Сколько в тебе от него?

Питер маялся, ходил туда сюда вдоль стены конюшни, из которой торчали наспех вбитые гвозди и какая-то пакля. Небо было абсолютно белым, и он ощущал себя в парнике, каким-нибудь кривым и чахлым огурцом. Вот Майкл точно был огурцом крепким и длинным... Последнее, чего сейчас хотел Питер, так это думать о Майкле и фаллических символах в одном контексте. Какой ужас. – Питер? Только один человек на площадке, помимо вышеупомянутого огурца, обращался к нему по имени. Остальных больше устраивала фамилия. Джеймс шел по чавкающей грязи, игнорируя притоптанную дорожку, и даже так выглядел каким-то франтом, случайно попавшим в недостойное окружение. Несмотря на татуировки, на модную стрижку, Питеру казалось, что вот Джеймс-то смотрелся бы в роли Терренса куда как органичнее его самого. Аристократичный англичанин он и в Африке такой, не то, что в Ирландии... – Ты чего здесь? – Джеймс, не дождавшись ответа, причавкал поближе, облокотился на стену, не боясь посадить занозу в плечо. Питер вот боялся. – Я не справляюсь. – Несмотря на панику, голос звучал твердо и уверенно. Уж хоть в этом Питер не сомневался – в том, что всё летит в тартарары. В своем актерском таланте сомневался, в успехе всей затеи тоже, даже в ориентации своей уже сомневался, а в этом - нет. – Что не так? – Джеймс смотрел на него с обречённым сочувствием, будто точно знал, что именно было с Питером не так. – Как он может быть таким? Как я могу быть рядом с ним таким? Как вообще все это слепить в одно целое и запихнуть в кадр? Вдалеке раздался взрыв хохота. Майкл стоял в куче курящих актеров массовки и, размахивая сигаретой, что-то вещал. Они все смотрели на него, как на огонь, даром, что и так рыжий, а он даже не замечал этого. – Майкл... Он удивительный, – сказал Джеймс, и Питер нервно перевел на него взгляд. – Эрик написан специально для него. С него, если точнее. Я имею в виду, – быстро поправился Джеймс, увидев взлетевшие брови Питера, – он такой же упёртый, грубый и живой, он такой же... Искренний. Майкл всё делает искренне, ненавидит, так всей душой, любит - тоже. Видимо, в омут с головой - это что-то исконно ирландское. – Сначала делать, потом думать, – предположил Питер. Он не понимал, как этот разговор может ему помочь. Пока Джеймс делал только хуже. Он не отрываясь, чуть прищурясь, продолжал смотреть на Майкла, сложив на груди руки. – Я так не могу. – Ты слишком много думаешь, как бы это ни звучало. Поверь моему опыту, чем больше ты думаешь о том, что делать с Майклом, тем хуже все запутывается. Чтобы нормально резонировать с ним, надо быть на той же волне. Рисковать, принимать решения, быть в моменте, получать максимум. Замучить себя рефлексией ты успеешь и потом, когда момент пройдет. Питер вздохнул, пытаясь сформулировать свои страхи хотя бы в мысль, а потом уже в слова. – Я боюсь, что он меня поглотит. – Майкл? – Терренс. Меня поглотит Терренс, которого поглотит Эрик, которого уже поглотил Майкл. Ты же видел это? У него будто раздвоение личности. Не знаю, как со стороны, но при близком контакте это пугает, а у нас должен быть очень, очень близкий контакт. – Судорожный вздох не принес Питеру нужного количества кислорода, и он задрал голову к небу, пытаясь надышаться. – С точки зрения мастерства, это просто невероятный навык, вот так перевоплощаться, и я хочу уметь так же, я учусь, но я не справляюсь. Я буквально чувствую, как теряю контроль, как меня... Как Терренса внутри меня заносит. И вот если Эрик и Майкл - одинаковые, то мы с Терренсом разные, а потому меня чертовски пугает, что рядом с