s'il te plaît, reviens

Белоснежные крупинки снега в медленном танце падали на омертвевшую от холода землю. Все дороги, каждый миллиметр земли был покрыт толстым слоем серого скользкого льда, что не давал людям спокойно ходить, не боясь, что можно подскользнуться и упасть. Накопленные за пару дней хлопья снега образовывали по краям дороги высокие сугробы, что затвердели и покрылись слоем льда. С крыш невысоких домов свисали сосульки, какие-то совсем крохотные, а от вида некоторых люди отходили от зданий подальше. Ледяной воздух забирался под кожу, доставая до самых костей. Продрогшие и покрасневшие от холода пальцы рук болели и еле двигались. Сегодня домой придется добираться самостоятельно. Парень шел ускоренным шагом по городу, что отдался в плен ночи. Небо хоть и ясное, но черным оставалось, словно бедная непроглядная. Даже миллиарды звёзд, светясь маленькими точками не могли дать ни гроши света. Различные магазины и лавки уже начинали закрываться, выпровождая своих последних покупателей. Взгляд серебряных глаз был прикован к собственным ногам, парень не боялся поскользнуться, для него простое падение никогда не было чем-то страшным, у него просто не осталось сил смотреть вокруг. Город опустившийся в ночную мглу без сомнений был красив, но он разглядывал каждое из зданий слишком много раз. Тойя способен воссоздать силуэт каждого с закрытыми глазами, подробно рассказать, как и где нужно пройти. Ему наскучило ежедневно разглядывать одни и те же здания, что как и люди совершенно не менялись, оставаясь всё той же серой непроглядной толпой. Наверное со стороны он выглядел так, будто не замечал ничего вокруг, погрузившись глубоко в свои мысли. Может отчасти это и правда, и внешний мир, что казался пареньку мерзким его вовсе не интересовал, но и ни единой мысли не проскальзывало в его голове. Голова пуста, он может думать о куче всего, строя длинные монологи, может снова раз за разом повторять выдуманные сюжеты. Но он не хочет. Мысли хочется отпустить на свободу, отправив летать по бескрайнему небу. Спокойствие на душе кажется слишком необычным, заставляя беспокоится. Неужели он, ничего не чувствуя сейчас, снова в чувствах запутался? С каждым разом это бесило всё сильнее. Начиная чувствовать одно это переходить во что-то совершенно другое, полностью противоположное. Запрет на искренние чувства стоит тяжёлой печатью на душе. Но Тойе всё равно. Даже если его посадят на цепь, сажая в клетку, он взлетит в небо, широко крыльями размахивая. Не может чувствовать настоящие эмоции, свои собственные, значит наденет маску и представится кем-то другим, чужие глаза радуя. Почему то мысли далеко не хорошие, но спокойствие негой разливается по душе. Аояги останавливается посреди дороги, уставшая голова наконец отрывает взгляд от заледеневшего асфальта, поднимая глаза в небо. Он смотрит на тысячи ярких звёзд. Когда нибудь в мире этот гнусном, он будет светится также ярко, как и они. В памяти его уже давно стёрлись все воспоминания. Он может вспомнить о самом дальнем происшествии, что произошло в далёком детстве, но вне его сил вспомнить события последних дней. Каждый проведенный день в школе скучен и однотипен, всё те же люди, те же учителя, темы похожие одна на другую. И он абсолютно один. Его окружают тысячи людей, но ни одному из них нет дела. Все они в настоящем, все они видят серьезного Тойю, что лишь притворяется, что всё хорошо. Лишь он, в прошлом, знает насколько ему тяжело. Аояги безусловно дорожил всем, что было у него, если конечно всё ещё способен испытывать подобные чувства. Но даже так, мир вокруг слишком скучен в одиночестве, в котором приходилось жизнь проводить. Ещё с детства, являясь лишь пылью, что всегда оседала где-то в углу, незаметно для глаз человеческих, он мечтал изменить мир. Подарить ему настоящее искусство, заставить поистине сиять. Его глаза такие же серые, как и скучная людская толпа. Но ведь его песни смогут блистать достаточно ярко, чтобы хоть пару людей обернулись, смотря ему в след? Никогда ни кем не являлся, всегда сидел в темноте, жизнью наказанный. Но мечтавший мир светом ярким осветить, к жизни истинной вернув.                                  *** Тойя входит домой с негромким "я дома!". С каждым днём эти два слова приобретали всё более бесчувственный серый оттенок. Парень уже и понятия не имел кому он говорит эти слова, сейчас достаточно поздно, наверное его родители даже не стали задумываться, чтобы дождаться сына и ушли спать. Для Аояги это только большой плюс, что прекрасно облегчит этот тяжёлый вечер. По ровным ступенькам поднимается в свою комнату и сразу падает на аккуратно заправленную утром кровать. Школьная сумка падает где-то недалеко от стола. О ней тут же забывают, даже не думая достать учебники. Тойя переворачивается на спину, широко руки расставляя и устремляет взгляд в потолок. Серые глаза медленно слипаются, представляя взгляду плотную, но спокойную тьму закрытых век. «Чужие руки нежно волосы перебирают, пряди небесного оттенка путая. Рука, всегда спокойная, аккуратно движется, перемещаясь на лицо. Останавливается на серебряных глазах, закрывая обзор, заставляя прикрыть веки, ещё больше из реальности уходя. Эти моменты столь кратки и невинны, что их не хочется покидать. Остановить время, погрузить мир в не меняющуюся вечность и навсегда остаться в теплых руках, что греют своими прикосновениями. Он тихо молвит его имя, но тот будто не слышит, игнорирует, не обращая внимания на зов. Продолжает всё так же лежать где-то сбоку. Лежать так близко, что каждая частица их тел соприкасается, но так далеко, что он не чувствует и капли тепла. Глаза всё так же рукой чужой закрыты. На тихо имя произнесённое внимания вновь не обращают. Не реагируют никак, будто и не его зовут, и не его имя это вовсе. Рука спадает с лица, опускаясь на ключицы, что видны из под слегка съехавшей футболки. На зов отвечают мычанием простым, а голову, покрытую копною волос золотых укладывают на грудь.» Дышать становиться тяжелее, будто грудную клетку что-то больно стягивает, мешая размеренному дыханию. Тойя раскрывает глаза, быстро ими по собственному телу проходясь. Взгляд серебряных глаз перескакивает на комнату, обходя её быстрым движением. Он совершенно один. Вновь слипаются серебряные глаза. Нет сил у парня встать и сделать хоть что-то. Утром отец обязательно будет ругать его  из-за такого отношения к учебе, но дайте подумать, как давно ему всё равно на эти слова? Достаточно, чтобы не помнить дату первого дня, когда он перестал предавать им хоть малейшее значение. Душа не хочет в сон погружаться, раз за разом в голове прокручивая сюжеты минувших лет. Тойя не выдерживает и встаёт с кровати, направляясь в ванную комнату. «ты снова убегаешь? — он лишь молчит на глупый вопрос, что риторическим можно назвать. Никуда он не убегает, никуда он не сможет сбежать в собственном доме. Лишь в ванне закрывается, тяжело вздыхая, не в силах на лицо свое раскрасневшееся взглянуть.» Холодные капли неприятно по лицу скользят, взбодриться заставляя. Серебряные глаза взгляд поднимают. Собственное отражение жаркое в стекле рассматривая. Кожа, что с рождения бледна, казалось, посветлела ещё на пару тонов, что руки, в раковину упирающиеся, кажутся голубыми от приступающих вен. Скоро она совсем оттенок былой поменяет, выставляя парня клоуном с лицом в белилах измазанным. Но в отличии от них, натянувших на лицо улыбку до ушей, публике на радость, он лишь смотрит с презрением, взгляды чужие игнорируя. Волосы слегка спутались, смывая границу между нежным небесным цветом и цветом глубокого океана. Но теперь это лишь простой синий и голубой, потерявшие яркость жизни. Он снова поднимается в свою комнату. И надев пижаму, от которой тянет нотками чужого запаха, что больно въелся в сознание, не хотя покидать, заставляя одно и то же лицо везде вспоминать. Тойя ложиться на кровать, на спину, смотря в потолок. Закрывая глаза тонкой рукой.                                     *** Забытая яркость солнца, выброшенный из памяти восход вновь украшает небо. Бросая тонкие лучи в окно, не закрытое темными шторами, они попадают прямо в лицо, заставляя жмурить глаза и пытаться отвернуться от света. Но борьба кратка и, принимая поражение с достоинством, которому позавидует рыцарь, Аояги поднимается. Взгляд тут же цепляется за солнечные отголоски света. Светлеет в комнате от света восходящего солнца. Светлеет в серых глазах, в которых смысл жизни давно утерян. Светлеет от того же рыжего цвета, но далеко не солнцу присущего. Если простая утренняя рутина повторяется изо дня в день, то почему человеческая жизнь так сложна? Хорошее настроение и на секунду появившаяся улыбка исчезают, словно стёртые убийственным прошлым, оставаясь в давно забытых днях. Сегодняшний день пройдет как вчерашний, а вчерашний прошел как и прошлый. И завтра будет точно такое же, его не изменит и прогноз погоды, обещающий сильный ливень. Этот город давно потонул в серости пыли, серый ливень придаст ему чуть больше жизни, смывая грязь в дальние углы. Тяжёлый вздох не заставит легче дышать. Если потянешься двигаться проще не станет. Если прочистишь