My Immortal

– Подождите, то есть, я правильно понимаю, – Даша сидит в кресле – в клиентском кресле! – и болтает ногой в изящном, по-странному девчачьем ботинке, – вы двое – призраки детективов, которые… Ярик не поправляет. Во-первых, потому что перебивать девушку невежливо; особенно, если это живая девушка; особенно вдвойне – если это первая живая девушка лет за сорок, которая тебя вообще видит и которая с тобою вообще разговаривает. Во-вторых, потому что её первым перебивает Саша: – Мы не призраки детективов, – чопорно отрезает он, знакомо нервно дёргая щекой, – мы призраки, которые стали детективами. Это разные коннотации. Яру немного хочется шикнуть на него из вредности и напомнить о его же любимых приличиях и этикетах, потому что, ну, видит бог и вместе с ним вся вселенная, Саша столько раз твердил об этом ему самому, что он заслужил небольшой реванш. Но он только упирается спиной в подоконник поудобнее, радуясь, что вопреки страшным сказкам не проходит его насквозь, и внимательно смотрит вперёд, переводя взгляд с одного на другую. “Не хватает пива и чипсов” – думает он с усмешкой. Хлеба у него нет, да и есть его в призрачном состоянии идея так себе, на троечку, если, конечно, твои вкусовые сосочки не приходят в восторг от вкуса сухого песка; зато зрелище – десять из десяти. Несмотря на то, что вероятней всего, ему скоро придётся вмешиваться (в лучшем случае – запретить им спорить хотя бы ненадолго, наконец; в худшем – разнимать драку и спасать собственного бесценного напарника от выцарапанных оскорблённой экстрасенсшей глаз – насчёт того, кто победит, он, увы, не обманывается). Даша закатывает глаза – не так жутковато-эффектно, как во время спиритического сеанса, но тоже весьма… впечатляюще. Яр смотрит заинтересованно и с уважением – и вау, интересно, это тоже какой-то её особенный дар или этому можно как-то научиться? Он бы взял пару уроков, ей богу. – Окей, – ворчливо бросает она, – вы двое – призраки, которые стали детективами, основали агентство и решили помогать другим призракам и заодно бегать от смерти? Ничего не упустила? Саша морщится, но снисходительно кивает. Ярик прячет улыбку в кончиках губ, в уголках глаз, в ямочках на щеках. Саша никогда не признается, но Ярик знает его лучше, чем он сам, Ярик выучил его, вызубрил, как песню на чужом, но бесконечно красивом языке. Он уверен: Даша ему нравится. Может быть, в какой-то степени даже больше, чем Яру; Яра очаровывает то, насколько она живая, дышащая, тёплая настоящая; Сашу – вот эта её ворчливая искренность пополам со стервозным дружелюбием, которая делает её немного похожей на него самого. Саша не очень-то склонен к самолюбованию, но встретить кого-то хотя бы чуть-чуть похожего на тебя после долгих лет наедине с Яром, который от него отличается как дождевая капля от снежинки, должно быть, очень неплохо. Яру не то чтобы это нравится; Яр почти что в восторге. Логика тут простая: чем больше Саша проникается, тем дольше Даша остаётся здесь и тем дольше он может поболтаться с кем-нибудь из живых. Он ничего не имеет против привидений, но тоска по чему-то живому нет-нет, но колется где-то в сердце. Яр верит, Саше это тоже пойдёт на пользу – пусть и не может пока толком объяснить, почему. Он никогда не был “тем самым умным” в их дуэте, но у него всё-таки есть вот это чисто человеческое, интуитивное понимание. Его дедушка бы, наверное, назвал это чуйкой, а Аня – эмоциональным интеллектом, и… Он мотает головой, чувствуя противное жжение в животе, отрезвляюще прикусывает щёку с внутренней стороны и снова вслушивается в диалог. – …ты три часа назад узнал, что такое интернет, а теперь говоришь мне загуглить?! Оу. Оу! Это что-то новое. Он приподнимает брови и ободряюще улыбается Саше уголком губ. Саша шумно выдыхает. – Я предлагаю тебе за…гуглить, потому что я уж точно не знаю, как это работает! – говорит он, приподнимая ладони в примирительном жесте. – Вместе с призрачностью не выдают методичек, знаешь ли. Даша отмахивается от него с какой-то театральной безнадёжностью и действительно достаёт из сумочки смартфон. Ярик застал телефоны, он даже звонил когда-то дедушке и болтал с ним долгими вечерами пока мама была на работе, но он помнит их уродливыми и нелепыми; поэтому сейчас он, насколько может, вытягивает шею и наклоняется всем телом вперёд. Видно не очень хорошо – но лучше, чем ничего. Ему любопытно. Кто может его в этом обвинить? Любопытство, может быть, и сгубило кошку – но ведь не его. Его уничтожило ни разу не это. Даша что-то яростно печатает, стуча острыми ноготками по экрану, и на несколько минут погружается в чтение. Ярик пальцами выбивает на подоконнике какой-то ему одному известный ритм; он, честно говоря, никогда не любил тишину. Ни при жизни, ни после смерти. После смерти – особенно. Саша косится на него, но ничего не говорит. Даже не качает головой. Он смотрит куда-то вперёд и немного вдаль, приподняв подбородок и скрестив на груди руки, весь такой из себя отрешённый и строгий, и даже Ярик не может сейчас с точностью сказать, что там происходит в этой симпатичной, бескомпромиссно умной голове, под этими едва уложенными во что-то приличное волосами. Ярик никогда не говорит об этом прямо и всерьёз, – его язык это шутки, поддразнивания и подколы, – но он всем своим глупым небьющимся сердцем надеется на то, что он хотя бы немного умеет его понимать. Ну, кто если не он? В офисе тихо и прохладно (“почти как в склепе” – старательно не думает Ярик), и он почти успевает уйти в какие-то свои не то чтобы очень весёлые мысли, когда тишина вдруг распадается громким возмущённым воплем где-то почти что на уровне визга: – Приворожить мёртвого возлюбленного на мошонке дятла?! Ярик давится смехом; из горла выходит какое-то идиотское булькание. В этом есть какая-то доля вселенской несправедливости: ему даже дышать не нужно, но нет же, в мире обязательно найдётся что-то, чем можно подавиться. Он пытается пробулькаться, чтобы потом просмеяться – потому что такой уровень абсурда этого явно достоин. Саша немного краснеет – или, что вероятнее, ему на лицо снова падают лучи тусклого ноябрьского закатного солнца; у привидений, всё-таки, кровь не разгоняется категорически – и ещё сильнее вздёргивает нос. Яру смешно и неловко; он честно пытается перестать ржать, но получается плохо. – Что это вообще такое? – сквозь хохот спрашивает он, и Даша разворачивает экран к нему. Яр немного щурится, но всё