Времена года

      Ликовала природа, празднуя возвращение Коры. Вновь на холмах зазеленели травы, и в храмах люди без устали возносили гимны Деметре Хлебодарной, Матери-Земле. Плясали нимфы и океаниды, радуясь возвращению подруги, и даже Гелиос ей улыбнулся с небосвода, правя своей огненной колесницей. Но больше прочих радовалась сама Деметра. Скинув траурные одежды и вновь надев зеленый пеплос, украсила она свои пышные, цвета зрелой пшеницы, волосы венком из васильков.       Вернувшись с дочерью на Олимп, Деметра, опустившись на колени, сама развязала иподиматы на ногах своей дочери, и омыла ее ступни свежей водой.       — Сними наряд свой, Кора, дочь моя. Не к лицу юной девушке носить такие цвета, — попросила она, глядя на длинный, темно-красный, будто гранатовые зерна, пеплос поверх черного хитона.       — Конечно, мама, — Кора послушно избавилась от одежды подземного царства, и вновь облачилась в легкий, нежно-зеленый хитон до колен. Деметра, улыбнувшись, обняла ее, расцеловав в обе щеки. Пусть ее дочери суждено треть года провести в царстве Аида, но оставшиеся две трети она будет с ней, под ликом Гелиоса, среди пышных трав и ярких цветов.       И вновь играла на зеленых лугах Кора с подругами океанидами и нимфами, согревая материнское сердце, спела пшеница на полях, зрели плоды на деревьях, люди пели гимны во славу богов, что хранили их край… и лишь одного они не поминали по имени.       Всеми силами стремилась Деметра оградить свою дочь, светлую Кору, от мысли, что придется ей вернуться в бесплодный край теней и горьких стонов. Самые яркие цветы окружали ее — и Деметра лично растоптала все нарциссы, памятуя о ядовитом даре Геи. Самые спелые плоды ей приносили океаниды — и не было средь них ни одного гранатового зернышка. Но все грустнее становилась Кора, и в глазах ее мелькала печаль, раня материнское сердце, подобно клыкам Тифона.       — Что с тобой, дитя? — ласково спросила Деметра, обняв Кору. — Что тревожит тебя, дочь моя?        — Ничего, матушка. Все пустое, — отозвалась Кора, но голос ее был горьким, будто воды рек из царства мертвых.       Деметра не находила себе покоя, стремясь понять, что огорчает ее любимое дитя. Возвращение к Аиду? Но до него еще так долго ждать… И однажды услышала Деметра заносчивые речи нимфы Минты, дочери Коцита:       — Теперь, когда малютка-Кора вновь спряталась под матушкин диплойдий, владыка всех богатств вновь призовет меня к себе на ложе.       — Но разве не прогнал тебя он прочь, едва привел в свои чертоги Персефону? — возразила ей Яхе. И сердце Деметры переполнилось гневом, стоило ей услышать ответ Минты:       — Да разве суждено ей сравнится со мною? Я благороднее обликом и превосхожу по красоте черноокую Персефону. Ко мне вернется Аидоний, забыв про увлечение…       Пылая гневом, явилась им Деметра, и Минта, побледнев, упала на колени.       — О, Хлебодарная, Прекрасноликая Деметра! Прости мне дерзость и пойми — лишь ревность в сердце язык мне развязала…       — Прекрасней моей дочери? Ты? — Деметра, не желая слышать объяснений, лишь раз на ту взглянула, и вместо нимфы к земле прижалась слабенькая травка — мята. В ярости и горе, растоптала Деметра мяту и подобрав полы плаща, двинулась вперед. Путь ее лежал ко входу в царство брата.       Над безжизненными полями, поросшими асфоделем, разносился тихий стон и плач. Души умерших, бледные тени, почти невидимые глазом, бродили — без цели, без намерений, ведомые лишь далекими отголосками воспоминаний о жизни под ликом Гелиоса. Деметра неподвижно стояла у входа в царство брата своего, владыки мира мертвых, Аида Агесилая. Величественно текли воды Стикса, покачивая лодку Харона — вечного перевозчика. Раздался шум шагов, и наконец свершилась встреча солнечной Деметры и сумрачноликого Аида, родных и чуждых, брата и сестры непримиримых.       — Сестра моя. Что привело тебя в мой край?       Вгляделась Деметра в его лик, ища ответ на тот вопрос, что не давал ей успокоиться, но Аид недаром был хранителем и стражем мира своего — ничто не могла она прочесть в его глазах и в голосе расслышать.       — Скажи, брат мой… — начала Деметра, и всколыхнулся асфодель на мертвых лугах, чувствуя ее силу. — Зачем ты похитил Кору? Обманом ты завлек ее в свою колесницу, обманом же заставил проглотить зерна граната. Что же вело тебя, брат мой? Не мы ли вместе томились во чреве отца нашего, Кроноса, пока тучегонитель Зевс не вызволил нас? Ты, младший брат мой, хранитель всех богатств земных, стерегущий зерно непроросшее, зачем тебе понадобилось отбирать у меня одно-единственное сокровище — мою дочь?       — То было предсказанье мойр. Когда, скорбя о смерти Левки , я направился к Пряхам Судьбы, они предрекли, что трон подле меня займет богиня, чей лик затмит красою Афродиту.       — И только? — горько спросила Деметра. — Всего лишь обещанье мойр тебя на это подтолкнуло?       — Нет, — Аид на миг лишь заглянул в ее глаза. — Однажды, когда поднялся я из царства своего, чтоб поглядеть на мир живых и на минуту хоть забыть о своем долге, то я услышал смех. Взглянул туда, откуда он донесся… и я увидел деву, чья красота затмила Афродиту.       — Быть может, то Эрот шалил, разя своими стрелами, не глядя? — спросила Деметра, и брат ее качнул головой.       — Сам Зевс мне разрешение дал, взять дочь его в жены, сделав ее владычицей царства мертвых.       — Но ты не спросил меня! — и снова гнев пробудился в ее сердце. Деметра вскинула голову, глядя на Аида. — Знай, брат мой, я не потерплю одного — если моя дочь, нежная Кора, разделит участь нашей сестры, Геры, чье сердце терзают измены Зевса. Тогда не пожалею сил, но распряду я то, что мойры вам соткали.       — Такого не будет никогда, — голос Аида разнеся громом над безжизненными полями, и души мертвых, трепеща, заметались средь асфоделя. — В том я тебе клянусь, сестра. Не будет у меня иной супруги, кроме Персефоны.       Ничего не ответила ему Деметра, отвернувшись. Вернувшись на Олимп, вновь приголубила она дочь свою.       — Та дерзкая нимфа, что хулила твое имя… Больше она тебя не обидит, — сказала Деметра, и Кора благодарно улыбнулась.       Бежали кони Гелиоса по небу, подгоняя время, и вот уж близился горький час разлуки. Вся природа скорбела вместе с Деметрой, когда Коры достала из сундука своего темный хитон и красный пеплос. Скорбели и плакали океаниды, провожая подругу ко входу в царство мертвых, грустным был облик Коры, что в одночасье снова стала Персефоной. Деметра проводила взглядом дочь — сам Харон, склонившийся пред ней, помог владычице бесплодных земель взойти на его лодку.       Так потянулись месяцы тоскливого ожидания. Холодным снегом заметало поля, и голые ветви деревьев стучали на ветру скорбные гимны: «О, где же ты, моя доченька, кто забрал тебя у меня?» Вновь закрыла лицо Деметра траурным плащом, не желая говорить с богами и людьми.       Но вот и долгожданный день; с трепетом стояла Деметра у входа в царство мертвых, ожидая возвращения дочери. И вот она — прекрасная и светлая, юная и чистая, шагнула к ней, держа в руках росточек асфоделя.       — Мама! — и вновь тепло согрело землю. Заржали кони Гелиоса, поднимая его колесницу высоко в небо, озаряя землю светом и суля жизнь.       — Что это, Кора? — мягко спросила Деметра, глядя на росток, и дочь застенчиво улыбнулась.       — Аид мне разрешил разбить свой сад в его владениях, чтоб я могла растить цветы, к которым здесь привыкла. И в благодарность, я пообещала прорастить под ликом Гелиоса асфодель, чтоб помнить о моем супруге.       Смолчала Деметра, гадая — к добру или к худу такой подарок ее брата. Но сколько б ни старалась Кора, хрупкий асфодель никак не приживался в мире живых.       Глядя на расстроенную дочь, Деметре очень хотелось сказать, что никогда живому с мертвым не сойтись, и отравить ту треть года, которую Кора будет вынуждена проводить подле Аида… Но много ли счастья матери, если ее дочь страдает?       — Мне кажется, дитя, что асфодель не очень-то подходит для памяти о моем брате, — мягко сказала Деметра, опускаясь на колени подле Коры.       — Но что тогда мне делать?       Деметра оглядела зеленеющие поля и леса, и взгляд ее остановился на страже кладбищ, стройном кипарисе.       — Взгляни на это дерево, Кора, — предложила она, и дочь нахмурилась.       — Но кипарс так… мрачен.       — Разве? Посмотри внимательней, — Деметра подвела ее ближе к дереву. — Взгляни — он строен и высок, его ни холод, ни жара не губят. Да, быть может, он и не цветет, подобно апельсину, зато он неизменчив. Он не колючий, будто сосны, но и не слабый, словно ветви ивы.       — Все верно, мама… ты права! Я выращу в честь мужа кипарис — то будет мой ему подарок! — вновь засияла на лице Коры улыбка, и Деметра с тихим вздохом отвернулась.       К добру или к худу ее поступок?       Вновь приблизился горький час разлуки, но в этот раз не проливала слезы Деметра, хоть и сковала сердце колючая печаль.       — Ты не грустишь, что расстаемся мы? — спросила Кора, и Деметра улыбнулась.       — К чему скорбеть, дитя? Я знаю, что вернешься ты. И мне ль грустить — ведь ты уходишь к брату моему, владыке трети мира. Желай иного мужа я тебе — на кого б мне обратить свой взор?       Повеселела Кора, и словно в танце двинулись они ко входу в царство Аида. Океанидам и нимфам Деметра строго запретила проливать слезы, и вместо этого били они в литавры и играли на флейтах, радуясь за подругу.       Не Харон поджидал Кору — сам Аид пришел ее встречать, держа подле себя трехглавого Кербера.       — Я присмотрел за твоим садом, Персефона, — так сказал Аид, глядя на свою супругу, и Деметра увидела, как улыбка осветила ее лицо.       — Прости, мой муж, но асфодель я не смогла сберечь… Но мама подсказала, что в твою честь лучше вырастить кипарис.       Вновь встретились взгляды Аида и Деметры — беззвездночерный и небесносиний.       — Мрачный страж кладбищ?       — Стройный и высокий. И постоянный, — возразила Кора. — А что до стража кладбищ — так ведь и ты, супруг мой, стережешь мир мертвых, чтоб души не ходили средь живых, лишая их покоя.       Впервые увидела Деметра улыбку на лице брата.       Лишь когда скрылась Кора в царстве мертвых — только тогда Деметра пролила горькие слезы, терзавшие ее сердце. Потянулись холодные дни одиночества, но что это? Словно сладкий аромат цветов разлился в воздухе — и Деметра себе не поверила, увидев бегущую к ней Кору.       — Мама! Аид мне разрешил проверить, как мой кипарис и проведать тебя!       Снега и холод отступили, зазеленели поля, а мать и дочь, не размыкая нежных объятий, сидели в саду перед тянувшимся к небу кипарису. Так пролетела целая неделя, и с легким сердцем отпустила Деметра свою дочь обратно к брату.       В свой срок вернулась Кора в мир живых, и вновь убрала темные одежды, но видела Деметра, что дочь ее уже не та, что прежде. Иным стал взгляд ее и голос. Иначе ходит и иначе мыслит.       — Аид спрашивает моего совета, мама, когда мы судим души тех, кого не могут рассудить Минос, Радамант и Эак. Я сижу на серебряном троне подле него, когда мы слушаем людские просьбы. Но никогда ему не поют хвалебных гимнов, и даже имя не хотят произносить… Почему так? Разве он жесток? Разве он коварен? — спросила Кора, и Деметра лишь вздохнула.       — Он неотвратим, и в землях его каждый найдет свой последний приют. И богач, и бедняк, и воин, и пахарь — всем будет место в его царстве, — ответила она, но дочь лишь сурово нахмурилась.       — Тогда к чему бояться?       — Не все готовы встретиться с Танатосом. Они боятся бога смерти — вот он бывает жестоким, и разлучает возлюбленных, родителей и детей, близких друзей. Но Танатос живет в царстве брата моего, и послушен его приказам.       Деметра видела — совсем повзрослела ее дочь. Все реже она резвилась с океанидами, все чаще ее видели на полях, где она помогала прорасти пшенице. И Деметра знала, что часто сидит Кора подле кипариса, склонив голову к его стволу.       — Дитя мое, — в один день позвала ее Деметра. — Не волнуешься ли ты за свой сад, что остался в царстве Аида?       — Нет, что ты, мама. Я знаю, что Аид за ним присмотрит… — и осеклась она, с надеждой глядя на мать.       — Идем, Персефона, — вздохнула Деметра. — Добром платят за добро.       И люди непонимающе смотрели на небо, с которого в середине весны вдруг начал сыпаться снег, гадая, что так опечалило мать-Деметру.       Через две недели вернулась к матери своей Персефона, неся на голове венок из веток кипариса и цветков нарцисса.