Майклом я теряю контроль. Вывалив на Джеймса эту исповедь, Питер почувствовал себя пустым. Слова словно вытянули из него метафорическую пробку, и теперь через дыру в солнечном сплетении утекала тревога и дрожь. Теперь и он мог смотреть в сторону смеющейся курящей группы и не слепнуть. – А что будет, если ты потеряешь контроль? Хотя бы на время? Позволишь Терренсу встать у руля? – Терренс влюблен в Эрика. – Это не ответ. Джеймс вдруг посмотрел на него цепко, остро, как-то даже болезненно прямо. Его поза не изменилась, но контуры тела будто бы стали острее, чётче. Он весь подобрался в ожидании ответа. – Я натуральнее коровьего молока, Джеймс, и я не представляю, в какую кашу меня перемолет, если я почувствую хотя бы сотую долю того, что Терренс чувствует к Эрику. Это-то и пугает. Сила этих чувств. – Ты уже чувствуешь сотую долю. И даже больше. Он же восхищает тебя. Интригует. Он твой авторитет, он твой друг. Ты уже его любишь, и единственная разница между тобой и Терренсом – в физическом влечении. Ты не хочешь его. Вид у Джеймса был такой, словно он не понимал, как можно не хотеть Майкла, и конкретно в эту минуту Питер тоже себя не понимал. – Нам нужно целоваться на камеру. А я не могу... – Почему это волнует тебя? Если ты так уверен в незыблемости своей гетеросексуальности, то почему боишься поцеловать его? Это просто роль, сыграй! Ты же играл поцелуи с девушками. Разве ты не боялся влюбиться в них? Захотеть их? Питер озадаченно заморгал, разглядывая Джеймса во все глаза. Он никогда не думал о причинах своих страхов, его больше заботили их последствия. – Но ведь... Но ведь... – Тебя никто не заставит целоваться с ним всерьез. Или спать с ним вне сюжета. Это не обяжет тебя ни к чему. Это как взять за руку, как хлопнуть по спине. Почему ты придаешь этому такое значение? В тишине было слышно, как шумит ветер в кронах приземистых корявых деревьев у крайних домов, как за стеной фырчат лошади, переступая копытами. Перекур окончился и актеры массовки ушли, а Майкл остался. Его высокая фигура смотрелась до ужаса органично в этом пейзаже, среди этих домов. Он не выглядел актером или даже человеком двадцать первого века. Прямо сейчас посреди улицы стоял Эрик и, сунув руки в карманы, пялился себе под ноги, что-то там высматривая. Питера сотрясла дрожь. – Этому придает значение Терренс. Джеймс как-то невесело, понимающе хмыкнул. – Раз уж у вас настолько крепкая связь, то вы совсем даже и не разные... Знаешь, что, Питер? Оставь его. Перед камерой ты можешь быть кем угодно, но потом ты собрался, оделся и парень. Питер. Ты сам. Терренс – карнавальный костюм. Маска. Она не прирастет к тебе, если ты будешь об этом помнить. – Вы же давно знакомы? – Питер сам слышал отчаяние в своем голосе. По его впечатлению всё, что сказал Джеймс, можно было уместить в "забей и пользволь себе в нем утонуть". А он панически не хотел тонуть. По губам Джеймса скользнула тень улыбки, но глаза она не затронула. Они как были пустыми и грустными, так и остались. – Некоторое время. – Тогда скажи мне, как он так может? Он же, если верить интернету, вырос в плохом районе, в грубой среде, как он может... – Майкл умеет хорошо делать две вещи. Всё разрушать и трахаться. Это базовое. Дальше уже он хорошо чинит машины, играет роли и все такое прочее, но сколько я его знаю, этот феномен незыблем - он способен влюбить в себя любого, кого захочет. Но знаешь, что, Питер? – Джеймс сжалился, видя обречённость в глазах напротив, – Он не хочет тебя. Тебя хочет Эрик. И то не тебя совсем, понимаешь? – Он поэтому так смотрит? – Так – это как? – Как