же читает, – по крайней мере, зрение после смерти не падает сколько бы он ни читал в темноте и ни пытался безуспешно вглядываться в бездну с надеждой и ужасом одновременно. Она обычно ведь всё же смотрит в ответ. – Сайт тёмной ведьмы Агафьи, – читает он нарочно противно-дурашливым тоном, – наложу порчу на понос, сниму венец безбрачия. Даша кривится. – Ненавижу шарлатанов. Яр сочувственно гнёт уголок губ. Он догадывается, насколько неприятной, гадкой, даже опасной может быть работа медиума, и видеть то, как кто-то выдаёт за это обыкновенное мошенничество… наверняка дьявольски неприятно. Яр знает о дьяволе слишком уж много, хотя ни разу не встречал его сам. Даша отбрасывает телефон на стол, словно эта самая тёмная ведьма Агафья может проклясть её на понос прямо через экран (Ярик не исключает, что там может быть и такое предложение). Они снова обмениваются взглядами – немного весёлыми, немного понимающими, – и скрещиваются ими, переводя глаза на Сашу. Потому что во вновь повисшей тишине раздаётся вдруг громким треском хлопок в ладоши, и это что-то да должно означать. – Так, – серьёзно, слишком серьёзно для ситуации говорит Саша и тянется пальцами к переносице, словно пытаясь поправить на ней несуществующие очки. – Мы уже сорок минут пытаемся решить этот вопрос. Какие у нас вообще причины оставлять её здесь? И окей, Ярик всё ещё уверен, что Даша ему нравится. Ну, почти. Он же его знает. – Во-первых, ей некуда идти… – начинает он. Его перебивает она сама, резко встряхивая волосами: – Это взаимовыгодное сотрудничество, – отрезает она уверенно. – Нам не обязательно дружить, но нам всем это выгодно. Она звучит так, словно других вариантов быть не может, словно они даже не приходили в её светловолосую голову; она вся сквозит такой непрошибаемой убеждённостью, что Ярик верит ей ещё сильнее, он не уверен, не часть ли это её дара, но даже если и так… …даже если и так, на Сашу это определённо не действует. – А в чём конкретно заключается твоя, – он делает в воздухе неопределённый, но совершенно точно пренебрежительный жест рукой, – польза? И, блядь, Ярик ненавидит, когда он такой. Потому что сашины внутренние стены – это шаг вперёд и два назад, и стоит ему почувствовать хотя бы шаг за собственную зону комфорта, он тут же строит их заново, и дай бог, чтобы не прочнее, чем прежние. За тридцать лет такое возненавидит кто угодно, пожалуй. Ярик просто не любит разрушать их каждый раз по новой, ладно? Даша круто разворачивается одним движением, её длинные светлые волосы снова подлетают в воздухе, её глаза практически сыплют голубыми, сернопламенными искрами, и Ярик обречённо прикрывает глаза, внутренне подбираясь. Ну, по собственному довольно долгому и весьма неприятному опыту он примерно догадывается: вот примерно сейчас будет драка. И он всё ещё ставит в ней на Дашу. – Да ты что?! – выплёвывает она, словно дракон – пламя. – Тебе правда нужно объяснять, ёбаный ты мудак?! Саша смотрит на неё, по-прежнему сидящую в кресле, сверху вниз этим своим безразлично-равнодушным взглядом, от которого сжимается что-то в груди. Может быть сердце – даром, что то давно не бьётся. Даша смотрит в ответ – яростно, зло, выжигая всё вокруг нахер, даром, что не буквально; воздух между ними электризуется почти ощутимо, и Яр, несмотря на всю отвратительность ситуации на какое-то мгновение… засматривается на них, что ли. Не на них конкретно даже; на то, как они схлёстываются огнём против льда. Ну, это просто немного красиво, а он немного эстет. Она сердито ударяет раскрытой ладонью по столу – попадает по одному из небрежно оставленных там кем-то из них (Ярик ставит на себя) дел. И – он словно знает о том, что сейчас произойдёт, за мгновение до. Он не медиум ни на самую жалкую каплю, но – чуйка, помните? У Даши закатываются глаза. На этот раз – вот в том самом, хтонически-стрёмном смысле. Её жутковато потряхивает, она бормочет какие-то бессвязные звуки, и у неё буквально видны белые, бешено вращающиеся глазные яблоки с кровавыми прожилками сосудов; Яр всё равно смотрит на это с каким-то странным, граничащим с отвращением восторгом, словно на мёртвую птицу на дороге. В спиритизме ему всё время мерещится какая-то странная, немного мерзкая красота. Саша тоже смотрит, и у него в глазах – чисто научный, рабочий интерес. И совсем немного былого равнодушия – для баланса. Она приходит в себя и падает лбом на стол, но Яр успевает заметить выражение её белого, как полотно, лица. Чистый, ничем не прикрытый ужас. Отчаяние. И усталость. Он почти рвётся к ней навстречу, когда Саша цепко хватает её за локоть, одновременно крепко и бережно сжимая пальцы. И да, Ярик почти ждёт того, что он со своей бестактной жёсткостью вот-вот начнёт её допрашивать о том, что она увидела, – но Саша, оказывается, даже спустя сорок лет способен его удивить. – Посмотри на меня, – чётко говорит он, – давай, посмотри, подними голову. Молодец. Это происходит не с тобой. Ты в безопасности. С тобой – всё в порядке. Слышишь меня? Давай, приходи в себя. Дашин взгляд медленно становится осмысленнее и живее. Ха. Ну вы поняли. Живее. Ярик чувствует, как по грудной клетке изнутри растекается странная иррациональная гордость. – Нормально? – спрашивает Саша спустя пару минут, чопорно убирая руку. Даша кивает, и Саша тут же хмурится, и взгляд у него становится тяжёлым как у ищейки. – И что ты видела? Ну, собственно, чего он вообще от него ждал? “По крайней мере”, – с весёлой обречённостью думает Ярик, – “он сначала привёл её в чувство”. Даша выпрямляется, притягивает к себе графин и жадно пьёт воду прямо через край. И отвечает дрожащим, но решительным голосом всего через пару глотков – через пару секунд – через пару взлётов длинных, густо накрашенных тушью ресниц: – Женщины… без спины. В иссохших венках. С кровью на лицах. Часть детей ещё жива. Они словно в тумане. Как… как гипноз или что-то такое. Ярик ловит сашин мрачный взгляд. Они переглядываются – как обычно, привычно и правильно, понимая друг друга без слов и ощущая друг друга на каком-то внутреннем, дрожащем между неработающих лёгких уровне. Он почему-то чувствует облегчение от этого чувства – словно он и сам испугался, что это куда-то исчезнет, если с ними вдруг появится кто-то ещё. Словно это было не его идеей вообще-то. – Ещё что-нибудь? – сдержанно спрашивает Саша. Он выглядит собранным и отрешённым, как обычно, не-живым, но… Ярик знает куда смотреть. Ярик знает его