От недостатка жизни

Люди циничны. Но не все, вопреки популярному мнению. Цинизмом обладают военные. Они убивают, чтобы не быть убитыми и защищают других ровно от этого же. Но тем же способом. Их учат ненавидеть целый народ лишь из-за того, что они на обратной стороне. Раньше это раздражало. Сейчас становится безразлично. Юджин сделал себе передышку. На него свалилось слишком много обязанностей в этой чёртовой Бастони. Постоянные артобстрелы стали почти рутинными за месяц нахождения здесь. Тёплая кровать дома — на другом континенте вдали от военного безумия — стала уже несбыточной мечтой. Здесь же морозно, грязно и слишком шумно. Дефицит всего. Не хватает бинтов, антибиотиков и эти долбанные ножницы тоже куда-то пропали. И ни у кого их нет. «Врачей учат быть циниками» — цитата, запомнившаяся на всю жизнь. Отец сказал это ещё до того, как узнал, что Юджин хочет быть медиком. Цинизм набирает обороты со стажем работы: чем дольше ты залечиваешь раны близких людей, которые потом медленно умирают — тем больше тебе становится плевать. И на них, и на себя, и на всё происходящее. Бегая за препаратами по окопам, совсем забываешь об окружающих тебя людях. И не сразу слышишь крики о помощи. — Санитар! — снова раздалось где-то сзади. Доктор не сразу очнулся от мыслей. Когда понял, что зовут его — в том окопе уже сидел его коллега, перевязывая кому-то ногу. На войне всё случается впервые. Не осталось ни одного человека в отряде, не получившего ранение — в каждого попадало хоть раз и Роу собственноручно их залатывал; не пьющего человека тоже нет — командир приложился к бутылке после первой высадки; не осталось ни одного, кто не курил бы — после встречи с тем злосчастным дефектным снарядом Липтон поджёг сигарету. Как же тут не закурить, если ты только что пересёкся со смертью? Она пронеслась куда-то мимо тебя, случайно столкнувшись с твоими товарищами. К слову о товарищах. Он тогда сидел с Лузом в одном окопе. Тем самым Джорджем Лузом, которого все-таки ни разу не ранило. Везунчик, черт возьми. Джордж Луз был интересным человеком. Он притягивал к себе людей чем-то еле-уловимым. Настолько смутным сейчас стало ощущение жизни. Он был харизматичным, потому что много шутил. Его попытки поднимать окружающим настроение имели необходимый эффект — человек не расслаблялся, но в нём рождался былой боевой дух, которого не наблюдалось со времён вторжения в Нормандию. Значимое событие, отобравшее всё, что только можно у совсем зелёных бойцов — тех, что и не догадывались, что такое серьёзное сражение, впервые прибыв на фронт. Джордж Луз — комик по жизни. И он сам об этом прекрасно знает. Но он знает и то, что веселиться вечно нельзя. Понял уже, что это чревато. Метель постепенно стихала, но туман держался. Джордж лежал в своём окопе и целился в птицу. Крылатое создание словно не замечало опасности для жизни, постоянно разрывающихся снарядов и корчившихся от боли людей. Огромная алые пятна уже подсохшей крови возникали на снегу с невероятное скоростью — не успеешь обернуться, а товарища уже и нет на этом свете. А может, эта птица — падальщик? Банально и просто. Спускается со своей сосны, усаживается поудобнее на трупе какого-нибудь лейтенанта и... Боже, противно-то как! Тошно становится от размышлений о таких вещах, поэтому Джордж просто глядел на пернатого через оптический прицел. Утром он очень удачно сходил на разведку вместе с Доком — нашли пару тел в немецкой униформе. Добыча очень обрадовала: при себе немцы имели целых две упаковки морфия, большой запас консервов и снайперскую винтовку. Забрав медикаменты, Роу оставил остальное товарищу, предложив порадовать знакомого снайпера