горло, выпив стакан воды, ком в нем не исчезнет. Нет возможности вернутся в прошлое и заново скандальную пьесу сыграть, на этот раз конец в ней поменяв. Живи дальше с поломанными пальцами, запачканный чужой кровью, ведь... «это ты во всем виноват! — Тойя не ломал, он не заставлял ломаться. Он пытался защитить и спасти, но не смог. Он не уберег от жестокого мира, ведь сам был слишком невинным для существования в нем. Аояги не смог понять смысл спектакля, не смог разобрать собственным ртом сказанных слов.» Спускаясь по лестнице вниз, на кухню, ему остаётся лишь, словно ребенок зажимать уши руками, гадая скоро ли можно будет их убрать, наконец почувствовав тишину. Грубый голос разрезает воздух, впиваясь в ушные перепонки, закрытые руками. Кричит недовольно, пытаясь пробраться глубоко в сознание, оставляя там свою печать. Руки не помогают, ведь каждое слово прекрасно слышно, но никакое из них не имеет смысла, пока мозг полностью их игнорирует, не замечая ничего, кроме еды на тарелке, к которой так и не притронулись. Ком встаёт в горле, не давая взять в рот хотя бы небольшой кусочек, старательно приготовленного завтрака. По итогу парень лишь откладывает в сторону вилку, как только слышится звук закрывания входной двери. Тойя всегда следует режиму, которому приучен с детства. Режим, медленно ломающий изнутри, заставляющий делать всё вовремя и идеально. У Аояги нет сил и желания продолжать жить, не пропуская ни одного пункта. Он снова пропустил завтрак, у него снова нет сил. Тойя встаёт из-за стола, уже напрочь забывая о еде. Взгляд серых глаз падает на часы, висящие на стене. Время будто остановилось, а стрелки замерли, боясь сдвинутся хоть на миллиметр. Они болезненно застревают на одном и том же времени, заставляя подростка чувствовать себя сумасшедшим. Заставляя вспоминать тот день, когда они действительно оказались сломаны. Синеволосый дёргает головой и снова возвращает взгляд на стрелки, высчитывая время, которого сейчас остаётся много. Стрелки спокойно двигаются в равномерном танце, не опаздывая ни на одну длительную минуту. Натягивая на себя школьную помятую рубашку, парень хватает школьную сумку и, на секунду останавливаясь в дверях, осматривает комнату, проходя по ней беглым взглядом, пытаясь поймать отголоски чего-то давно забытого. Вещи не забываются навсегда, но из комнаты исчезли без следа, хотя Тойя и не уверен, что он что-то искал. С тихим вздохом он закрывает дверь в комнату, оставляя ту, всю такую же чистою, как когда то одну пустующей до вечера. Дорога до школы всегда убийственно долго тянется, Аояги кажется, что он неисправимо опаздывает, хотя проходит лишь пару минут. Время замедлило свой ход после того дня, будто бы специально мучая парня. Все яркие отголоски солнечных лучей застряли в серой дымке, медленно теряя свой свет. Яркие дни, наполненные моментами счастья пролетали перед глазами так быстро, что Тойя терялся, забывая подробности. Но каждый из тех дней оставался глубоко в памяти, увековеченный собственной печатью. «Тойя! — громкий голос заставляет вернутся в мир из облака мыслей. Рыжеволосый парень подбегает к Аояги, приветственно хлопая того по плечу. Изумруды чужих глаз блестят под лучами майского солнца, что играют на рыжих волосах. Пальцы, покрытые не до конца зажившими мозолями и царапинами переплетаются с тонкими пальцами пианиста, крепко их сжимая. Хоть солнце и греет почти, что летним светом, пальцы Тойи остаются всё такими же холодными. Как бы он не пытался их согревать, избавится от мертвого холода ничего не помогало. Леденящий холод стал для него слишком привычным, чтобы бороться с ним. Лишь руки рыжеволосого паренька рядом напоминали, что тепло должно доходить и до тело Аояги. Акито, словно второе солнце одаривал теплом не весь мир, а лишь Тойю. И его хоть и небольшого тепла хватало, чтобы отогреть изящные пальцы пианиста.» Взгляд серых глаз падает на собственную руку, что озябла от зимнего холода. Рука сжимается в кулак, что замёрзшим пальцам даётся с трудом, и убирается в карман куртки. Тонкие пальцы слегка подрагивают, пытаясь найти теплоту в тесном кармане. Тойя снова жалеет, что забыл взять с собой перчатки. Обычно они всегда лежали в кармане, но сегодня рука не смогла нащупать ткань, что давала хоть каплю тепла. Рукам оставалось лишь крепче сжимать кулаки, прижимаясь к холодной ткани карманов. Голова начинает болеть от потока мыслей, но пытаясь вникнуть хоть в одну из них, Тойя понимает, что собственно ни о чем и не думает. Все мысли, кружащиеся в голове ураганом, лишь холодная пустота, как снег, выпавший