромный нож и несется в гостиную. Да. Диван — идеально. Что там? Двадцать миллионов вон? Поебать, он уродский. Потому что Мин Юнги его выбрал, потому что хер знает, кого на нем ебал Юнги. Он вспарывает кожаную обивку погружая комнату в трескающие звуки, смешивая их со своим пыхтящим дыханием. Что дальше? Ковер? Чуть дешевле дивана. Причина та же. Чимин падает на него коленями и замахивается, пробивает насквозь, тянет, режет, рвет. Похуй.       Он запыхался. Пот стекает со лба, щека саднит, руки в мелких порезах. Похуй. Он поднимает голову и безумным взглядом осматривает их интерьер. На полках стоят их виниловые пластинки. Винил альбома «Be» попадается на глаза и на мгновение он хмурится. Нет. Это единственное святое в этом доме. Это их труд. Их кровь, пот и слёзы. Это — никогда. А что там дальше? Остальное, что не касается бантан — в топку, и похуй на коллекционные издания, похуй на раритет. Он поднимается и степенно собирает все их альбомы и пластинки. Относит к своим вещам в коридоре. После возвращается и роняет чертов шкаф с изобилием этого музыкального дерьма. Затем переворачивает, хватает пластинки и крошит их одну за другой в жилистых руках. Обломки больно царапают кожу. Не велика беда.       Возвращается обратно к ковру, с силой дергает нож из половицы и идет в спальню. Здесь трахали только его. А может и нет? А может еще пару шлюх? А может Юнги и простыни не менял, прежде чем нагнуть на этой кровати Чимина? А может, а может — похуй. Острый нож вспарывает матрас. Ткань шелковой простыни трещит под его рукой, и да, это волшебный звук. Такой же волшебный, как все звучащие на этой простыне Чиминовы стоны и он не позволит Юнги вспоминать их. Не позволит ему слушать шелест этих простыней, записывать его в микрофон, использовать как сэмпл, вставлять его в свои музыкальные дорожки, как он сделал это со стоном Чимина. О, как он самодовольно улыбался покрасневшему Намджуну, как он ухмылялся, глядя в глаза Ши Хеку, когда рассказывал ему о своей шалости во время корпоратива, и как после, Ши Хек смотрел с укоризной на Чимина. Проблядь. Гнилая проблядь.       Тем же ножом Чимин вспарывает и одеяло, и подушки. Воткнув нож в матрас он уходит. Быстрым шагом он влетает в кабинет Юнги и осматривает его. На полках стоят награды. Больше нет. Одна из них влетает в окно, которое треснуло от тяжести груза. Подойдя к рабочему столу он осматривает бумаги, что лежат на нем. Ничего важного, какие-то неясные записи, черновики и… Бумага, которую принес Чимин. Бумага, которую нужно было заполнить, чтобы следующим летом они могли зарегистрировать брак в Нью Йорке. Бумага, так и не заполненная. Бумага, на которой оставлен след от кружки с кофе. Чимин склоняется над ней и не замечает, как на нее падают крупные капли, не размывающие напечатанный текст, однако все вокруг размывается. Он всхлипывает и падает назад, глухо стукаясь копчиком о холодный паркет. Поднимает голову вверх и воет от собственной ничтожности. Тот самый айдол номер один. Тот, самый, о котором многие мечтают, за краткий миг с которым миллионы душу бы продали. Тот самый, кто нагло растоптан. Обесценен и обесчестен.       Еще около часа он лежит на холодном полу и смотрит в одну точку. Когда слышит звук открывающейся входной двери он понимает, что не успел уйти вовремя. Хотя, какая теперь разница? Ведь Юнги по какой-то причине не пошел вслед за ним, ведь он не приходил в течении нескольких часов. Рассчитывал, что Пак успеет очистить их дом от следов своей жизни в нем? Рассчитывал, что он будет его смиренно ждать на поебанном диванчике? О чем думает Юнги? Что вообще он думал о Чимине? Ох, кажется это уже совсем неважно.       Чимин поднимается и тихо идет на выход. В гостиной его встречает растерянный взгляд бывшего возлюбленного. Он смотрит на него пронзительно печально. Знал бы Чимин, что этот взгляд теперь навсегда останется с ним, что теперь, когда они будут встречаться вновь, этот взгляд черных кошачьих глаз всегда будет смотреть так, он бы достал нож из матраса в спальне и вонзил бы в обе глазницы. Ведь смотреть на него так — преступление. Пак пожимает плечами и плетется в сторону прихожей. Там стоит его чемодан и дорожная сумка. Он выкатывает вещи за порог и бросает на выходе. — Остальные вещи заберут завтра в десять. Они в коробках в гардеробе. — Чимини? Ты… уходишь от меня? — Испуганно спрашивает Мин, стоя в паре метров от входной двери. — Боже… можешь больше не называть меня так?