новеньким трофеем. Но он не учёл двух вещей: никаких знакомых у таких рядовых бойцов, как они, и в помине батт не могло. А во-вторых, Джордж и сам неплохой стрелял. Заодно и сослуживцев удивит. Любил он это дело — поражать людей. От чужого восхищения он получал истинное удовольствие. А сейчас сидит, постукивая пальцами по колену, и целится в падальщика. Сразу вспоминается охота, на которую Джорджа в детстве пару раз возил дед. Тот был настоящим профессионалом — ни одного промаха. В лучших традициях старых добрых американских семейных историй он научил внука стрелять и увлёк охотой. Приятная ностальгия окутывает одинокую фигурку в окопе. И внезапный контраст — совсем новое воспоминание. До цели далековато, но оптики нет и приходилось надеяться на себя. Обычный карабин в собственных руках направлен на немца, стоящего в сотне ярдов. Стоит только прицелиться во вражеский силуэт, как он раздваивается. Выходит, их несколько — просто стояли рядом. Эх, круто было бы подстрелить сразу двоих. Неплохое достижение, а? Птица улетела, встряхнув ветку, от чего снег посыпался Джорджу прямо за шиворот. Тут-то он и опомнился. Огляделся по сторонам и заметил приближающийся силуэт. Юджин, определённо он. Обычная каска, мешковатая одежда — ничего примечательного. Вот только на плече красовалась белая повязка с ярко-красным крестом. Новая что-ли? В таких условиях её проще съесть, чем сохранить в чистоте. Медик подходит, молча садится рядом, достаёт сигарету и только потом спрашивает: — Как обстановка? Всё тихо? — Вполне, — кивает Джордж, — как дела в лагере? — Роу в ответ лишь тяжело вздыхает, — понятно. Юджин согнул колени, сворачиваясь в окопе, словно старался занять как можно меньше места. Его голова упала на плечо Луза, на что тот только хмыкнул. Привыкнув к «жизни на ходу» никто уже и не замечал неудобств. В какой-то момент дыхание Роу выровнялось, он больше не шевелился. Джордж как можно аккуратнее отложил трофейную винтовку и подтянул к себе плащ, служивший покрывалом. Кто-то сходил с ума от войны, кто-то на войне, а кто-то без неё. Когда Джордж попал сюда, он и не думал, что все его друзья так поменяются в ходе сражений. Да что тут говорить, он вообще не думал в то время. А теперь... Теперь под боком сопит медик их роты, общение с которым началось совершенно случайно. Они не были близки. Они не могли клясться друг другу в верности. Но им было приятно молчать вдвоём. Так тянулись дни. Дни и ночи. В момент каждый из них забывает о своих страхах. Ненадолго, лишь на пару мгновений. Но эти мгновения стоят того, чтобы ждать. Становится тепло, когда холодные пальцы касаются обнажённой кожи — парадокс. Прикосновение безвкусных губ оставляет след сладости — парадокс. Чувства, сводящие любого другого с ума, здесь были единственной опорой, чтобы остаться в себе — парадокс. — Джордж? — внезапно подаёт голос медик. — М? — Как думаешь, хреновее умирать человеку, не достигшему своей единственной цели в жизни или тому, кто цель перед собой не ставил и жил настоящим? — Не знаю... Не пробовал. Глаза закрываются, сознание неминуемо хочет покинуть. Джордж лежит в кровати, мягкой и тёплой кровати, в опустевшем полуразрушенном доме. На этот раз их разместили в полностью эвакуированном городке. Только удаётся расслабиться в коротком перерыве между обстрелами, как подсознание подбрасывает новый водоворот. Падаешь, падаешь и не можешь ничего разглядеть, за что-то ухватиться — лишь тишина и кромешная тьма. Оглушает. А потом открываешь глаза: яркие лучи солнца пробиваются сквозь плотно стянутое тучами небо, невзрачный пейзаж подорванных зданий разбавляют группки военных. Даже уцелевший