вчера, но уже успевший растаять, превращаясь в комья грязи. Аояги пытается найти вокруг себя хоть что-то, что отвлечет болящую голову от леденящей пустоты. Вокруг лишь грязь. Грязь, которая только вчера была прекрасным белоснежным снегом, сверкающим под лунным светом. Тойя грязнее этой грязи. Тихие серые люди, проходящие мимо не замечают его. Не видят серых глаз, что больше не отливают серебром, не видят небесного цвета волос. Они видят кровь, грязной коркой покрывающую его тонкие руки. Видят повисшее над ним вечное молчание и вину, что не искупить. Тойя не сделал ничего плохого, он никогда не был плохим. Тойя не виноват, но сам себя не способен простить. «Этого мальчишку называли грубым идиотом, что не ценит людей. Никто не подбирался к нему близко, никто не мог пробить одинокую стену, что он выстроил перед собой. — почему ты не подпускаешь к себе людей? Почему делаешь вид, что тебе плевать, что ты ненавидишь их? Почему?... — слишком много "почему" и на них не находится даже глупых "потому что". На каждый вопрос лишь молчат, будто и не слушают. На каждый вопрос один и тот же ответ, но этот ответ приходится искать самостоятельно в хризолитовых глазах. А глаза солнечным светом облитые молчат, уткнувшись в белоснежный лист блокнота. Черные зрачки не поднимаются на собеседника, а следят за руками, что кривым почерком выводят на страницах буквы. Они оба молчат, Тойя, потому что устал задавать вопросы, на которые не получит ни одного ответа, а Акито, потому что не любит говорить. Шинономе не любит говорить, но каждое его слово, вырывается из мыслей, оказываясь на тонких листах бумаги. В этом потрепанном блокноте написан не один шедевр и не один кошмар, не имеющий смысла. В нем свои тысячи жизней, что куда интереснее настоящего мира. Именно благодаря одной из них Тойя сидит рядом с человеком, что светится ярче солнца, но на самом деле темнее ночного мрака.» Переходя последнюю дорогу, через которую ранним утром проехала не одна машина, Тойя кладет замерзшую руку на ручку двери. Школа открывается перед ним всё тем же бурным потоком, в который не войти без страха потеряться. Школьников ещё не так много, ведь первый звонок, означающий начало урока, ещё не успел прозвенеть. Тойя всегда приходил рано и ждал своих одноклассников сидя на подоконнике в пустом классе. Смотрел серыми радужками на улицу, разглядывал идущих людей, выискивал лица, которые часто встречал в школьных коридорах. Бегал от силуэта к силуэту, пытаясь найти того самого когда-то одинокого рыжего парня. Он смотрит на часы, висящие на стене и рассчитывает время. Оставляя куртку в гардеробе, Аояги спешит на этаж выше. Коридоры всё больше людьми заполняются, заставляя сильнее сжать в руках портфель и с осторожностью обходить каждого человека. Класс уже давно не пустой, а времени смотреть на людей через стекло окна не остаётся. Он занимает свое место, то же, что и раньше. Третья парта ощущается родной, будто здесь он провел всю жизнь. С тихим вздохом он достает вещи и садится за место. До звонка остаются считанные минуты, что он тратит на пустой взгляд, который проходит сквозь одноклассников, устремляясь в стену.                                   *** Урок. Ещё один. Все они проходят одинаково, все проходят без смысла. Ходя на переменах по коридорам от класса к классу, Тойя не встречает ни одного знакомого лица, а может просто не замечает никого. Одноклассники не подходят к нему, чтобы попрощаться после последнего урока. Аояги, пустотой окутанный, поздно замечает, что класс уже пуст, даже дежурные закончили свою работу и ушли. Он медленно поднимается с места и выходит из класса. Пустой коридор спокойствием ложился на истерзанную душу. Тойя шел по середине широкого коридора, в котором нельзя было встретить ни одного ученика, все уже давно покинули школу, направившись домой. В окнах, выходящих на внутренний двор школы, начали играть лёгкие краски мерцающего солнца, что уже медленно опускалось за горизонт. Через неплотные окна, некоторые из которых были закрыты шторами, открывался вид на классы. Пустые кабинеты с ровно расставленными партами и стульями на них, будто выстроенные по линейке, идеально протёртые от мела доски и редкие цветы, пытавшиеся придать какой то живности, абсолютно не цепляли взгляд серых глаз. «Парень быстро шел мимо чужих кабинетов. Он и не успел подумать куда идёт, как ноги принесли его в маленький кабинет, занятий в котором обычно не вели. Помещение больше походило на служебное. Оставшиеся парты, плотно прижав друг к другу разместили в углу кабинета, а остальное