kissing therapy

      Ночные сумерки постепенно опускались на всё ещё оживлённую Москву: машины то и дело ездили по тротуару, компании людей, громко смеясь и шутя, шагали вдоль домой, а бездомные кошки и собаки прятались в укромные места. И только в квартире двух мужчин царит тишина и покой. По крайней мере — у одного из них.       Арсений, развалившись на диване, зависает в телефоне. В пижамных штанах и футболке, с щетиной на лице и растрёпанными волосами он выглядит по-домашнему уютно и тепло. Его только обнять да целовать, не больше, не меньше. Но не долго спокойствие его длилось.       — Арс,— донёсся до ушей Попова тихий, еле слышный шёпот. Не стояла бы в квартире мёртвая тишина, его бы не было слышно, от слова совсем. Выключив телефон, Арсений поворачивает голову, натыкаясь взглядом на Антона, явно чем-то обеспокоенного. Он стоит поодаль, словно не решаясь подойти ближе, и смотрит в пол. — Я... Не сильно отвлекаю тебя? — неуверенно спрашивает Антон, нутром чувствуя негодование в голубых глазах от услышанных слов.       — Нет-нет, Тош, ты чего? Иди сюда, — обеспокоено произносит Арс, и раскидывает руки для объятий. А Шастун и без слов всё понимает. Подходит ближе к дивану и осторожно ложиться на Арсения, дабы своей тушкой ненароком не раздавить его. Тёплые ладони ложатся на спину, бережно поглаживая её. Антон тычется в плечо мужчины, словно слепой котёнок, и вмиг плавится под прикосновениями. — Что у тебя случилось, Тоша?       От этого «Тоша» становится в разы теплее и спокойнее, ведь только дома Арсений так называет его. На съёмках и при друзьях он ограничивается «Шастом» и «Антохой». Даже тёплое прозвище «Антош», слетающее с уст Димы, не так теплит душу, как родное и домашнее «Тоша».       — Пиздец случился, — бурчит Антон, удобнее устроившись на плече Попова. — Я устал. Нет, даже не так. Я заебался, Арс. Чувствую, что съёмки медленно, но верно высасывают из меня всё, не только энергию, но и эмоции. Высасывают всё живое. Жизнь, блять, высасывают. Меня так тяготит это. На меня как будто всё давит, и я не могу избавиться от этого чувства. Держу это в себе довольно долго, может, недели две-три, и с каждым днём понимаю, что мне становится только хуже.       Арсений всё это время внимательно слушает его, поглаживает по лохматой шевелюре и не перебивает. Сердце обливается кровью от слов Антона, больно бьётся о рёбра, готовое в любую секунду вырваться из груди. Будь на то возможность, он бы с радостью забрал всю боль Антона себе. Впитал каждую слезу, шрам, грубое слово, сказанное своему отражению в зеркале, каждый «недостаток» — как любит выражаться Антон — в кожу, освободив родного сердцу человека от всего плохого. Но, к сожалению, Попов не волшебник и живут они далеко не в сказке, а в серой реальности, шумной Москве, что и без того давит на нервы.       — Если хочешь, можешь плакать. Ты же знаешь, я не осужу, пойму тебя, — шепчет Арсений, бережно перебирая отросшие волосы на затылке, массируя кожу головы.       И Антон плачет. Не сдерживает себя. Выплёскивает все эмоции, всю накопившуюся боль и обиду наружу. Плачет, пока футболка на плече Арсения постепенно намокает и пропитывается слезами. Но Попову и дела нет до этой футболки — пусть хоть вся будет мокрая от слёз, лишь бы Антону хоть немного, да полегчало.       Шастун, может, на первый взгляд и кажется беззаботным дурачком, но лишь Арсению известно, что скрывается за его широкой улыбкой и громким смехом. Лишь он знает, какая апатия настигает его после съёмок, затягивает в цепкие объятия, добираясь до самых костей.       Арсений сам для себя сделал выводы, что Антон — та ещё сложная головоломка, над которой стоит очень долго поломать мозги, дабы прийти к разгадке.       