лакированный шкаф создает выгодный контраст на фоне ободранных обоев. Джордж просыпается и не понимает, зачем он вообще здесь находится. Здесь, на поле брани, когда есть риск потерять жизнь. Свою собственную. Или хуже — чужую. Джордж просыпается и думает: «пусть меня зовут ублюдком, гнидой тварью, но хоть для малой части людей стану героем». Он вспоминал об этом постоянно. Запомнил эту художественную фразу, возникшую когда-то в голове и иногда размышлял о ней. Иногда — о том, что нет больше таких идиотов, кто добровольно пошёл бы на смерть. Иногда — о товарищах, что стали так близки только здесь. И иногда — совсем-совсем редко, лишь когда остаётся один в пустом холодном окопе — о том, что не сможет жить без луча света. Лучом света в ставшей привычной темноте являлся Юджин Роу. Он стал светом своими собственными стараниями. Из благородных побуждений отправился сюда залечивать чьи-то раны, хотя сам ненавидит войну. Антураж разрухи, ненависти и излишней жестокости. Запах сырой земли, гари и крови. Звуки оглушительных взрывов, потрескивающего пламени и голосов с надрывом, принадлежащих отчаявшимся людям. — Я видел одного парня, — говорит медик слегка заторможенно, — молодого такого, не дал бы ему больше двадцати. Он сидел возле полевой кухни. Знаешь, — он смотрел куда-то вверх, а руки было подняты, показывая что-то, словно не связанное с самим рассказом, — похоже, наши освободили его из плена. Его и ещё несколько человек. Он сидел с тарелкой в руках, но не обращал на неё внимания. — Потерянный взгляд и дрожащие пальцы? — спросил Джордж, приподнявшись на локтях. Роу в ответ кивнул, мельком пробежавшись взглядом по лейтенанту. — Он был весь в саже. Лицо разбито, а ноги... — он остановился, обдумывая слова, — похоже, у него сильное обморожение. Будто вообще ничего не чувствовал. Он сел на кровать и снова задумался. Минуты текли медленно в ночной тишине. Разговоры о фронте стали уже чем-то будничным. Их вели легко, будто всё это — не один сплошной человеческий грех, окутанный яростью и отчаянием, а обсуждение планов на день. Выходное «сходить за хлебом, заглянуть на почту, пообщаться с соседкой за чашкой чая, навестить родителей» превратилось в «забрать партию бинтов, проведать товарища, что больше не встанет на ноги, полюбоваться закатом, высматривая вражеские самолёты». — Думаю, он уже мёртв, — прервал медик молчание. Разрезал одной фразой, думая, что зарастёт. Не заросло. Джордж нахмурил брови, взглянув на ободранные руки доктора, что сминали плащ. В условиях, в которых оказалась добрая половина мира, не было возможности раздобыть одеяло. — Не думай об этом, — произнёс Луз, — здесь люди гибнут каждый день, — начал было он. Юджин дёрнулся. Понял уже Джордж, давно понял, что такие разговоры доктор начинает лишь для того, чтобы отвлечься. От смертей, от боли, что он наблюдает в чужих глазах ежедневно. Джордж пожевал щёку и снова заговорил: — Но мы ведь ещё живы. Не стоит забывать о тех, кто сейчас с нами. Вспомни Уинтерса. Кажется, ему скоро дадут майора. Думаю, он этого достоин. Ты как считаешь? Кажется, Роу пропустил мимо ушей весь этот монолог. — Не думаешь, что мы тоже виноваты? — В чем? — не понял Джордж. — Во всём! Мы эгоисты. Мы убиваем тех, кто ничем от нас не отличается. Мы говорим неизлечимым людям, которым дорога на тот свет уже заказана, что они скоро поправятся. Мы даём ложную надежду другим, убивая её в себе! — он всплеснул руками и хотел было подняться, но крепкие руки остановили его, коснувшись осунувшихся плеч. — Не накручивай, — твёрдо произнёс Луз, утягивая Дока в объятия, — мы не правы. Но и они тоже. Не мы ведь начали эту войну, — он