всего, каждую деталь. Сашу всегда так же, как и его, выдают нервные музыкальные пальцы. Пальцы, которые сейчас дрожат в неровном треморе, словно цепляясь бессмысленно за воздух. – Вода, – мучительно жмурясь бормочет Даша, – вода, много воды… и чёрные плиты. Саша вежливо, острозубо улыбается. И делает шаг вперёд. – Поздравляю вас, коллеги, – хмыкает он, – у нас по плану – мавки в Кронштадте. Яр абсолютно точно не в восторге. *** Он ловит Сашу – буквально ловит за рукав искусно сшитого под старину сюртука – на выходе из офиса и так же точно ловит его взгляд. Припорошенная вековой пылью зелень, собранная, строгая и готовая к работе. Ярик вполне справедливо уверен, что под этой пылью у него эмоций – океан и ещё пара небольших лужиц; но все моменты, когда он позволяет миру довести его до ручки, когда он позволяет себе быть уязвимым, когда он позволяет Яру видеть хотя бы мелководья в этих своих океанах, буквально можно посчитать на пальцах двух рук. И это за сорок-то лет. Яр каждый из них хранит где-то между рёбрами, на задней стенке мёртвого сердца, в каждом сосуде и каждой клетке, трепетно оберегая проявления чужого доверия. Но чаще всего – чаще всего он выглядит как всегда. Закрытым и сдержанным, как заклинившая дверь бункера, в котором можно спрятаться от всего мира – но не от себя самого. – Я правда думаю, что это хорошая идея, – выпаливает Ярик сходу, частя и тараторя, продолжая цепляться пальцами за жёсткую узорчатую ткань. – Ты же видишь, с ней всё будет намного проще!.. Саша медленно кивает и так же медленно отцепляет его пальцы от своего пиджака, всего на секунду удерживая их в своих. Ярик не удивлён; Ярик помнит, что он вообще не фанат прикосновений. Не то чтобы это мешало ему хоть когда-нибудь – если ему хочется обниматься, он обнимается, и от этого у Саши спастись уж точно нет шансов. Но потом он улыбается – и в этой улыбке почему-то вдруг есть что-то такое, чему у него никак не получается дать название. Или, может быть, чему ему неосознанно не хочется его давать. “Не буди лихо, пока оно тихо” – вспоминается ему полузабытая поговорка откуда-то из детства, и он почти ухмыляется, вспоминая о том, что Лихо им разбудить всё-таки как-то пришлось. Но сейчас – сейчас он не готов где-то внутри, где-то под сгустком собственных сложных эмоций и чувств. – Проще, да, – невесело хмыкает Саша в ответ, словно прокатывая короткое слово на языке, пробуя его на вкус, обжигаясь и мечтая выплюнуть его назад. И зачем-то нелогично добавляет: – Ты уверен, что всё будет хорошо? Ярик торопливо и крайне уверенно кивает, хотя, строго говоря, это не совсем так, и Саша знает это наверняка. В их положении вряд ли можно быть в чём-то уверенным – это раз. Два – всё вполне себе может пойти не хорошо. Два из двух – мимо, пролетело, как фанера над Парижем. Но он всегда тот, кто рискует и пьёт шампанское, оставляя Саше просчитывать за него риски и останавливать, когда его заносит уж слишком далеко. Одна мысль из тех, которые он старательно пытается не думать, всё же упрямо бьётся у него на подкорке словно бабочка под стеклом и вырывается наружу практически против воли. – Я испугался, – намного тише, мягче, намного откровеннее говорит он, почти что теряясь в пыльной зелени – испугался, что между нами что-то изменится. Что мы больше не будем… нами. Я не хочу. Звучит как-то нелепо, глупо, по-детски, – неудивительно, если учесть то, что он умер в шестнадцать и не учитывать того, что он умер лет сорок назад, – но всё ещё… странно. Но он если и знает точно что-то в этой жизни, – смерти, – чём угодно, – то только то, что он не хочет никаких перемен. Этот человек был рядом с ним десятилетиями. Этот человек – половина его души, его суть, его смысл, и он бы скорее умер ещё парочку раз или отрезал себе правую руку, чем согласился на что-нибудь кроме того, чтобы провести рядом с ним оставшуюся им вечность. Яр просто надеется, что в этот раз он сказал всё правильно. И из сашиной улыбки действительно пропадает практически всё то неясное и неровное, безымянное и безумное нечто, которого он почти что успел испугаться. Остаётся только спокойствие и усталость, почти родные, выученные наизусть до малейшей морщинки. – Я тебе обещаю, – серьёзно говорит он, – это никогда не изменится. Даже на том свете, если вдруг что. Ярик кивает, опуская ресницы и глядя на Сашу полуприкрытыми глазами из-под них. Он, на самом деле, ужасно рад, что они говорят. Не только что они говорят об этом – тому, что они говорят друг с другом в принципе, и Саша не прячется в работе и не закрывается в режиме бесчувственной статуи, мальчика из фарфора и стекла, как это бывает порой. – Но ты серьёзно сказал ей, что от неё не было никакой пользы? – приподнимает он бровь, и Саша закатывает глаза. Получается не так эффектно, как у Даши, но тоже ничего. Пробирает, по крайней мере. – Мы бы без неё валандались с этим дерьмом ещё неделю. Между ними расстояние – всего ничего, сантиметров десять, и Ярик беззастенчиво пользуется этим уже второй раз за вечер, тыкая пальцем в чужое плечо. Саша фыркает. – Ничто не исключает фактор везения, – нарочито занудным тоном тянет он, явно с трудом сдерживая улыбку, ему не хватает только поднятого вверх указательного пальца для образа заумного преподавателя, и это смотрится как-то комично и очень трогательно. – Это могло быть просто совпадение… Ярик бессовестно перебивает – просто потому что может и потому что Саша ему ничего не скажет, – а если и скажет, у него есть железный аргумент получасовой давности. – Два раза – уже не совпадение! И строго говоря, они оба знают про теорию трёх раз, и по сашиным глазам видно, что он готов о ней напомнить – но он просто опять дёргает щекой и отмахивается. – Хорошо, хорошо, я признаю. Ты был прав, а я нет. – И Ярик едва успевает совсем немного залучиться самодовольством, когда он добавляет: – Всё равно это статистически случается так редко, что тебе никто не поверит. Ярик, как пятилетка, показывает ему язык. Потом, вспомнив, что он вообще-то давным-давно вырос, очень по-взрослому тыкает ему фак, глядя на то, как в чужих глазах появляется пыльное, старомодно-напыщенное возмущение, оставшееся с ним навсегда из далёкой-далёкой обычной жизни, и вспоминая о том, как сам же рассказывал ему о том, что этот жест вообще значит. Тема себя почти что исчерпывает – но разговор нет. Яру до странной дрожи, до тремора где-то среди внутренних органов хочется доказать им