будто сейчас сожрёт меня с потрохами, только сначала вмажет как следует. Джеймс засмеялся в голос. Он смеялся красиво, слегка откинув голову назад и собрав милые морщинки вокруг глаз. – Примерно так я и задумывал, да. Сначала вмажет, чуть нос не сломает, а потом станет для тебя всем. Таков план. Питер помолчал. Снова оглянулся на Майкла. Тот отошёл дальше и присел прямо на обочину, вытянув километровые ноги и перегородив дорожку. Он, кажется, не смотрел в их сторону, но его присутствие ощущалось на физическом уровне. Он откинулся на руки и уставился в пустое небо. – Думаешь, мне стоит плюнуть на эту бурю внутри и позволить Терренсу взять верх? Позволить Эрику взять верх? – Думаю, что мы здесь для этого и собрались, разве нет? Чтобы хоть где-то эти двое получили друг друга. – Джеймс звучал горько, и Питер едва не спросил его, зачем же он тогда так печально всё оборвал, ведь мог написать что-то помягче... Но в этот момент раздался свист – Майкл наконец заметил их и свистнул через пальцы, громко, так что лошади за стеной конюшни всхрапнули в ответ. Джеймс исчез, как по мановению волшебной палочки, будто его этим свистом сдуло. Только что стоял тут, стенку подпирал, а вот его и нет. Зато был Майкл, он приближался, как ледокол, как танк. Питер мог легко отличить его реальную походку от тяжёлой поступи Эрика, и сейчас к нему шел совсем не актер, друг и наставник, а противник, обречённый стать любовью всей жизни. Сердце прыгнуло в горло, трепыхнулось под кадыком, и Питер абсолютно материально почувствовал, как внутри толкнулся Терренс, потянул за ребра и заставил сделать шаг навстречу. Майкл даже хмурился иначе, разговаривал другим тембром и манером, иначе дышал, тяжелее, приоткрытым ртом, будто нос его был перебит. Питер стремительно терял контроль над своим телом, будто из подсознания пробивалось что-то первобытное, будто реально дух какого-то англичашки вселился в него и требовал покорить этого твердолобого ирландца. – Что ты тут, м? – наезд в голосе Майкла был наездом Эрика, но Питера все врано кольнуло обидой. Своей ли?... – Пытаюсь... Настроиться. – П'мочь? От этого голоса и проглоченной гласной Питера продрало мурашками с загривка до пят. Нет, ну как так может быть? – Тебя это что, совсем не трогает? – взвилось какое-то непонятное раздражение внутри. Питер подозревал, что если прямо сейчас, сейчас же не возьмёт себя в руки, то совету Джеймса "всё отпустить" придется последовать не доходя до съёмочной площадки, а это будет катастрофа. – Что – это? – Необходимость... Физического контакта? Майкл, теперь уже чуть пробившийся из непроницаемого Эрика, оценивающе оглядел Питера с головы до ног. – Невысокий, черные кудри, упрямость барана... Всё в моем вкусе, так что это, как ты выражаешься, меня безусловно трогает. Но не напрягает. Питер на секунду оторопел, не до конца понимая, о чем вообще говорит Майкл, а потом смутно вспомнил его роман с французской актрисой, чье имя он забыл, но чей типаж сейчас и услышал, и плюнул под ноги. Натурально, прям всерьез. Терренс снова дёрнул рёбра. – Да ладно тебе. Спрячь свою трясучку поглубже и никто не узнает. Ты профессионал, Питер. А я не кусаюсь, пока меня о том не просят. Майкл снова скрылся в глубинах угрюмости Эрика и тяжёлым шагом ушел в сторону съёмочной площадки, а Питер остался самую капельку ненавидеть себя за то, что слишком предметно воображал себе это "не кусаюсь". *** Сцена первого поцелуя грозилась перевернуть всё, что Питер о себе знал, с ног на голову. Он вовсе не был уверен, что ему противно об этом думать, и вот как раз от этого