поглаживал Юджина по волосам, пока тот тихо сопел, уткнувшись в подушку, — она скоро закончится, поверь. Тихие сбившиеся от гнева вздохи смешивались со свистом ветра и пением рассветных пташек. Удивительно, как они продолжают щебетать, игнорируя ужас разрухи вокруг. Человек бы так не смог. Всё, что мог сделать Луз для своего доктора — говорить. И он говорил. Рассказывал о мирной жизни. О жизни, о которой мечтали здесь все до единого. Он описывал мирную жизнь, словно всё могло вернуться на круги своя. Словно каждый боец забудет, кем он был последние несколько лет, достигнет желанного умиротворения. Этого не будет, но, кажется, Джордж и сам начинал в это верить. По крайней мере этой ночью, в затишье. Первый этаж когда-то жилого дома, теперь ставший подобием штаба. Липтон заработал воспаление лёгких. Надо набираться сил, но этот дурень стремится работать. Зря его всё-таки повысили — для новоиспечённого лейтенанта это лишь увеличение ответственности. Так бы сидел себе с нами, перекидывался в картишки, жевал что-нибудь или просто отсыпался. Но ведь нет, он теперь командир роты и должен работать. С раздражающими снующими новобранцами в том числе. Давно в отряд не попадали такие зелёные ребятки, как в этот раз. Те самые вечно рвущиеся в бой и жаждущие показать свои таланты. Размышления прерывает вошедший в помещение Уэбстер. «Ещё один» — подумал Луз, накрывая нового командира одеялом. Поразмыслив, решил съязвить. Не каждый ведь день в роту возвращается тот, кто пропустил месяц ежеминутного кровавого месива. Безуспешно попытавшись насладиться не до конца ошалевшим лицом сослуживца, Джордж отправился вон из комнаты. На втором этаже устроилась добрая половина роты, что-то жуя. Кажется, это те самый батончики, которыми теперь распорядился сам Луз с недавнего времени. Подойдя к группке людей, собравшихся у окна, он услышал голос Малакки: — Странное, очень циничное настроение характерно военному положению. Пол мира охвачено войной — вечными взрывами и пожарами. Но линия фронта на то и «линия», чтобы быть лишь чертой на картах главнокомандующего. Где бы ни проходил чёртов фронт, люди поймут, что вся жестокость этого мира скопилась именно там. Будь то небольшая деревушка средь полей, — он размахивал руками, не прерывая своей пафосной, но усталой речи, — густой лес или городок. Когда-то — густонаселённый. Сейчас и людей там почти не осталось, в каждый дом попадания были минимум дважды. Максимум — здания, собственно, были стёрты в порошок. Но вот есть один парадокс, не находите? Случись попадание на мирную территорию, будь там совершен терракт или просто линия фронта сдвинется в ту сторону — граждан охватит сильнейшая ярость. Как это так?! — он принялся изображать оскорблённый голос, — Твари! Они посмели ударить по МИРНОМУ городу! — оскорбление тихонько сменялось негодованием, — Ублюдкам мало отобранных жизней на линии фронта, им ещё подавай! — и снова стал спокоен, как удав. Привычный уставший от жизни и от бойни Малакки, не больше и не меньше. «После того, как ему довелось потерять друзей, он очень изменился — думал Луз, — Всё чаще проскакивали депрессивные настроения, скорость реакции становилась всё ниже, а безразличие росло и росло». Тем временем тот продолжал: — А ты сидишь и думаешь. Какой же это цинизм, какой цинизм! И сами они твари, сами ублюдки! Убеждены, что мы шли на фронт, чтобы умирать. Что здесь собрались только те, кто жаждет смерти! А н-нет! Не дождутся! — Попридержи коней! — прервал его кто-то, — после фронта тебя никто и всерьёз не воспримет. Не думаешь? — И как мне, по-твоему, быть? — снова возмутился Малакки. — Или ты станешь инвалидом, или ветераном, на жизнь которого будут собираться налоги. Тебя возненавидят, — ответил ему солдат и закурил, — проще умереть, — на выдохе сказал он. Облако дыма разлетелось, медленно проплывая по комнате. — Джордж, ты чего там стоишь как не родной? Иди-ка сюда!