Отметка максимум

Ладонь ложится меж лопаток, заставляя прижаться грудью к операционному столу. Дотторе выдыхает, сознание взрывается фейерверком ощущений, руки ползут по холодному белому покрытию — слабая попытка зацепиться за реальность. Ладонь исчезает со спины, крепкие пальцы сжимают запястья, точно зная, как надо, чтобы причинить ровно столько боли, сколько нужно. Нельзя сдержаться — он ловит ртом воздух и голодно облизывает пересохшие губы, желая ярче ощутить на них собственное дыхание. Толчок глубокий, сильный, он отдается двойным удовольствием, так что ноги подкашиваются, и подошва ботинок свистяще скользит по плитке на полу. Доктор просит — требует — продолжать, закрыв глаза в спасительной тьме собственной маски — ответом служит глухой стон из-за спины. Возбуждение захлёстывает до потери рассудка, кто продержится дольше? Лёгких не хватает, воздух подобен тяжелому смогу — сожми грубее, ты ведь тоже хочешь. Ты сильный, ты совершенный, тебе вовсе не нужно сдерживаться. Т о л ь к о н е о с т а н а в л и в а й с я! И мысли сливаются в одно, два тела — неделимый разум в ярких вспышках такого неправильного удовольствия. Неясно, где кончаются желания одного и начинаются мольбы другого — в этом суть исследования. Их связь крепка, так насколько? Отметка максимум — и прикосновение к бедру чудится собственным движением, Дотторе потерян, и ему так хорошо, его-их желание — получить больше, выжать себя-их до нуля и раствориться в удовольствии, что стоит выше любой физической связи. Доктор осознает краем сознания всю омерзительность, всю грязь — и можно лопнуть от восторга, брызгая по стенам кровавым конфетти. Стоны, один за другим, и горло надрывается, жжет в лёгких пустынным горячим ветром, звенит в ушах, и ещё, ещё, ещё… Приглушённый звук со стороны двери, двоящийся в ушах неторопливый, размеренный стук каблуков по полу — сегмент и его лежащий животом на столе создатель замирают не сразу. Нужно время, чтобы осознать, нужно разлепить веки, чтобы в замыленном чёрно-белом силуэте перед глазами признать Первого. Обойдя широкий стол, он наблюдает молча за тем, как неохотно, лениво перекатываются мысли в голове Дотторе. По крайней мере, сам Доктор убежден в том, что Пьеро способен читать его мысли. — Позвольте объяснить, — начинает он, деловито приподнимая указательный палец в направлении потолка, как будто хвастливый заучка, собирающийся рассказывать очевидные факты. Пьеро в их озвучивании не нуждается, он поднимает взгляд на сегмента, и тот изображает на лице неуверенный приветственный оскал, кривой и неискренний от неутихающего возбуждения. Дотторе слышит мысли клона как свои собственные, замолкает, так и не начав оправдательную лекцию, неловко пытается выбраться из чужой-своей хватки, но замирает, когда ладонь Шута оказывается на его макушке. Властным мягким жестом он заставляет ученого опуститься обратно, и тот подчиняется, затаив дыхание. — И как же Доктор назвал свое искусное творение? — его тон ровный, безэмоциональный и едва не скучающий, но в словах этих скрыта похвала, и Дотторе прикусывает костяшку пальца, довольно жмурясь. — Альфа, — коротко отвечает сиплым голосом сегмент, крепко сжимая пальцы на ягодицах Создателя. Пьеро медленно кивает, очевидно, оставшись удовлетворённым даже таким сухим ответом. — Продолжайте. Дотторе распахивает глаза, и в его-Альфы разуме мелькает ошибка мысленных вычислений. Пьеро желает… быть зрителем? Доктор хочет спросить прямо, в чем задумка Шута, но Альфа приказу повинуется с завидным рвением, выходя почти на полную и с силой толкаясь внутрь, так что вместо вопроса из горла ученого вырывается только глубокий стон. И ещё один. Пьеро наблюдает со стороны, и Дотторе никак не может понять, скрыто ли хоть что-то за внешним безразличием, но вскоре и эти мысли отлетают прочь от грубой ласки другого себя. Альфа несдержан, его движения становятся резкими, будто наличие зрителя подстёгивает его к демонстрации жестокой натуры. Или сам Доктор испытывает болезненную необходимость в том, чтобы именно на глазах Шута его так грубо трахали, вжимая в стол до боли в бедрах? Он стонет рвано, в сознании вспыхивают образы того, что видит перед собой сегмент — задранная измятая рубашка, резкие тени от неестественно яркого света длинных потолочных ламп, блеск пота на пояснице, собственные-чужие пальцы, до отпечатков-синяков сжимающие ягодицы, грубые движения разгоряченной плоти, от которой до боли сводит возбуждением всё тело настоящего Доктора. Он успевает забыть, что Пьеро здесь, но тот всегда знает, когда нужно появиться на сцене, искусный актер с маской на любую роль и любимый шут властительницы заснеженных земель. Первый жестом указывает Альфе потянуть Дотторе на себя и развернуться, так что в следующее мгновение учёный прижимается щекой к крепкой груди, инстинктивно тянется к высокому вороту рубашки Шута ладонью. Хватается, тянет — пожалуйста, пожалуйста. Маска съезжает на бок, но так лишь удобнее, средь черно-бело-рыжих пятен перед глазами Доктор может найти чужие губы разве что на ощупь. Они у Пьеро едва прохладные и сухие, будто он только что с улицы, так что Дотторе целует влажно и жарко, выстанывая в чужой рот лишь ему одному понятные слова под шумное дыхание сегмента позади; пальцы стремятся схватить, сжать и потянуть длинные седые пряди, пока ладони Шута забираются под рубашку, оглаживая прохладной тканью шелковых перчаток спину. Альфа прижимается теснее, зажимая Доктора меж двух тел, острые зубы смыкаются на плече, вырывая задушенный вскрик боли и удовольствия, который ловит губами Пьеро. Отметка максимум — разум почти вскипает, оргазм — чей? — как удар фляги со взрывоопасной смесью об стену, оглушающий, ослепляющий, на грани допустимого. В голове звенящее ничего, так что можно забыть собственное имя и необходимость в воздухе. Альфа отстраняется, когда понимает, что Шут в состоянии удержать оглушенного перегруженной системой двух разумов Доктора, опирается на операционный стол, сам не в состоянии понять, что только что произошло. Дотторе приходит в себя несколькими мучительными мгновениями позже, обнаруживая себя втиснутым в грудь Пьеро. Дрожащей рукой он проводит по чужому плечу с несвойственной ему нежностью, потерянно и слепо глядя перед собой. — Необходимо… снизить показатель производительности общей нервной сети… десять процентов, Альфа, — выговаривает хрипло, сорвав голос и не находя в себе сил, чтобы стоять без поддержки драгоценного Шута. Сегмент мысленно соглашается. — Вам стоит быть осторожнее с экспериментами на себе, Дотторе, — доносится сверху размеренным спокойным тоном, и Пьеро без труда подхватывает ученого на руки. — А теперь я приказываю вам отдохнуть. — Неужели вас не впечатлило зрелище, господин Первый? — Дотторе усмехается устало, пока Шут несёт его в сторону дальней комнаты в лаборатории, где находилась импровизированная спальня ученого, не имеющего привычки покидать свою лабораторию по пустякам. — Впечатлило. Ровно настолько, насколько я считаю нецелесообразной смерть от перегрева содержимого вашего черепа, господин Второй. Доктор негромко хмыкает, улыбаясь, а затем тянется вверх, чтобы прижаться губами к щеке Шута.