противно и было. Он окончательно запутался. Он честно, кристально честно не имел ничего против геев, но от представлений о том, как он будет целоваться с Майклом, его передергивало. Терренс на ухо нашёптывал, что это не от омерзения, а от предвкушения, и Питер однажды в голос наорал на него. От отчаянных "прекрати, прекрати, заткнись" проснулся даже оператор в соседней комнате и пришел узнать, все ли в порядке. Ничего не было в порядке. Питер старался не позволять себе (Терренсу) слабостей, о его метаниях знал только Джеймс и сам Майкл. Оба пытались подбодрить его, давали хорошие советы, особенно Майкл. Он словно бы прятал Эрика в присутствии Питера, чтобы не пугать. Но Питер видел, что даже запихнутый в подсознание тот тянет к нему (к Терренсу) свои щупальца. – Камера! Мотор! В грудной клетке щекотало. Зубы сводило от попыток сдержать резкие слова. Питер помнил свой текст, помнил, как должен выстроить мизансцену, но тело словно взбесились. Майкл (Эрик) даже через всё пространство площадки обжигал своим присутствием. Питеру хотелось уже, чтобы побыстрее всё закончилось. Делать, не думать. Здравствуй, Терренс, проходи, располагайся. Руки вдруг дрогнули, из них едва не выпал реквизит. Страх Питера трансформировался в страх Терренса, а потом и в чувство жгучей несправедливости. Злость затапливала медленно, вытесняя собой все сомнения. Ссора набирала обороты. Да, она была по сценарию, но, кажется, и Питер, и Майкл вкладывали в неё что-то личное. Почему злился Майкл? Что Питер ему сделал? Он злился, что Питер – не Фабьен? Ему бы хотелось видеть на его месте кого-то другого? Терренса кололо жуткой ревностью. К другим актерам, к другим ролям, к таланту Майкла, к тому, что Эрик так легко приходил и уходил. Руки тряслись всё сильнее, до тремора хотелось вцепиться в Майкла и как следует встряхнуть, чтобы его пробило, чтобы плечи и затылок хряснулись в стену, чтобы исчезло с его лица такое выражение. Майкл (Эрик) надвигался. Он словно смерчь кружил вокруг, с каждым шагом приближаясь, большой, мощный, на голову выше, на половину тела шире. Он был угрозой, он мог бы реально навредить, если бы захотел. Питер это чувствовал, и его превосходство над Терренсом было в том, что он знал – Майкл не навредит. Вся эта мощь и сила его не тронет. Он мог бы им завладеть. Столкновение было неизбежным. Губы Майкла оказались горячими, они обжигали, словно он натёр их красным перцем. Питера тряхнуло, на мгновение даже выкинуло из себя. Терренс внутри вопил то ли от гнева, то ли от ликования так, что заложило уши. Крепкая хватка на плечах грозила оставить синяки. Питер никогда не целовался так. Ни для роли, ни для себя. Он отчаянно не хотел сломаться, но ребра, на которые Терренс давил с такой же силой, с какой Эрик давил на челюсть, уже треснули. Момент поглощения он пропустил. Терренс дорвался, а Эрик... Сквозь горечь, злость и ненависть в нём пробивалось что-то нежное, безысходное, трепетное, такое, от чего подгибались пальцы на ногах. Питер и себя-то осознавал слабо, а уж понять, майклово это отчаяние, реальное, или сыгранное, был не в силах. – Стоп! Снято! Хлопушка прозвучала как выстрел. Всё продлилось буквально пару секунд, поцелуй был целомудренным, просто прикосновением, но Питера трясло так, будто они с Майклом только что переспали. В глазах Майкла горело что-то неопределимое, но оно постепенно пропадало. Эрик растворялся, исчезал, бледнел. Взгляд Майкла метнулся куда-то в сторону, лихорадочно ощупал пространство, словно что-то (кого-то) искал. И в итоге какая-то искра окончательно потухла. – Как