пространство занимала другая школьная мебель, которая была либо сломана, либо просто не нужна. О том, что эта комната является школьным классом говорил лишь учительский стол, хлам с которого скинули на пол, освобождая место. И стоявшее у окна пианино. Дёрнув дверную ручку, он попытался открыть дверь, которая оказалась заперта. Ключ от этого кабинета был только у Акито, тот так и не сказал откуда его взял. Тойя пару раз несильно постучал в дверь, надеясь, что Шинономе окажется внутри. Спустя пару секунд послышались шаги и звук, прокручивающихся ключей. Дверь толкнули с внутренней стороны. Перед Тоей возникла темная фигура парня, сразу втягивая его в класс. В комнате царила почти полная темнота, лишь немного видны были очертания, стоящей мебели. Аояги открыл шторы, впуская в комнату свет уходящих солнечных лучей. Акито сощурил хризолитовые глаза, обратно дверь на ключ закрывая. Шинономе молча подошёл к учительскому столу, на котором лежала пара тетрадей. Открыв одну из них на нужной странице, он поманил Тойю к себе пальцем. — иди сюда. — тихо промолвил рыжеволосый, когда Аояги обратил на него внимание, и бросив рюкзак у музыкально инструмента, медленно подошёл к нему. На слегка пожелтевшей бумаге кривым почерком были выведены буквы. Неровные, написанные мимо строк слова расплывались, смазанные ладонью. Некоторые слова были зачеркнуты или наоборот написаны поверх других. Тойя с трудом разобрал название произведения, написанное сверху. По виду оно было написано позже, чем сам текст и ещё более криво. "Raison d'être"... Акито никогда не был фанатов иностранных языков. Он мог вписывать в тексты английские строки, и не более. Но он никогда не использовал французский, он ему попросту не нравился. Шинономе считал этот язык слишком сложным в произношении, утонченным и извилистым, таким, какой не подходит его стилю. Рыжеволосый не знал и базовых вещей этого языка, но написал текст с его элементами. Тойя молча забирает со стола тетрадь, решая на спрашивать Акито почему решил он написать подобное. Серые глаза быстро скачут по строкам, замедляясь иногда на особо непонятных буквах. Шинономе же сбоку стоит и внимательно следит за взглядом другого человека, сам кажется вновь текст перечитывая. Разобрав последние буквы, Тойя молча кладет тетрадь на письменный стол, а Акито немного погодя берет в руки затупленный карандаш и вносит правки поверх текста, кажется прекрасно понимая по взгляду серых глаз где они необходимы. Аояги взгляд с парня сводит и снова медленно пробегается им по комнате. Под светом солнца уходящих лучей видно каждую пылинку, летающую в воздухе. Подросток садится за пианино и аккуратно проходится по крышке рукой, смахивая пылинки. Он открывает крышку и тупо смотрит на клавиши, пока руки, неловко сложенные на коленях, не знают с чего начать. Акито подходит сзади и ставит перед серебряными глазами нотную тетрадь, указывая пальцами на то, что хочет услышать. Аояги кивает кратко. И нежно касается клавиш, перенося аккуратно написанные ноты в приятные звуки, что блаженством дождаться на уставшие от шума уши. Играть здесь куда лучше чем дома, здесь музыка приятная и заставляет сердце трепетать, а не больно биться в клетке. Здесь музыка играет лишь для одного человека, который через недовольное лицо, но простит каждую ошибку. Здесь к пианино не относятся с должным уходом, но его музыка куда приятнее. Холодные пальцы прожимают клавиши, кажется, он играл эту мелодию тысячи раз, но глаза видят эти ноты впервые. Рыжеволосый не боясь садится на корпус, постукивая карандашом в такт по тетради, что до сих пор не выпустил из рук. Зелёные глаза снова и снова проходятся по строчкам, на этот раз плывут медленнее, сливая в голове слова с играющей музыкой. Тонкие пальцы нажимают на клавиши, то ли мешая импровизированной игре Аояги, то ли наоборот помогая. Музыка затихает, сливаясь с тишиной. Тойя возвращает руки на колени и поднимает взгляд на парня. Растрёпанные рыжие волосы светились в лучах солнца, в хризолитовых глазах не отражались эмоции, а на лице оставалось постоянное спокойное выражение. Шинономе поправляет пуговицу на рукаве рубашки, медленно прокручивая её пальцами. Неаккуратно откидывая тетрадь куда-то на пол, он растягивается на пианино, принимая почти лежащее положение. Аояги смотрит на это недовольно, беспокоясь за старый инструмент. — слезь. — хоть на лице и играет недовольное выражение, голос как всегда спокоен. Серебряные глаза скоро прожгут дыру в лице Акито, рассматривая его веснушки. А тому всё равно, он переводит взгляд на парня и даже не успевая