обоим, что ничего не изменилось. Не изменилось и не изменится. Поэтому он делает то, что получается у него лучше всего: ухмыляется и клоунадничает. – Странная штука, да? – подмигивает он. – Изгоняли демона, а нашли золото. Саша издаёт странный звук – что-то горловое, между смешком и хмыканьем. Что ж, Ярик, по крайней мере, рад, что ему весело. В любом случае, это вершина того, на что он сейчас мог рассчитывать, если учитывать правильно все обстоятельства. – Да уж, – ухмыляется тот, – золото среди тухлой селёдки. Настоящий клад. Ярик чувствует, как внутри что-то чуть-чуть теплеет и тает как лёд в мае, несмотря на то, что за окнами начинается ледяной противный питерский ноябрь. Потому что да, Саша снова язвит и выпендривается, но делает это беззлобно, просто так. Просто потому что он так привык. Просто потому что они оба так привыкли. С Дашей и правда получилось забавно. Ну, Ярик считает, что это забавно, – он предполагает, что в сашиной голове это звучит как “странно”, “безумно” и “невыносимо”. Они просто взялись за то, чтобы изгнать демона из девчонки, подружки какой-то очередной покойницы, узнавшей об агентстве призраков-детективов в загробной тусовке. (Слухами полнится земля, не без гордости думает Яр, а сарафанное радио в их случае иногда работает просто на ура). Они просто изгнали демона, в отместку действительно попытавшегося закидать их стухшей рыбой. Он просто уронил рюкзак, из которой просто вывалилась фотография – и незнакомая ещё симпатичная блондинка в порыве желания помочь её подняла. И тут же, закатив глаза и задрожав, добавила недостающий пазл, крошечную деталь в дело, над которым они бились последнюю неделю. Естественно, Ярик считает, что она им необходима. Дело даже не только в том, что она – в буквальном смысле среди них свежая кровь; просто он видит в их совместной работе огромный потенциал. А ещё – едва ли не ниспосланный вселенной символизм; мёртвые и живая, непобедимый симбиоз, наёбывающий круговорот жизни на все деньги. Фак ю, circle of life, к чёртям Элтона Джона и всё такое. Но Саша – грёбаный застрявший в своих собственных привычках и убеждениях консерватор, заковавший себя в какую-то броню и в неприступную башню, словно дракон и принцесса одновременно. Саша упрямо думает, что им ничего не нужно менять, даже несмотря на то, что благодаря Даше они буквально раскрыли аж два дела за вечер. Оно и оказалось-то пустяковое, если знаешь, кого искать – обыкновенные отупевшие от голода упыри. Делов на пару минут и пару ударов зачарованной битой. Ярик готов был на руках её нести обратно в офис, если бы это не выглядело совершенно, блядь, сюрреалистично в глазах живых – парящая в воздухе в неудобной позе девушка. Зато кофе и ужин он ей купить смог – спасибо Саше и его педантичному “оплата вперёд”. В общем, Яр искренне считает, что его долг – убедить Сашу в том, что он не ошибается на этот раз. Яр, в целом, горазд на проёбы и в жизни, и в посмертии, это его хобби, можно сказать, но сейчас он готов ручаться за то, что это всё идёт так, как надо. Не то чтобы он верит в какой-то там божественный замысел. Просто так должно быть. Почему – узнаем в какой-нибудь следующей серии. Саша тяжело вздыхает – а ему, блин, даже дышать не надо, это вот исключительно ради драматичности – и негромко говорит: – Поговори с ней. Объясни тонкости. Нам не нужен новичок. – И добавляет упрямо: – Даже на один раз. Что ж, это уже кое-что. По крайней мере, он не пытается снова сопротивляться, ругаться и ворчать. Пусть и на один раз – он убедится сам в том, что так работать намного эффективнее, и… Ярик не успевает замечтаться о том, как весело им будет втроём. Его прерывает очередное не имеющее никакого практического смысла, но весьма вежливое покашливание на грани тонкого, почти неуловимого. – Мы поговорили. Можно мне уйти? – Саша вздёргивает бровь, которую кривовато пересекает широкий шрам от калёного железа, и Яр только сейчас замечает, что на нём кроме сюртука галстук, рубашка и даже идиотского вида цилиндр. Яр и сам порой одевается довольно вызывающе, но Саша – Саша это просто какая-то ёбаная модная катастрофа. Яр малодушно радуется тому, что его кроме Даши и него самого никто не видит – вряд ли вызволять напарника из психушки самое весёлое в мире занятие. Он торопливо отходит в сторону, освобождая дорогу к двери, но от вопроса всё же не удерживается: – И куда ты такой красивый? Саша дёргает бровью. – Проветриться. И ужом выскальзывает за дверь, тут же теряясь наверняка в переплетении улочек и подворотен, не оставив ему и шанса ни спросить ещё какую-нибудь ерунду, ни напроситься за ним следом. Ну и ладно. Не очень-то и хотелось. Яр всё равно чувствует странную пустоту в грудной клетке – почти такую же странную как в тот момент, когда его сердце перестало биться. *** Утром он находит Дашу на диване, скрючившуюся в какой-то отвратительно неудобной позе, но вполне себе проснувшуюся и залипающую в свой обожаемый телефон. Он улыбается, видя, как её волосы рассыпаются по подушке неаккуратной неукротимой волной и как в них золотится холодное, но ужасно яркое солнце. Ни следа от вчерашней стервозной уверенности; только мирная, пока ещё немного сонная безмятежность. Она поднимает глаза на него и уголком губ улыбается в ответ. Ярик мысленно фыркает – незлобно так, по-доброму; настолько ярким кажется контраст. – Прогуляемся? – без обиняков спрашивает он, не размениваясь на приветствия и дежурные вопросы. Даша немного щурится и подаётся вперёд. – С тобой? Рано утром? – хмыкает она. – А вдруг ты хочешь заманить меня куда-нибудь на кладбище и, не знаю, вселиться в моё бренное несчастное тело? У меня есть такой опыт, знаешь ли, повторять не хочется. По её тону слышно, что она это всё не всерьёз, каждое её слово пропитано сарказмом от и до, превращаясь в грубоватую шутку, но Яр всё равно подхватывает правила на лету. – Кто вселяется в людей утром? – делано ужасается он, хотя знает по опыту – много, блин, кто. – Ты меня недооцениваешь. Если бы я этого хотел – неужели не додумался бы позвать тебя ночью? Чисто для протокола, изначально план такой и был. Остановило его только то, что людям, чтобы нормально существовать, всё-таки нужно хотя бы немного поспать. Ну, хоть иногда. Но хрена с два он ей об этом скажет. Даша склоняет голову к плечу и внимательно смотрит на него. Ярик без особого труда выдерживает эту игру в гляделки, пристально уставившись в ответ, – вообще-то, он