ты? – Нормально, – выдавил из себя Питер. Он действительно был не так разбит, как предполагал, хотя, вероятно, это был шок. Он говорил себе, что это совсем так же, как с девчонками, но непрошенный голосок в затылке крошечными молоточками отбивал мысль – а когда Майкл целуется по желанию, это так же убийственно? *** Дальше пошло легче и одновременно сложнее. Питер с вниманием маньяка анализировал, что изменилось вокруг него, и по всему выходило, что ничего. И он сам не изменился. Его не стало тянуть на темную сторону, он не стал заглядываться на других парней и не стал вдруг влюблен в Майкла. Наоборот, он плавал на волнах облегчения – Джеймс был прав. Дуло пистолета Майкла (как бы это ни звучало) было направлено не на него, а потому выстрел его миновал. Словно он был тореадором, мимо которого пролетела смерть верхом на быке. Он, безусловно, почувствовал и опасность, и мощь, но Майкл не был в нем заинтересован, и прошел мимо, по касательной, лишь слегка дохнув своим желанием в лицо. Джеймс точно знал, о чем говорил... И вот Джеймс тревожил Питера даже больше, чем на время успокоившийся Терренс. У Питера словно зрение прорезалось, он теперь знал, куда смотреть, и никак не мог понять, что видит. Джеймс был зеркалом. Он отражал Майкла (Эрика), отражал и Питера (Терренса). Он смотрел так же темно, с надрывом, и так же неуверенно и мягко смеялся. Его взгляд горел негодованием и злой, колючей обречённостью. И он весь – весь – дышал надеждой. Если Питер маялся, запертый в сценарии, то Джеймс малая, запертый в своей голове. Майкл его не задирал. Не подначивал, не дёргал. Наоборот, он с каким-то острым весельем звал его в разговоры, обсуждал какие-то умопомрачительные детали образов, до которых нормальному человеку додуматься бы не пришлось, и падал, падал словно по камням, с каждым ударом выдавая всё более яркую улыбку. Оскал. Что-то происходило, только Питер в упор не мог понять, что. На площадке творилась какая-то чертовщина, начиная с провалов в эпоху прошлого, заканчивая такой вот душевной обнаженностью. Майкл всё чаще был Эриком, почти не становился собой. Он даже в перерывах вел себя иначе, ел иначе, переехал из трейлера в комнату, обставил её как-то по-своему. Джеймс ходил, уткнувшись в сценарий, и постоянно жевал свои губы, отчего они казались ярко-красными. Терренс в рёбрах крутился, как волчок, дёргая Питера в разные стороны. – Знаешь ведь, что лежать и думать об Англии в твоём случае будет значить совсем не то, что обычно? – Майкл (Эрик) оказался за спиной слишком внезапно, и Питер (Терренс) вздрогнул. Шутка вышла зловещей. – Я не планирую думать об Англии. – А о чем тогда? Разве он не предаст её ради меня? Майкл сказал "ради меня". Не "ради него". Питера вновь окатило мурашками. Он вздохнул, засунул руки в карманы и отвернулся, зная, что от него не отстанут, пока не получат ответ. – Ты доверяешь мне? – Кто это спросил, Майкл или Эрик? От этого зависел ответ. Питер молчал. Неподалеку, на ступенях дома, в котором им предстояло сыграть ту самую сцену, сидел Джеймс. Он не мог их видеть, скрытых в тени соседнего дома, но он будто бы знал, что они там. Знал, и слушал. – Доверяю. Ты меня не сломаешь. – Ты себя сам смотри не сломай. Помолчали. – Как думаешь, мы делаем то, что он хочет? – Питер казался сам себе тем лягушонком из Алисы в стране чудес, который не знал, стоит ли впускать и выпускать. Впускать в себя Терренса? Выпускать его на волю? Никто не мог дать ему четких инструкций и приходилось пробираться на ощупь, то тут, то там хватая подсказки. – Я не знаю, чего он хочет. Я делаю то, чего хочу