Холодные ночные сумерки сгущались над полями Сянчжуан, которые яркими красками стремительно проносились за панорамным окном вагона поезда. Тёмно-зелёные пятна вперемешку с витиеватыми бурыми — картина, представавшая перед расфокусированным взглядом молодого белобрысого парня. Лу Гуан бездумно смотрел на эту картину, едва заметно сжимая в руках ручки небольшого белого пакета.
Громкий металлический голос вторил какие-то слова, вероятно, связанные со следующими остановками и их станциями, но даже им не под силу было пробиться сквозь шум в его ушах. Единственное, что заставило Лу Гуана вынырнуть из пучины собственных размышлений — «Байдунь». Словно в тумане — почти автоматически — парень поднялся со своего места и неспешно вышел на нужной ему станции.
Впереди только дорога
домой.
Бледные пальцы всё ещё стискивали тонкий светлый пластик пакета, прижимая его к себе. Опомнившись, Лу Гуан ослабил хватку и заглянул внутрь, чтобы убедиться, что лежащие сверху хрупкие сухие веточки с цветами вечерницы не пострадали. Столь удивительное растение росло на деревьях и использовалось местными для придания выраженного аромата и сладости блюдам. Они с Чен Сяоши узнали об этом на одном из заданий, где их главной задачей было как раз найти этот самый тайный ингредиент для фирменной лапши.
«Лу Гуан, — издевательски протянул с помощью телепатии тогда Чен Сяоши из фотокарточки, — как жаль, что ты не попробуешь!»
Да, по неуместным шуткам, дурашливым повадкам и исключительно «гениальным» идеям он занимал первое место. Единолично. И с огромным отрывом.
Говоря откровенно, когда Чен Сяоши так мечтательно нахваливал вкус и аромат этой лапши, которую удосужился попробовать через погружение в прошлое по фотографии, Лу Гуан и сам невольно сглатывал слюну, ничуть не сомневаясь в словах парня. За счастливыми байками о «легендарной фирменной лапше» они провели чуть ли не всю ночь, свалившись от усталости и переработки только к утру.
Такие моменты хранились на самом дне истерзанного сердца, столь светлые и тёплые, напоминающие о том, что когда-то в их жизни имело место быть простое человеческое счастье.
С этим щемящим чувством в груди Лу Гуан аккуратно открыл дверь фотостудии «Время», встретившей его кромешной тьмой и затхлым запахом пыли. Он щёлкнул по выключателю на стене, и мягкий тёплый свет заморгал в перебоях напряжения, но после стабилизировался. В самом углу, в коробке со всевозможным хламом, блеснули медью дверные колокольчики, снятые за отсутствием в них необходимости. Парень аккуратно положил свой пакет на стол и взял в руки медную связку, которая тут же заиграла лёгкой высокой мелодией. Он бережно сдул особые скопления пыли и подцепил вещицу на дверь, с любованием оценив свою работу.
Лу Гуан прошёл на кухню и тяжко выдохнул, завидев безжизненные голые стены. Решив, что первым делом необходимо навести порядок, он открыл кран с холодной водой и принялся протирать небольшую барную стойку, стулья и столешницу. Когда многодневная пыль была смыта, Лу Гуан достал небольшую кастрюлю из одной из многочисленных коробок на полу, вымыл и наполнил водой, чтобы поставить на зажжённую плиту. В пакете на столе помимо ветвей вечерницы была небольшая пачка пшеничной лапши, пара одноразовых пакетиков соевого соуса, два яйца, купленных на рынке, пучок зелёного лука и фасованная половина куриной грудки.
Признаться честно, в тот далёкий летний день Лу Гуан планировал проснуться пораньше и всё же приготовить так нахваливаемую Чен Сяоши лапшу, но чего он точно не ожидал, так это того, что любящий поспать подольше Чен Сяоши его опередит. В первой половине дня Лу Гуан спустился вниз, на кухню, ведомый чудным ароматом и урчащим голодным зверем изнутри. На узкой барной стойке стояли две глубокие тарелки с той самой лапшой, а серо-зелёные глаза брюнета напротив искрились непомерной гордостью и счастьем. Он в приглашающем жесте протянул Лу Гуану пару одноразовых бамбуковых палочек. Стоило Лу Гуану разломать свои палочки, как из соседней двери выглянула Цяо Лин в розовой пижаме и с маской на лице: она проворчала что-то о невыплаченных долгах, но, завидев ещё горячее ароматное блюдо, сменила гнев на милость, унося его с собой. Теперь на кухне осталась лишь одна тарелка лапши и два растерянных взгляда.
За дурашливой улыбкой и глупыми шутками Чен Сяоши всегда скрывалось нечто большее, такое нежное и заботливое, стоящее выше непомерного чувства справедливости. И именно из-за этого «нечто большего» он неловко улыбнулся и отложил свои палочки в сторону, на ходу придумывая оправдания о том, что он этой лапши вообще уже переел, пока шастал по задворкам прошлого автора рецепта. Лу Гуан, разумеется, ни единому слову не поверил, а потому предложил поесть вместе с одной тарелки, как когда-то в школьные годы. Сколько радости было в этих серо-зелёных глазах — он запомнил очень отчётливо.