задуматься отвечает: — не слезу. — им двоим будет жаль, если инструмент сломается. Они потеряют то, что связывало их лучше любых слов - музыку. Кривые ноты, что больше не смогут превратиться в мелодию, сжимают сердце, напоминая о своей значимости. С тяжёлым вздохом <i>Акито всё же спускается на пол. Руки снова берут тетрадь и протягивают её парню, принуждая забрать. Зелёные глаза указывают на дверь, и Тойе не нужны слова, чтобы что-то понять. На сегодня это всё.» Замечая ничем не привлекательную дверь, Тойя дёргает за ручку, но та не поддается. Дверь заперта, а единственный человек, у которого есть от неё ключи потерян в глубоких мелодиях. Аояги тяжело вздыхает, будто его сердцу наскучило сидеть в грудной клетке и единственное, чего оно смеет желать, так это превращать в музыку кривые ноты с помятых листов. Парень движется дальше по коридору и, доходя до лестницы, вместо того, чтобы направится вниз, он поднимается наверх. Ноги приводят его к выходу на крышу. Он никогда не питал особой любви к этому месту, оно не было таким родным, как забытый класс, хоть он и часто встречал здесь рыжеволосого. Тонкие пальцы толкают тяжёлую дверь, что оказывается не заперта. Быстро пробегая глазами по поверхности, надеясь, что больше здесь никого нет, Аояги ступает на крышу. Резкий ветер, что в последних днях зимы казался теплым, больно ударил по лицу. Тойя зажмурил серые глаза и прикрыл лицо рукой. Порыв ветра утих, уносясь вдаль. Поправляя растрёпанные волосы, парень ищет глазами небольшую скамью, та стоит в паре шагов от двери. Опуская на неё взгляд, у Тойи сразу пропадает желание садиться на неё, та была покрыта водой от тающего снега. Смахивая грязные капли рукой, Тойя всё же садится. Взгляд устремляется в хмурое небо, выискивая что-то среди туч. «Кажется небо на пару тонов ярче стало. Облака длинные, бесформенные движутся так быстро, пересекая небо. Закрывая серые глаза и открывая их вновь, взгляд теряет все облака, за которыми следил секунды назад. Тойя тяжело вздыхает, руки тянутся к школьной сумке, лежащей в ногах. Хрупкие пальцы тянут бегунок молнии, раскрывая сумку, копаясь среди учебников, они достают помятую тетрадь. Перелистывая страницы, глаза шустро перебегают по ним, где-то текст написан красивыми ровными буквами, руками самого Аояги, где-то криво, а где-то и полностью перечеркнут, половина листов и вовсе в бешенстве вырвана, оставляя после себя лишь клочья у корешка. Тойя не читает все эти строки, половину он знает наизусть, половину видит впервые, хоть они и вызывают интерес, парень останавливает себя, вновь и вновь переворачивая страницы. Глаза находят наконец то, что искали. Написанное в спешке название, в котором он прожигает дыру с первой секунды, как рыжеволосый показал ему тетрадь. Тойя перечитывает текст, высматривает перечеркнутые буквы, понять пытаясь почему Акито решил заменить их другими. Синие чернила плотно текст перекрывают, но от взгляда не скрываются выведенные изначально слова. Они отличаются от общего контекста, выглядят неправильно и лишены любой рифмы. — бред. — одно лишь чужое слово вырывает глаза из тетради. Тойя захлопывает её, легонько к груди прижимая. Поворачивается назад и видит вытянутое тело в помятой рубашке. Бледное лицо со странной улыбкой на губах, что противоречит безучастному взгляду, освещено яркими лучами солнца. Тойя знал этого человека, не знать его было просто невозможно. Они часто разговаривали на крыше школы, если их общение и вовсе можно было назвать диалогом. Этот парень всегда говорил холодно, и будто находился далеко отсюда, хоть на губах и играла улыбка. Его слова были странными и во многом Тойе непонятными, в каждом будто играла глупая двусмысленность. Этого парня не любили и считали ещё более странным, чем Шинономе. Руи, таково было его имя, звучащее в каждом уголке школы, был необычным, но разве это странность, заслуживающая нелюбви? Тойя не тянулся к нему, как тянулся ближе узнать Акито, но в душе играло спокойное уважение к творениям этого человека. Возможно, как и говорили люди, он странный, возможно его творения и бредовы, но это не стирало из них той частицы прекрасного, что каждый раз замечал Аояги в странных рассказах. — это ведь он написал? — вопрос был риторическим, ведь Камиширо прекрасно знал на него ответ. Только сейчас Тойя осознал, что разговаривают с ним. В голове прозвучало единственное, сказанное только что слово. Слышать от Руи слово "бред" казалось самым нереальным, что только могло произойти. Парень не придал этой фразе значения, пропуская мимо ушей. Удивлённые глаза