я. "Враньё!" – возмутился Терренс, но Питер отмахнулся от него, не желая потакать его влажным фантазиям о том, чего на самом деле хотел бы Эрик. – Ты справляешься отлично, Питер. Ты делаешь всё правильно. – Тогда почему он выглядит расстроенным все время, когда думает, что я на него не смотрю? Он недоволен. Ему не нравится то, что я делаю. – Нет. Ему может не нравится то, что делаю я. А ты... Ты молодец. Было удивительно слышать, наконец, голос Майкла. Уставший, расстроенный и бесцветный, но все же его родной, не отягченный ирландскими оборотами и многовековой хриплостью. Питер на мгновение и себя почувствовал собой. *** – Сцена сто тридцать, дубль один, камера пять! — Хлопушка прозвучала выстрелом. Питер панически юркнул в ютный уголок сознания где-то в затылке, уступая место Терренсу, и гори оно все огнем. Получилось, что буквально. Когда Эрик вошёл в комнату, Питер на мгновение даже забыл о существовании Майкла в принципе. Майкл не мог так на него смотреть. Он не мог чувствовать к Майклу того, что чувствовал. Руки дрожали так, что пергамент коснулся свечи и загорелся. Их несло куда-то совсем не туда. Не должно было ничего гореть. Не должно было обжигать, но оно горело и обжигало. Горячие руки. Горячий воздух. Горячий, даже горячечный шепот. Питер не знал, говорил ли он что-то, всё слилось в сплошной поток ощущений. Тело Эрика было крепким, твердым и обжигающим. И то, как мало его было, приносило дискомфорт. Словно бы откуда-то дул сквозняк, откуда-то со свободного пространства, хотелось сильнее вжаться в Майкла, завернуться в его жар, залезть под эту бледную, веснушчатую ирландскую кожу и остаться там греться. Догорать. Ладонь на губах была грубой и шершавой. У Майкла не могло быть грубых рук, у актеров таких не бывает. Но эта же рука была заботливой и нежной, мягкой даже. Солёной. В глазах потемнело. – Снято! Питер пытался просто дышать. Он осознал себя под Майклом, на жёстком покрывале, обнаженным и лихорадочно разгоряченным. Все силы ушли на то, чтобы перевернуться и убрать растрёпанные волосы с лица. Майкл с видимым усилием изгонял Эрика, нависал сверху долгое, мучительное мгновение, а потом отстранился, что-то кому-то сказал. Питер тоже что-то кому-то говорил чисто автоматически, в обход сознания. Он в упор не помнил деталей. Всё случилось с такой скоростью, с таким напором, что он потерял ощущение времени. Он просто моргнул и... Глаза сами нашли Джеймса. У стены, в тени. Он выглядел так, будто его избили или пырнули ножом. Будто у него была температура под сорок. Будто он был окончательно разочарован. Но смотреть на него было лучше, чем на голого Майкла. Господи, сейчас что угодно было лучше. Плед был спасением, той самой преградой, способной дать Питеру хотя бы иллюзию нормальности. Прикрыть стояк – так его будто бы и нет. Терренс внутри был дезориентирован и дёргался невнятно, Питер не мог почувствовать его, не мог понять, где его границы. Майкл заговорил с Джеймсом. Со стороны казалось, что он забивает в него гвозди, и Питер отстраненно думал, когда же Джеймс уже врежет ему, вступится за себя. Но Майкл отошёл, а Джеймс сдулся, как пустой воздушный шар. Нужно было одеться как можно скорее, нужно было прийти в себя и больше не нужно было так срываться. Черт возьми, ему нужна была помощь. — Все нормально? — еще раз спросил Майкл. Питер на этот раз действительно услышал его, кивнул, и, решившись, взглядом попросил подойти. Он взорвется, если ничего не сделает сейчас, если не оправдается... — У меня встает, — паническим шепотом шепотом признался он, застегивая новый жилет взамен