мог бы даже не моргать, если бы захотел. Наконец, она сдаётся первая и поднимает руки в миролюбивом жесте. – Ладно-ладно, умник, – ухмыляется она, – дай мне переодеться. И не подглядывай сквозь стены. Умником его рядом с Сашей довольно заслуженно называют ужасно редко, на самом деле, и в этом определённо что-то есть – даже если учесть, что она явно делает это с добродушной насмешкой. Ну, эффект неожиданности, всё такое. Ярик с ответной усмешкой салютует ей двумя пальцами от виска. – Дорогая, моё либидо умерло ещё в восьмидесятых. Как и я. Даша закатывает глаза и делает вид, что бросает в него подушку. Через двадцать минут они шагают по Невскому, переглядываясь так многозначительно, словно у них есть какая-то общая тайна кроме того, что они буквально медиум и призрак, которого видит только она. Сюжет буквально для детского детектива, конечно. – Короче, Саша считает, что если ты хочешь с нами работать, – начинает он серьёзно, – то тебе нужно знать хотя бы азы нашей работы. Про то, кто такие мавки и что с ними делать, говорить не буду, но… Даша жестом говорит ему помолчать и достаёт из кармана какой-то комок спутанных проводочков, вставляя концы в уши. – А вот теперь привет, – улыбается она. – Валяй, начинай свою лекцию, гуру. У Ярика на языке вертится тысяча и один вопрос, но он сдерживает их все. Вместо этого он и правда начинает рассказывать ей о тонкостях работы, потихоньку втягиваясь в это как в водоворот, пересказывает восторженно, захлёбываясь словами, какие-то дела и с лёгким самодовольством замечает чужой восхищённо-горящий взгляд. – А ещё, – говорит он, – очень удобно иногда когда ты невидимый – всегда можно пролезть в участок, например. Нас как-то застукали, когда Саша переписывал какой-то документ, и они едва не двинулись, когда увидели летающую ручку… Рассказ сбивчивый, сумбурный и путаный, но Даше, кажется, действительно интересно. – Вау, – удивлённо и будто бы искренне впечатлённо произносит она, перебивая его. Возможно, всё-таки не настолько интересно. Над подачей надо поработать. – Да ты же обожаешь эту работу. Ярик приподнимает брови. – Конечно. – Он оглядывается по сторонам, восхищённо глядя на замерзающий, по-осеннему меланхоличный и по-зимнему хрустальный Невский. – А ты думала, почему бы я стал заниматься этим тридцать лет? Даша выглядит совсем сконфуженной. Ярику немного становится стыдно – ну так, на краешке сознания. – Я думала, это… больше сашина история? – неуверенно, выверяя каждое слово, говорит она, и такая неуверенность на неё тоже не похожа, но на этот раз в каком-то неприятном смысле. – То есть… он так переживает обо всём этом! Мне казалось, это не настолько важно для тебя… Ярик тонко, невесело улыбается, прячет в уголках этой улыбки все осени, похожие и не похожие на эту одновременно, и подходит к парапету на набережной, глядя сверху вниз на тёмную, лениво перекатывающуюся волнами Неву. Нева всегда его понимает. Нева всегда его успокаивает. – Саша, он… сложный, – негромко, мягко говорит он, не глядя на Дашу, но чувствуя, как она стоит рядом, практически прислонившись плечом к его плечу. – Занудный, нервный, замкнутый. Невыносимый, если честно. Ну, ты его видела, он почти всегда такой. Иногда мне кажется, что если бы мы уже не были мертвы, я бы убил его ещё раз. Но у меня нет и не будет никого ближе. Никогда. И это дело, агентство – это наша общая мечта. Дело всей… ну, не жизни, дело всей смерти, если угодно. Саше нравится быть полезным, а мне… Я не очень-то много хорошего успел сделать при жизни. Вот теперь делаю. Мне тоже нравится. Тишина повисает невесомой паутиной, и её липковатые прикосновения клеятся к лицу тончайшими нитками. Яр смотрит на реку. Река смотрит в ответ сашиными глазами. Нева начинает затягиваться льдом, но по её поверхности ветер всё ещё гонит пожелтевшие сухие листья, и сейчас это выглядит практически как метафора. Знамение. Символизм. Ну или по нему плачет дурка. Одно из двух. Железная ограда совсем рядом. Прикоснись – обожжёшься калёным железом до боли. Яру щекочет нервы этот странный азарт, эта нездоровая игра с болью в кошки-мышки. Он неохотно переводит взгляд чуть вправо и вверх, вглядываясь в тонкое точёное лицо. Даша смотрит прямо на него, и у неё в глазах мелькает понимание и ещё вместе с ним какая-то новая эмоция, которой он снова не в силах дать название. Что же у них всех за такая новая странная привычка – смотреть на него так, что он не понимает, что конкретно этом выражении прячется? Ярик бросает усталый прощальный взгляд на реку и делает шаг назад. – Идём, – говорит он, – нам пора возвращаться. По крайней мере, Саша может им гордиться. Он же сделал то, что тот попросил. И, кажется, даже не облажался. Прогресс. *** Когда они возвращаются, – Даша допивает кофе из бумажного стаканчика, а Ярик вслух рассуждает о вкусе – Саша уже ждёт их на крыльце, как всегда безупречный в своём собственном ебанутом стиле, застывшем где-то на границе девятнадцатого века и офисных белых воротничков. У него в руках – яров рюкзак, в глазах – решимость разобраться с этим всем поскорее, а в уголках губ – нервная усталость. В общем, всё как обычно. Библейская, блядь, картина. – Когда мы выдвигаемся? – всё равно спрашивает Яр, то ли ради приличия, то ли ради их собственной маленькой традиции. Саша улыбается, но так неощутимо, тонко, что не зная и не заметишь вовсе. – Прямо сейчас. Он сбегает вниз по ступенькам и делает было шаг к раскидистому дереву, туда, где клубится, кучкуясь, словно тяжёлые осенние облака, когда Даша перехватывает его за запястье, почти касаясь открытой кожи. Саша едва заметно вздрагивает, и на этот раз Даша это замечает, перехватывая чужую руку чуть выше. Саша не любит прикосновений к рукам. Яру чтоб узнать это понадобился почти месяц, а ей хватает дня – кажется, он всё-таки не ошибся. Наблюдательный медиум – прекрасный детектив. – Не хочу нас задерживать, – с лёгкой, практически мягкой насмешкой говорит она, – но не все из нас умеют передвигаться по теням. Саша чертыхается себе под нос, прикусывает губу и недовольно смотрит ей в лицо. Ну да, конечно, Ярик об этом не подумал. – Хорошо, и что ты предлагаешь? – скрестив руки на груди, интересуется он таким ядовитым тоном, что Яру, честно, хочется спрятаться. За дерево, например. Или за Дашу. Останавливает его только то, что и там, и там его всё равно заметят. Даша тонко улыбается – её сашин яд, кажется, вообще не пробивает ни капли – и снова машет у него перед носом тускло загоревшимся телефоном. – Автобус до Кронштадта выезжает через сорок минут, – подмигивает она, – и ехать всего полтора часа. Через два часа, считай, будем уже там. Саша качает головой и чуть отклоняется назад – от маячащего перед его лицом экрана. – Ты будешь, – он вдруг смотрит на Ярика в упор, так пронзительно и долго, что ему кажется – сейчас он должен сделать какой-то жутко важный выбор, от которого будет зависеть… что-то. Его напрягает то, что он даже не может понять, что конкретно стоит на кону, но всё равно чувствует мурашки, противно ползущие по позвоночнику и вдоль лопаток. – Мы пойдём по теням и будем ждать тебя на месте. Яр переводит взгляд с одной на другого. Опять. Да почему он обязательно должен находиться между двух огней, блядь?! Он же не виноват, что хорошо относится к ним обоим. Разумеется, если бы ему пришлось делать серьёзный, настоящий выбор, то… Он, к счастью, не успевает закончить мысль. – Мы поедем втроём, – отрезает Даша, зябко кутаясь в шарф поплотнее. – Вам понравится, это весело. А ещё мне нужна информация, Яр не всё мне рассказал. Саша фыркает, но как-то… не так убеждённо, как всегда. Как будто он начинает сдаваться. Яр пошире открывает глаза, на всякий случай. Обычно этот упрямый осёл стоит на своём даже понимая, что категорически ошибается. – Тебя примут за сумасшедшую, – отмахивается он. – Люди решат, что ты разговариваешь сама с собой. Даша победно улыбается, так, словно ждала эту фразу всей душой, и достаёт из кармана уже знакомые Ярику проводки. – Люди решат, – с плохо скрытым торжеством отвечает она, – что моя подруга пересказывает мне сериал про призраков-детективов. Пойдём, а то опоздаем. Она разворачивается и быстро цокает каблучками вперёд, абсолютно не сомневаясь, что они последуют за ней. Ярик смотрит на Сашу – тот явно колеблется. Повинуясь какому-то странному порыву, он кладёт ладонь на рукав его пиджака и немного сжимает пальцы. – Если ты совсем против, – негромко начинает он, глядя куда-то в сторону, – я догоню её и скажу, что мы дождёмся её там. И – вот оно. Он просто надеется, что ему никогда не придётся выбирать кого-то одного из них всерьёз. Саша качает головой и кивает куда-то вперёд. – Пойдём уже, – ворчит он, но глаза у него улыбаются так трогательно и благодарно, что у Яра под рёбрами что-то скручивается от этого взгляда. – Посмотрим, что такое автобусы. Дашу они догоняют молча, но эта тишина не ощущается давящей, как вчера вечером. Она ощущается просто… комфортной. Очень-очень комфортной. Как всегда. В автобусе Саша всё равно молчит – как кажется Ярику, просто из вредности и чувства противоречия. Потому что он смотрит в окно, он буквально к нему приклеивается, с полудетским восторгом глядя на то, как по ту сторону проплывают деревья и странного вида многоэтажки. Ярик на мгновение задумывается о том, насколько молодыми они оба умерли. О том, сколько всего в мире изменилось из того, что не настолько очевидно, чтобы они могли это понять. О том, насколько другой мир вместе с Дашей открывается даже для него – а уж о том, каково Саше, даже думать страшно. Его колет тоненькой иголкой жалости, – к ним обоим – и он встряхивает головой, как мокрый пёс, словно воду сбрасывая тоскливые мысли. Даша сидит, сложив руки на коленях, эдакая пай-девочка, если не знать, как несколько десятков минут назад эта пай-девочка мастерски манипулировала ими обоими, и всем видом показывает, что готова выслушать ещё одну небольшую лекцию. Ярик фыркает и болтает все полтора часа, иногда краем глаза тихонько любуясь умиротворением на сашином лице. Когда они выходят из автобуса, Даша ёжится под холодным шквалистым ветром и зябко потирает краснеющие ладони. Саша смотрит на неё несколько долгих секунд, переводит взгляд на старомодные часы на своём запястье, и вздыхает – снова исключительно ради драматичности: – Сходи возьми что-нибудь горячее. На тебя смотреть холодно. Даша благодарно кивает и уносится, возвращаясь через пятнадцать минут с покрасневшим носом и бумажным парящим стаканчиком в руках. Ярик за это время успевает лениво проверить, что Саша с педантичной аккуратностью уложил – иначе не скажешь – в его рюкзак, перекинуться с ним парой не особо значимых соображений по делу и без особых угрызений совести запрыгнуть на капот чьей-то машины. Ещё один плюс быть мёртвым – сесть можно буквально куда угодно. – Итак, – нервно начинает Даша, немного стуча зубами и поджимая тонкие губы, – какой у нас план? Просто идём куда-то, делаем что-то, раскидываем мавок и забираем детей? Яр смеётся в голос. Саша тоже улыбается уголком губ. Ну потому что в целом, если не вдаваться в подробности, примерно так выглядит буквально каждый их план. – Почти, – посмеивается он, болтая ногами и задевая лодыжкой номерной знак. – Здесь за храмом есть старое кладбище. Оно невидимое для людей, поэтому там и заводится неприятная нечисть. В основном. Даша поднимает брови, жадно отпивая из своего стакана с таким видом, словно только он сможет спасти её от мучительной смерти. – В основном там или в основном неприятная? – подозрительно уточняет она. Ярик пожимает плечами. – И то, и другое. – Он нервно постукивает ребром ладони по собственному запястью, но, заметив сашин взгляд, почему-то тушуется. Выдавать свою нервозность не хочется. Особенно если учесть, что он и сам не знает, от чего нервничает. – Вообще странно, что они только сейчас выползли. Недавно был Самайн. Почему не тогда? Саша качает головой и ерошит волосы, превращая их, и без того встрёпанные, в настоящее гнездо. – Наоборот, – поправляет он, – они нажрались энергии в Самайн, повылезали, а теперь им есть хочется. У этих тварей своеобразно работают организмы. Ярик снова смотрит на него с уважением и каким-то лёгким восхищением – как каждый раз, когда Саша говорит что-то своё такое умное. У самого Яра это вылетает из головы сразу же после того, как они закрывают очередное дело. Ну, не его это – держать в голове заклинания, бестиарии и прочую ерунду. На его стороне играют импровизация и энтузиазм – он словно практика для сашиной теории, вторая сторона медали и всё такое. Проще говоря, – они просто привыкли друг друга дополнять. Во всех смыслах. Даша прочищает горло. – Кстати об организмах, – она хмурится и снова делает глоток, – я полночи пыталась найти хоть что-то об этой вашей призрачной природе и не нашла. Может быть, конечно, где-то существует