впиваются в чужое лицо, пытаясь усилить в нем хоть каплю эмоций, но всё тщетно. — почему? — только и удается выдавить парню, снова переводя взгляд на тетрадь. Руи молчит, кажется молчит слишком долго. — я не могу понять его. Я думал мы похожи, но, кажется, рядом с ним я не могу найти таких слов, что пришлись бы ему по душе. — "странный" не способен понять "обычных" людей, но ещё больше он не способен понять таких же "странных". Руи не сдерживает глупого смешка. — Разве это не глупо? Даже я могу называть что-то бредом. Камиширо садится на скамью на расстоянии вытянутой руки от Тойи. Взгляд янтарных глаз бегает по чужому лицу, пытаясь понять, осознал ли тот хоть одно его слово. Его голова откидывается назад, упираясь в бетонную стену. — как ты ладишь с ним? — Руи снова издает короткий смешок, поднимая взгляд в небо. Тойя знает, что тот пытался найти общий язык с Акито, и знает, что все попытки закончились крахом. Их общение - молчание и кривые ноты на листах. Молчание бесконечно глубокое, что начинаешь слышать всё, что есть вокруг: медленные порывы теплого ветра и стук собственного сердца, но оно такое чистое и родное, что, кажется, любое слово может уничтожить его бесследно. Все считали, что у Тойи всё вышло слишком легко, но и он сам не помнит, как долго напряжённая тишина превращалась в успокаивающую. Не помнит, когда Акито впервые отдал ему свою тетрадь по собственной воле. Не помнит, когда Акито впервые стал добавлять в его игру на пианино свои собственные детали. Аояги не помнит, как забрался в чужое сердце, пытаясь растопить глыбы льда. Он сам не мог понять Шинономе, хоть и пытался, рвался к этому как к главной драгоценности планеты. — не знаю. — все тысячи мыслей складываются в пару слов, Тойя просто не может найти ответ. Вряд ли бы хоть один смог удовлетворить желания Камиширо. Тот лишь вздыхает, уходит ничего не говоря, но Тойя замечает как его взгляд падает на закрытую тетрадь. Та лежит в руках, что легко сжимают её, у самого сердца держа. Поднося ближе её к себе, будто содержимое её столь дорогое, хотя и половина ему не известна. Пальцы вновь перебирают листы, находят те самые страницы, вновь перечитывая текст. Серые глаза бегают по строчкам, пытаясь найти то, что так быстро уловил Камиширо и бредом назвал. Быстрее разобрать строки, что вышли неправильными и оказались перечеркнуты. Быстрее понять, что же значит этот "смысл", о котором и говорит это произведение. Все быстрее и легче понять, чем понятия бреда у безумца. Бред для безумца - обыденность для обычных людей? Тойя не понимает. Кажется, вокруг него люди видят мир слишком сильно по другому. Он не успевает, просто не может уловить их взгляды. Тело медленно встаёт со скамьи, руки убирают тетрадь обратно в школьную сумку, закидывая её на плечо. Аояги потирает замёрзшие костяшки пальцев. Бросив последний мимолётный взгляд на небо, он скрывается за дверью.» Школьный коридор, что раньше казался холодным, встречает его объятиями тепла, тут же согревая замёрзшие пальцы. Подушечки жжет изнутри от резкой перемены температуры, колени мелко дрожат, по спине пробегает холодный табун мурашек. Камни серых глаз устремлены в пол, смотрят в ноги, будто он никогда и не видел свои школьные туфли. Переставляет ноги по плитке медленно, будто если будет идти быстро, она просто обвалится, исчезнет из под ног, опуская его в черную дыру. Коридор кажется непозволительно широким, будто сейчас парень находится посреди улицы города, огромного перекрестка, что впервые почему-то покинули люди, оставив его совсем одного. Тойя не помнит какой по счету идёт урок, ведь свои у него закончились давно. Кажется, что в этой огромной школе он совершенно один. Чувство одиночества приходит резко, врываясь в сознание, оно сковывает тяжёлыми кандалами, мешая дышать. Казалось, это чувство ушло давно или никогда не проявлялось в столь угнетающей тишине, но теперь оно, накинув на себя страшный облик, берет Аояги за руку, пробираясь холодом под кожу. Глаза бросаются из стороны в сторону, на двери закрытых кабинетов, на окна, в которых уже садится солнце. Хочется бросится вперёд, позорно убежать и спрятаться. Где-то глубоко, где его никогда не найдут. На секунду ему показалось, что если бы у него были силы озвучить эту мысль, тихий голос бы ответил "на дне океана". Такого же холодного океана, серого и мертвого, где снаружи пусто, а внутри кишат рыбы, разъедая тела. Убежать не выходит, ноги каменеют, нарочно становятся слишком тяжёлыми. Тихой вздох слетает с дрожащих губ. Руке приходится лечь на стену, дать телу опору, что оно