— подозвали его, но желания подходить совершенно не было. — Малакки, не стой спиной к окну! А вдруг немцу на том берегу понравится твой затылок? Да так, что ему приспичит выстрелить прямо сейчас, — коварная ухмылочка нарисовалась на лице сослуживца. Дальше Джордж предпочёл просто не слушать, уйдя подальше от этого злосчастного окна. В ночной тишине сидеть было довольно жутко. Шугаешься от каждого шороха, руки сами тянутся к винтовке. Джордж Луз, от чего-то чувствуя себя должником перед лейтенантом Липтоном, сидел и охранял его сон. Сторож из Луза выходит такой себе, особенно когда спать и самому хочется неимоверно, а утро встретит далеко не спокойными сослуживцами и горячим кофе. Вернее, кофе может быть благополучно заварен, но спокойствием тут и не пахло. Подавляя очередной зевок, Джордж хотел уже отложить винтовку и хоть немного вздремнуть, как услышал шорох. Внезапный посторонний звук тут же насторожил. Но уже через секунду можно было вздохнуть с облегчением, ведь на пороге комнаты виднелся знакомый силуэт. — Джин? Ты что здесь делаешь? — сходу спросил Луз, своим шёпотом показывая, что шуметь не рекомендует. — Голова просто раскалывается, уснуть не могу, — с раздражением ответил медик, — ты сам-то спать не хочешь? — Немного, — глуховато промычал Джордж сквозь рукав, снова зевая. Роу уселся рядом, откидывая голову на руку собеседника, покоившуюся на спинке дивана. — Я могу посидеть вместо тебя. Сон вообще не идёт, — снова подал голос Док. — Брось, не стоит. До рассвета осталось, — Луз мельком взглянул на циферблат, — четыре часа. Медик лишь пожал плечами. Оба замолчали. Ветер подул в разбитое окно, заставляя поëжиться. Луз достал сигарету. Щелчок зажигалки — единственный резкий звук — и комнату озарил слабый свет пламени. Беззвучно зажглась сигарета. Огонь тут же погас. Теперь единственным источником света оставался кончик тлеющей сигареты. Незаметно для себя, Джордж затаил дыхание, прислушиваясь. Затянувшись пару раз, он опер руку с сигаретой о колено и протёр глаза. Спать хотелось неимоверно. Вокруг ни звука, не слышно было даже дыхания. Ни своего, ни чужого. Всё вокруг будто вымерло. Лишь сигарета тлела со слабым шорохом и еле уловимым потрескиванием. — Джо, — подал голос Док, — Джо, не спи. Он придвинулся к Лузу, кладя руки тому на лицо. Прикоснулся к ободранным горячим губам. Температура поднялась? Заразился ли от Липтона? Хотелось выяснить, залечить, но он знал, что Джордж будет противиться. Самому-то ему уже давно было плевать. А может, его губы всегда были такими тёплыми. Притягательно. Как и всегда, он отталкивает и одновременно притягивает к себе всем своим существом. А может, им обои просто нужно поспать. Джордж приоткрыл глаза, аккуратно целуя медика. Тот медленно ответил, тягуче поглаживая чужую щеку. Повёл пальцами по скуле, словно и не замечая огрубевшую от холода кожу. Растягивал столь редкие, но от этого не менее приятные для них обоих мгновения. Джордж льнул к прикосновениям. Потянулся было рукой к Юджину, но случайно задел почти догоревшую сигарету. Больно, черт возьми. Хриплый, глухой стон боли раздался откуда-то изнутри, выбивая весь воздух из лёгких. Черт возьми, наверняка останется шрам. Но одновременно с этим хотелось забыть всю боль, что они оба пережили за последние несколько дней. Ну и черт с ней, с этой сигаретой! Плевать. Хоть один шрам оставит за собой приятные воспоминания.