Светло-золотой горячий бульон чуть ли не светился в солнечных лучах, нагоняя и без того разыгравшийся аппетит. Пряный сладковатый вкус стал буквально открытием для вкусовых рецепторов, и все хвалебные речи Чен Сяоши вмиг стали весомой и точной критикой. Наматывая толстые пшеничные нити на палочки, они не отрываясь уплетали свою порцию, пока не случилась та самая известная сцена из дешёвой мелодрамы, где внезапно оказывается, что герои тянут одну и ту же нить лапши, постепенно сближаясь для поцелуя. Оба опешили. Но, конечно, Чен Сяоши оказался куда находчивее и потянул нить на себя, вмиг оказавшись на опасно близкой дистанции. Прежде чем Лу Гуан понял, что он хочет сделать — он сделал. Ткнул влажными кончиками палочек Чен Сяоши в щёку, тем самым вынудив прикусить и отпустить свой кончик пшеничной лапши.
«Лу Гуан, — уныло и обиженно протянул парень, — всех благовоний в мире не хватит на оплакивание твоего внутреннего романтика!»
Лу Гуан откровенно не помнит, что он тогда ответил, но явно что-то совсем не воодушевляющее, ведь Чен Сяоши здорово стушевался и затих, лишь изредка улыбаясь, словно по привычке, а не по желанию. А ещё Лу Гуан искренне тогда не понимал, что же именно он сделал не так. Не поддержал его шутку? Слишком сильно ткнул палочками? Странные выходки Чен Сяоши не были редкостью, а потому и задумываться над их сутью не приходилось, но в этот раз Лу Гуан явно что-то упустил. Когда тарелка опустела, а ситуация сама собой не разрешилась, пришлось действовать напролом.
«Ну и чего ты надулся, а? Как я, по-твоему, должен был отреагировать?» — спросил он у моющего тарелку Чен Сяоши.
В ответ Лу Гуан получил лишь лёгкое покачивание головы, мол, ничего он и не хотел, и не обижен вовсе. Вот только потускневшие серо-зелёные глаза выдавали с головой; на самом дне дождливого леса воцарились руины надежды и горечь отчаяния — именно там, в гуще ярких красок таился заветный ответ. Лу Гуан сам не заметил, как подошёл почти вплотную, не отрывая взгляда от глаз напротив. И, кажется, нашёл то, что искал.
«Эй, Чен Сяоши, — позвал он парня, отступая на пару шагов. Он наконец-то всё понял: все эти шутки и дурные поступки, не раз протянутые к нему руки и нежные взгляды, тихий шёпот полуночных разговоров и, казалось бы, такие ненарочные прикосновения. Он всё понял. Но что ответить — не знал. — Давай… и завтра поедим этой лапши?»
«Одну на двоих?» — невесело подшутил Чен Сяоши, совершенно не ожидая последующего ответа.
«Да, одну на двоих», — мягко улыбнулся Лу Гуан.
***
Стоя в полном одиночестве за обветшавшей барной стойкой, Лу Гуан меланхолично измельчал отделённые от ветвей цветки вечерницы. На плите в кастрюле уже варилась лапша, которую он бережно процедил, оставляя лишь немного воды, и перелил в глубокую синюю тарелку, так же нашедшуюся на дне картонных коробок. На соседней конфорке обжаривалась порубленная куриная грудка, заправленная соевым соусом. Щедро посыпав мясо собственноручно приготовленной специей, Лу Гуан ещё раз его перемешал, отключил огонь, влил остатки воды с лапши и накрыл крышкой, чтобы дать как следует протушиться. Спустя пару минут парень перелил золотистый ароматный бульон с кусочками курицы к лапше и аккуратно разбил над тарелкой яйцо, белок которого, под воздействием только что кипевшей воды, тут же свернулся. Последним штрихом стали мелко нарезанные перья зелёного лука.
Ароматное блюдо всё так же красиво переливалось и нагоняло аппетит, как много дней назад, но теперь Лу Гуан не смел к нему притронуться. Две пары одноразовых бамбуковых палочек лежали по обе стороны от тарелки, а за окном была уже глубокая ночь. Вымотавшись поездкой, уборкой, готовкой и собственными мечущимися мыслями о счастливом прошлом, парень присел на высокий табурет и уткнулся лицом в сложенные на барной стойке руки. Пустые стены, на которых некогда висели десятки различных фото разных лет, словно сужались и давили на Лу Гуана всеобъемлющим одиночеством.
Он и сам не заметил, как в попытке побега от суровой реальности, провалился в светлый сон, в котором калейдоскопом пробегали самые яркие фрагменты его жизни. Баскетбольная площадка, бабл-ти с матчей, незамысловатая настольная игра — калейдоскоп мелькал быстро и неразборчиво, представляя лишь обрывки из красочных воспоминаний и не позволяя ухватиться ни за один из них.
Утро следующего дня началось для Лу Гуана с жуткой ломоты в теле от неподходящей для сна позы и першения в горле от долгой вечерней прогулки до дома в одной лишь рубашке. На столе всё так же стояла нетронутая тарелка лапши, которая уже окончательно остыла, а на поверхности бульона образовались светлые пятна жира с вкраплениями от соевого соуса. Лу Гуан окинул взглядом совсем уже не аппетитное блюдо и размял затёкшие мышцы, но с места не сдвинулся. Он глянул на пробивающиеся сквозь пыльные стёкла окон солнечные лучи и обессиленно рухнул обратно на барную стойку, пряча лицо в светлом дереве.
Конечно же, никто не пришёл. На что он вообще надеялся?
Чудес ведь не бывает... да?
Со стороны послышался тихий звон медных колокольчиков.