того, от которого Майкл оторвал пуговицы. Боже, они оторвали пуговицы. Этого тоже не было в сценарии, это был порыв, а он даже не заметил. Он не помнил, как его раздевали. Не помнил, как раздевал сам. Впрочем, сейчас он не помнил даже, как раздевал Шарлотту и вообще какая она под его руками. Всю тактильную память напрочь забило Эриком. — Ну и что? — флегматичным шепотом спросил Майкл. — Ты же живой человек, а сцена бурная. Он был словно под анестетиком. Как будто все метафорические гвозди, которые он повтыкал в Джеймса, он предварительно повытаскивал из себя. — Я не гей! — Ты не гей, успокойся! Это просто физиология. Питер, застегивая многочисленные пуговички трясущимися пальцами, старался говорить тихо, но нервозность в голосе все равно звучала громко. Он во все глаза смотрел на Майкла (не на Эрика!) и пытался понять, тянет ли его ближе. Хочется ли ему. По всему выходило, что нет. Даже возбуждение слегка схлынуло, позволяя поправить штаны так, что даже незаметно стало, что дубль будет не первым. — Это непрофессионально!.. – попытался Питер ещё раз. В его понятии такие штуки должны были быть контролируемы! Игра игрой, но это - не сыграть. Это реальность. Тело врать не умеет. — Питер, — резко, но тихо сказал Майкл, и в нем вдруг стала видна его природная, настоящая ирландскость, его собственная, отличная от Эрика жесткость. — Хватит. Мы сто раз это обсуждали. В этой комнате только один гей, — он кивнул на Джеймса, который всё так же стоял у стены, будто если бы отошёл – упал бы. — С тобой все нормально. Посмотри на меня. Питер безумно боялся этого, но все же поднял глаза, и с облегчением понял, что вполне может держать себя в руках и не кидаться на Майкла с судорожным "возьми меня". Терренс глубоко внутри, наконец, затих. Но недолго длился их покой. Майкл поймал его за подбородок, удержал. От этой властности Питер вдруг снова едва не отключился. Боковым зрением он заметил, как дернулся от стены Джеймс, как у него упал из рук лист сценария. Майкл не давил, но от Майкла в этом человеке оставались только глаза. — Умеешь входить в раппорт?.. Питер кивнул, насколько ему позволяла рука, держащая подбородок. Насколько ему позволял здравый смысл. Насколько ему позволял Терренс. Что вообще он мог сделать? Заистерить? Поздновато было метаться, они уже так далеко зашли... Хуже ведь уже не будет? — Вот и иди. Дыши. Расслабься. Иди за мной. Майкл смотрел в глаза, выискивая в них искру Терренса, с которым ему было бы легче найти общий язык. Питер постарался дышать с ним в одном ритме и не думать о том, что случится через минуту. А через минуту он упал в амок. В состояние не стояния. Он наконец отпустил контроль. У него практически не осталось никаких воспоминаний об этом дне, и он не хотел видеть результат. Он даже попросил не показывать ему отснятый материал, потому что боялся увидеть там... Себя. Себя, жаждущего другого мужчину. Не Терренса... Он сбежал с площадки сразу, как только колени перестали быть ватными. А на рассвете пошел в местный бар напиться. Как ни удивительно, за дальним столиком в абсолютном одиночестве обнаружился Джеймс, уже весьма захмелевший, тихий, но совсем не спокойный. Он был как вулкан – с виду обычный пригорок, но внутри... Питер знать не хотел, что у него внутри. – Не против? Джеймс мотнул головой, приглашая сесть. Он тяжело вздохнул и поднес к губам огромную (и, вероятно, уже не первую) кружку крепкого эля. Питер вообще не был уверен, что хочет разговаривать, но в этот день у него все было не слава богу. – Интересно, у него тоже стоял или сам по себе такой огромный? Джеймс