Грудная клетка начинает болеть от всхлипов, лицо постепенно покрывается пятнами, приобретая красный оттенок на пару с глазами. Слёзы постепенно засыхают на щеках, шее и футболке Арсения, что успела прилично настрадаться. Дыхание постепенно приходит в норму, хрипы сходят на нет и Антон чувствует себя куда лучше, будто вся накопившаяся пурга негативных эмоций высохла вместе с вылитыми слезами. Глубоко вздохнув, он прикрывает глаза, проведя носом вдоль шеи Попова, вдыхая запах его кожи вперемешку с одеколоном. Тёплая ладонь ложиться на румяную щёку, стирая остатки слёз, пока губы прижимаются к виску с нежным поцелуем. В солнечном сплетении скапливается тепло, а после медленно разносится по телу, вызывая уставшую, но оттого не менее искреннюю и счастливую улыбку на губах Антона.       — Тош, — тихий шёпот донёсся до ушей Шастуна, что сразу поднял взгляд на Арсения, чьи пальцы ласково прошлись по отросшим волосам. — Не хочешь в Петербург сгонять? Отдохнуть, проветриться немного от московской суеты, а то боюсь, скоро буду видеть лишь твои очертания или призрака, вместо тебя. Ну, или в Воронеж можем сгонять, к маме твоей заглянем. Я вижу, что тебе нужен отдых, Антош, и не отрицай это, ибо не первый год тебя знаю. Вижу твои попытки казаться беззаботным и весёлым, но кто, если не я, отличу твою настоящую радость от наигранной? — ладони медленно поглаживают плечи, порой кажущимися настолько хрупкими, что стоит сжать их, да посильнее — они сломаются. Распадутся на мелкие кусочки, которые потом будет трудно собрать в единый пазл.       — Я только за, Арс. Не против съездить и туда, и туда, главное — с тобой.       Улыбка становится шире, пока сердца обоих бьются в такт друг другу за решётками рёбер. В глазах читается переполняющая Арсения нежность и любовь к Антону, что с каждым днём только растёт и крепчает. Секунда, и губы сливаются в поцелуе. Ленивом, но оттого не менее трепетном и чувственном. Тела то и дело жмутся ближе к друг другу, хотя между ними и до этого не было свободного миллиметра. Руки Арсения плавно скользят от плеч до талии Антона, вызывая приятные мурашки по всему телу.       Арс, коротко поцеловав припухшие губы Шастуна, смотрит на него с нескрываемым теплом. Ведёт пальцами по виску и поглаживает за ухом, словно кота. А Антон плавится и чуть ли не мурчит, подобно этому самому коту. Трётся о тёплую грудь мужчины щекой, пару раз целует в шею и обнимает крепко-крепко.       — Кот, — любовно хмыкает Попов, потрепав Антона по макушке, и снова целует его в висок, но уже чуть дольше задерживаясь на нём. Медленно ведёт дорожкой поцелуев по лбу, вниз по носу, огибает крылья и переходит на щёки. Поцелуи походят на прикосновения бабочки, но щетина всё равно приятно щекочет кожу.       — Я сейчас расплавлюсь от количества нежности, Арс, — посмеивается Антон, но не предпринимает попыток остановить Арсения, зная, что это бесполезно.       — Не могу остановиться, Тош, — отвечает Попов, в который раз целуя Шастуна.       — Не останавливайся, — шепчет Антон, приподнимаясь на локтях, и смотрит в глаза мужчины. Поддаётся вперёд, целуя щетинистую щёку.       — Как бы я не хотел отвлекаться от столь приятного занятия, но смею предложить: диван хоть и широкий, но давай лучше пойдём и ляжем в кровать? Как на это смотришь?       — Только за. Тем более, чувствую, что после твоей «целовательной» терапии, усну, как младенец.       — Если моя «целовательная» терапия идёт тебе на пользу, то я готов проводить её для тебя снова и снова.       — Годы идут, а ты всё такой же романтик.       — Годы и дальше будут идти, а я буду таким только для тебя.       И снова поцелуй, в который вкладываются все непередаваемые чувства и слова. Поцелуй, который наложил шов на рану в груди Антона. Поцелуй, что стал небольшим шажочком к разгадке непростой головоломки под названием «Антон Шастун».