призрачный даркнет, но я на него пока что не вышла. – Она кивает на Сашу. – И эта ходячая энциклопедия тоже не в курсе. Так как это вообще работает? Никакого света в конце туннеля, ничего такого? Ярик ёрзает, устраиваясь на капоте поудобнее, и дурашливо тянет руку. – У меня есть предположение, – хмыкает он. – Видишь ли, обычно призраков на земле удерживают незавершённые дела. А у нас эти дела, ну, буквально… дела. На самом деле, он никогда не оформлял эту мысль в слова. Она просто была где-то там, на краешке сознания, – какое-то глубинное понимание, что они существуют до тех пор, пока существует агентство. Но теперь, когда он это сказал, ощутив каждый звук горечью на кончике языка, эта становится пугающе… реальным. Практически материальным даже, – а он ведь вообще не материален, не то что его мысли. Даша закусывает губу – Ярик упрямо смотрит только на неё, не решаясь взглянуть на Сашу. – Получается, нельзя закрывать… совсем все дела сразу, – медленно произносит она, – чтобы они оставались у вас здесь. Сашин голос звучит поразительно ровно и легко – непривычно для него: – Получается, что так. Ярик всё же переводит взгляд. На чужом лице нет удивления – только мягкое отрешённое принятие. Словно он тоже обдумывал это глубоко внутри – но не решался сказать вслух. Ярика это приободряет – ему почему-то всегда нравилось быть для него смелым. Он ухмыляется, стараясь сбавить накативший градус напряжения и тревоги: – Ну и кроме того, – фыркает он, некультурно показывая пальцем на Сашу, – какой свет в конце тоннеля, если он здесь. У Саши в глазах вдруг что-то меняется. Словно разбивается, там, под слоем пыли и спокойствия; словно рушится и трескается, обнажая что-то хрупкое, уязвимое и болезненное. По его лицу пробегает лёгкая судорога. Совсем ненадолго, почти на мгновение, едва ли не сразу сменяясь прежним выражением, но Яр успевает заметить. Не успевает только понять. Даша фыркает, но ничего не говорит. Тишина повисает неловкая – Ярик не может до конца понять, что он всё-таки сказал не так, но прикусывает язык до боли на всякий случай. Чтобы снова не ляпнуть что-нибудь лишнее и неуместное. Они втроём упрямо друг на друга не смотрят, делая вид, что буквально всё вокруг интереснее в несколько раз. Саша резко взмахивает руками и встряхивает головой, разрывая эту неловкость как паутину, и смотрит на Дашу в упор. – Ещё вопросы? Она пожимает плечами. – Только один. – Она старается говорить уверенно – но всё равно отводит взгляд. Яру любопытно, что такого она хочет спросить. – Вы же все сорок лет вместе? Ярик снова давится – на этот раз удивлением, возмущением, шоком… страхом. Перед глазами чёрно-белой ретроспективой пролетают новости, среди которых алыми буквами пылают слова: конверсионная терапия. Мамино презрительное: “слава богу”. Ярик знает, что бог есть и что ему всё равно, но проще не становится. Он смотрит на Сашу, ожидая увидеть в его глазах если не отражение своего страха, то отвращение, но… – Что? – с недоумением спрашивает он. И в глазах у него – чистое непонимание. – Мы оба мужчины. Как мы можем быть вместе? Ну конечно. В его время о таком наверняка не говорили, а если и говорили – то где-нибудь за закрытыми дверями, так, чтобы не узнала ни одна живая душа. Саша просто даже не в курсе, что такая любовь тоже может существовать. Даша смотрит на них расширившимися глазами и, кажется, совсем немного бледнеет, понимая, что сказала что-то не то. Что ж, Яр отлично понимает это чувство. – Ничего, – торопливо говорит она, – пойдёмте, нам пора. Яр кивает и спрыгивает с капота. Его слегка подташнивает – он, честно, не думал, что это возможно, и то, что все эти физические реакции скорее всего происходит исключительно у него в голове не делает ощущения приятнее ни на грамм. Между ними снова тихо. *** К храму они идут в тишине. Никто даже не пытается разбавить атмосферу – она нависает над ними как ноябрьское тяжёлое холодное небо, давит на затылок и плечи, заставляя ёжиться и неуютно дрожать не от холода – от ощущения дискомфорта. Правда в том, что Яр никогда даже не пытался осмыслить свои чувства полностью. Разве можно измерить чувства к человеку, – привидению – которого считаешь буквально половиной себя? К человеку, который одним своим существованием прочно привязывает тебя к земле точно тонкая красная нить из китайских старых легенд? Он просто никогда не старался понять, может ли это значить что-то… такое. Наверное, в этом ощущении есть что-то от эгоизма – в желании зажмуриться и просто жить мгновением. Carpe diem – буквально единственная фраза, которую он знает на латыни. И сейчас обдумывать всё это по-прежнему не хочется, – но мысли уже прорвали плотину, разрушили её пока едва подточив. Они пока протекают ручейками, грозя совсем скоро затопить всё его существо огромной волной цунами, от которой спасения точно не будет. Ему страшно. Кто может его в этом обвинить? Когда они заходят в церковь, легче не становится. Добавляется мелкая противная моторошная дрожь изнутри, которая пробирает, кажется, самые кости, каждую жилку и клетку. Он косится на Сашу и думает, что ему, наверняка, ещё хуже. Здесь что-то тянет их… туда. На тот свет. Он стискивает зубы и кулаки и думает, что ни за что не уйдёт. Даша осторожно трогает его плечо. – Зачем мы здесь? – тихо и виновато спрашивает она. Ярик не уверен, злится ли на неё, поэтому он молчит – просто кивает на Сашу, который, морщась, подходит к чёрным огромным плитам на стенах. Плиты смотрят на них чёрной равнодушной бездной и золотистой вязью слов. – Смотри. Саша касается одной плиты. Третьей. Четвёртой. Седьмой. Второй. Одиннадцатой. В только ему одному понятной последовательности он шагает между ними, иногда останавливаясь, чтобы поднести пальцы к вискам или сжать на секунду переносицу. Гудение в ушах и дрожь нарастают, и когда они становятся практически невыносимыми – плиты, дрогнув, словно втягиваются внутрь, открывая их взглядам – ярикову подозрительному и дашиному поражённому – поле, полное серых крестов и могильных плит. – Он же говорил, что оно спрятано, – хмыкает Яр и натужно ухмыляется, – дамы вперед. Когда они проходят мимо Саши, ему бесконечно хочется коснуться чужого плеча, успокоить, утешить, спросить безмолвно – порядок? Но неловкость накатывает снова, тяжёлая, душная, и с ней словно опять возвращается глупый тремор. Ярик проходит мимо, так и не дотронувшись. Саша бормочет себе под нос заклинание, и из его