булькнул, закашлялся. Эль пошел у него носом, расплескался на стол. – Прости, – выдавил из себя Питер еле слышно и нырнул в свою кружку, надеясь если и не утопиться в ней, то хотя бы спрятаться. Надо было менять тему, но он ничего не ел со вчерашнего обеда, а эль был действительно хорош. – Как думаешь, что значит его татуировка? Джеймс с громким глухим "бум" уронил голову на стол, даже не подложив под лоб руки. Он невнятно выругался в старую поцарапанную деревяшку, и Питер сделал ещё глоток. – Я хочу стать собой. Таким, каким был раньше, до этого всего, – задумчиво произнес Питер, а Терренс привычно гаркнул в ухо "Врешь!". – Ну, может, я бы сохранил кое-какие навыки, но... – Не получилось бы по-другому. С ним всегда так, всегда хочется убежать и забыть, но при этом всё бы отдать, чтобы остаться и не забывать. Мучительно, не находишь? Речь Джеймса была гладкой, мягкой, он тянул глассные, а на рычащих спотыкался. Он говорил красиво, четко, но глаза были мутными и пьяными, и он бы, наверное, не прошел по прямой. Питер не знал, что ответить. – Разрушать и трахаться, да? – уныло буркнул он, допивая свой эль. – И это ты ещё по верхам прошел. *** Когда Эрик погибал, Питера трясло. Трясло натурально, так, что стучали зубы. Лицо кривилось в чудовищную маску само по себе и он совершенно не хотел в этом участвовать. Терренс внутри заходился в истерике, и Питер ненавидел себя за чувство облегчения, которое испытывал от того, что больше не придется видеть этих глаз. Джеймс на площадку так и не пришел в тот день. После происшествия с Шеймусом он вообще был сам не свой и реже появлялся там, где происходило (или могло происходить) что-то связанное с травмами. Смерть Эрика - та ещё травма. А ночью Питер рыдал в подушку до соплей и икоты. Молотил по матрасу кулаками и стучал себя в грудь, надеясь вырубить Терренса хотя бы так. Бесполезно. Его дважды вывернуло в био-туалете напротив домика и на пути обратно после второго раза сбоку от крыльца он заметил огонёк сигареты. Новый виток истерики сбил дыхание и он едва не упал. – Эй, – раздалось из темноты. Майкл звучал устало, то ли от того, что долго не спал, то ли о того, что ему опять предстояло возиться с нерадивым напарником. Питеру было плевать. Терренс внутри сорвался с поводка, влетел в Майкла на всём ходу, вцепился в него, развернул к свету от тусклого фонаря и попытался яростно сморгнуть слезы. Он хотел разбить Майкла, расковырять до самого нутра, выкопать из него Эрика, достать наружу, оплакать, в конце концов. Питеру казалось, что он сходит с ума. – Тише, тише. Ну ладно тебе. – Майкл позволял трепать себя, висеть, материть и молить. Он словно бы понимал, что происходит, хотя на самом деле – вряд ли. – Отпускай его, давай. Я знаю, что больно, но так надо. Они опустились на землю, не заботясь об одежде. Майкл откинулся на стену дома, держа его в руках, привалил спиной к своей груди, обнял. Питеру было плевать, как это выглядело со стороны, ему просто хотелось, чтобы всё поскорее закончилось. И когда стало светать, он, наконец, почувствовал, что его отпускает. Он будто выздоравливал, будто Терренса, наконец, убило горем, и он снова мог дышать. За время сидения в траве образовалась роса, штанины пижамы промокли насквозь, но зато дыхание синхронизировались с Майклом, наверное, даже сердечный стук тоже. Это было трансом, целительным и спокойным. – Собрался, оделся и парень, – хрипло и надсадно произнес он, собираясь с силами, чтобы встать. И всей спиной он ощутил, как Майкл вздрогнул. Никто из них никогда не упоминал об этой ночи. *** Но она была.