руки вырывается тускло светящаяся стрелка, указывающая направление как компас. Даша уважительно присвистывает. – Поисковое? – неуверенно спрашивает она, словно вопросы теперь пугают её в принципе, как явление. Ярик понимает. Ярик бы тоже боялся. Саша кивает, но молчит; у него обычно полные губы сжаты в такую тонкую линию, что Ярику кажется, это должно быть очень больно, у него пальцы тревожно порхают, охваченные тремором, а между бровями залегает тонкая морщинка. Ярик готов спорить, что это не из-за страха перед нечистью, которой они за эти сорок лет убили столько, что не сосчитать. Он чувствует себя иррационально виноватым. Он ведь обещал, что ничего не изменится. Что всё будет как раньше. Как раньше у них уже не получается – а что будет дальше он и вовсе не может представить. Вечно прятать глаза, боясь прикоснуться или пошутить ободряюще, – пожалуй, лучше всё же найти этот самый свет в конце тоннеля, честное слово. Они молчат, но Саша всё равно прикладывает палец к губам, оборачиваясь через плечо. Значит, они уже близко. На их стороне, к счастью, эффект неожиданности; на стороне мавок, к сожалению, всё остальное. Когда они вываливаются из-за могильных камней, – Саша и Даша наскоро читают заклинания, Яр на бегу пытается откопать в рюкзаке хоть что-нибудь приличное, – мавок оказывается так много, что ему на ум невольно приходит какое-то жутковатое сравнение с крысами. Они буквально повсюду, обнажённые, с кровью на губах и вплетёнными в спутанные волосы сухими цветами, и он в горячке предвкушения боя даже успевает полюбоваться. Когда первая мавка, сбитая с ног сашиным заклинанием, кубарем летит по земле, кажется, с треском ломая себе шею, он, впрочем, любуется ещё сильнее. Наконец, он вытаскивает из рюкзака тяжёлую палку с набалдашником в виде когтистой лапы. В целом, сойдёт. Драка закипает как-то сразу, они бросаются в самую гущу; кроме как напролом с такой нечистью не справиться никак. В целом, в том, чтобы раскидывать голых женщин без спины каким-то подобием посоха из плохого фэнтези, используя его как дубинку или бейсбольную биту, есть даже что-то медитативное. Он так погружается в это занятие, что пропускает тот самый момент, выныривая из него только когда слышит истошный вопль. Высокий. Женский. Знакомый. Он немного знает о Даше, но подозревает, что к бесполезной панике она склонна меньше всего. Значит, что-то случилось. Значит, что-то… Он выпрямляется резко, словно ему самому прилетело тяжёлой палкой по спине, перебив при этом хребет. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как мавка, впившаяся куда-то между сашиными плечом и шеей, увлекает его на землю. Даша судорожно швыряет в неё заклинание – та отваливается, отлетает подальше, но поздно. По земле точно крохотные трещины разбегаются соцветия тусклых лучей, тянущихся от Саши, лежащего навзничь с закрытыми глазами и выглядящего ещё более мёртвым, чем обычно, к удачливой мавке. – Она присосалась, – с совершенно убитым выражением лица орёт ему Даша, перекрикивая и вой ветра, и шум у него в ушах, – и пьёт из него силы. Мы сейчас даже убить её не сможем – он же призрак, у него душа отвалится раньше, чем я запечатаю поток. Она на тебя нацелилась вообще-то, но… Яр в ярости ударяет кулаком по бедру и сносит ближайшую мавку с такой силой, что просто тупо сносит ей голову. Ёбаный тихий, ворчливый, совершенно безмозглый герой! Ярик думал, что не сможет жить, если что-то изменится? Забудьте. Если с Сашей что-то случится, он лично сдастся смерти прямо в руки. – Ну сделай хоть что-нибудь! – отчаянно кричит он в ответ. – Ты же медиум, хоть что-то же можно!.. Она разводит руками, до безумия маленькая, хрупкая и растерянная на этом странном поле боя. – И что мне делать?! – выпаливает Яр, чувствуя, как беспомощность медленно выкипает в ярость. – Поцеловать его как в тупых сказках?! У Даши проясняется лицо. Ярик мотает головой в неверии. – Целуй! – кричит она уверенно, сбивая заклинанием очередную мавку. – Поцелуй истинной любви, он в таких штуках реально работает! Давай, блядь! Ярик быстро плюхается на колени. Ему всё ещё страшно – но новостная сводка, алые буквы, звук маминого голоса, всё это впервые отходит на задний план под натиском родного образа. Плотина прорывается окончательно. Он обнимает сашино лицо ладонями и целует его, здесь и сейчас, ещё менее живого, чем всегда, на кладбище, полном мавок. Целует Сашу – беспокойно-спокойного, отрешённого до тошноты, педантичного; замкнутого, занудного, язвительного; со всеми его неврозами, редкими приступами агрессии и страхами; Сашу, парня, погибшего в девятнадцатом веке, своего напарника, лучшего друга; половину своего сердца и родственную душу. Целует лучшего, самого важного человека в своей жизни. И думает, что, кажется, его любит. Во всех возможных смыслах. Саша открывает глаза. Ярик готов расплакаться от переполняющего его облегчения. Он практически на него падает, обнимая за плечи так крепко как только может. – Что это было? – сдавленно спрашивает Саша куда-то ему в щёку. Блядь. Ладно. Вот об этом не подумал. – Я делал тебе искусственное дыхание? – неуклюже пытается он отмазаться. Саша недоверчиво фыркает. – Я не дышу. Ярик чувствует, как начинает раздражаться. Ну потому что – какого хрена, блядь?! – Ладно, – шипит он, – это был поцелуй истинной любви, потому что мы оба, очевидно, влюблены друг в друга херову кучу лет, несмотря на то, что мы оба мёртвые мужчины, ты это хотел услышать?! И он, в целом, готов ко всему, к любой реакции, он готов защищать их право любить даже перед самим Сашей – потому что поцелуй истинной любви вряд ли сработал бы без взаимности, но… Саша вжимается носом в его кожу ещё крепче, словно пытается вплавиться в него всем телом, и немного дрожит. – Я даже не думал, что такое возможно, – с каким-то благоговением в голосе шепчет он, – что можно… быть вместе. Не бояться. Ярик тоже не думал – что можно любить и не бояться, что может быть вот так. – Эй, алло! – прерывает их дашин недовольный голос. – Я, конечно, понимаю, что вам надо поговорить, я сама закрою вас в комнате, если вы попытаетесь это всё проигнорировать, клянусь! Но сейчас, можно, пожалуйста, мне помочь, нет?! Ах да. Они вообще-то тут раскрывают дело. Точно. Ярик встаёт на ноги, протягивая одну руку Саше, а второй цепко сжимая посох. Сначала и правда нужно разобраться с этими тварями. А чтобы поговорить – и не только – у них теперь впереди вся вечность.