потеряло сейчас. «— репетицию перенесли. — шепчет человек, не сводя хризолитовых глаз. Он не смеет предугадывать поднимут на него взгляд или нет. Но сам он смотрит впритык, очей не сводя. Смотрит странно, и Тойя чувствует это, но не понимает где искать подвох. Репетицию перенесли. Есть время зайти домой. Домой идти не хочется абсолютно. Может дома не так одиноко, но куда более страшно. Дома его съедят, пережуют на мелкие кусочки, не дав и на кровать прилечь. Выбора нет, и он идёт домой.» Прикладывая, казалось малые усилия, Тойя отталкивается от стены, перенося точку опоры на ноги. Неуверенными шагами он передвигается дальше по коридору. Взгляд серых полуприкрытых глаз падает на деревянную дверь кабинета, что куда сильнее хочется назвать родным домом, в который хочется, наплевав на все воспоминания, зайти, вновь сесть за старое пианино, провести руками по пожелтевшим листкам тетради. «Тетрадь. Потрепанную тетрадь, что принадлежала рыжеволосому, он всегда  оставлял у двери. Когда Акито отдавал её, чтобы Аояги мог вносить свои правки или просто изучить новые сюжеты. Парень спокойно отдавал её, хотя за недолгое время общения Тойя понял, что та является единственным и самым ценным, что есть у него в руках. Настоящая тетрадь, которую можно было держать в руках, за столько лет она не рассыпалась в пыль, неся на себе тяжёлое бремя, и не просыпалась на пол сквозь тонкие пальцы. Такая простая, с потрепанными и порванными краями, но имела столь большое значение, то, что было внутри казалось непостижимым и удивительным. Именно написанные в ней строки и стекали песком сквозь пальцы, проникая в глубокие щели в полу. Но он доверял её. Доверял чужому человеку, которому сердце так и не открыл. Доверял и знал, что то, что не нужно не прочтут. Что обязательно на место вернут. Хоть и неуверенно, опасно, не прямо в руки, но вернут. Тойя останавливается у двери. Руки тянутся к сумке и достают простую тетрадь в линейку, хозяина которой можно было определить лишь по почерку и значениям написанных текстов. Аккуратно кладет тетрадь на пороге, пододвигает ближе к двери, хоть и знает, что открывая её, тетрадь прокатится по полу. Она просто не пролезала через узкую щель. Она просто не могла вернуться напрямую в руки, ведь второй раз за день в кабинет уже не пускали.» Домой возвращаться не хотелось. Всё тело ломило от непонятной усталости, откуда она взялась и вовсе было непонятно. Согласится ли отец забрать его домой на машине или придется тратить время на путь домой пешком? Если отец Аояги до сих пор не позвонил, то вполне вероятно, что забирать его не будут. Скорее всего как только парень придет домой, ему придется идти обратно в школу на репетицию. С прошлого класса мало что изменилось. Репетиции всё так ше проводились почти каждый день, но стали позже из-за чего расписание стало даже неудобнее. Но смеет ли Тойя жаловаться, если сам пылал желанием осветить черноту этого мира своей игрой? Осветить темную душу чужого сердца?                                   *** «Приглушенная мелодия звонка разрезает тишину комнаты. Тойя не сразу её замечает, не отвлекается от книги, пока взгляд быстро плывет по странице. Кладя закладку между станиц и оставляя книгу на кровати, он поднимается, сразу замечая на столе телефон. Стоит увидеть первую букву имени человека, который ему звонит и Тойя тут же хватает телефон, отвечая на звонок. — Акито? Что случилось? — Шинономе практически никогда не звонил ему. Иногда, безумно редко, случайно или чтобы сбивать Аояги с толку своим молчанием. Сначала звонки длились быстро, за пару секунд рыжеволосый быстро проговаривал информацию, тут же отключаясь, даже не собираясь слушать ответ собеседника. Потом дольше, длились часами, наполовину состоя из тишины. Увидеть сейчас звонок странно, если Акито и хочет позвонить, он набирает чужой номер утром, либо поздно вечером, почти ночью. — приходи... — голос дрожит, он говорит на тяжёлом выдохе. Слышится глухой стук, а после сразу следуют гудки. Тойя не успевает среагировать, не успевает ничего сказать. Губы поджимаются от страха, а сердце, пропустив пару ударов, начинает больно биться о грудную клетку. Воздух густеет и застревает в лёгких, дышать становится труднее. Парню приходится пару раз моргнуть, чтобы наконец оторвать взгляд от экрана. Пальцы резким движением тут же быстро клацают по экрану, набирая чужой номер. Акито только отключился, даже если тот стук и означал что-то нехорошее, не мог же он сразу отбросить телефон? Гудки бесконечно долгие. От ожидания руки потеют, но трубку так и не берут. Акито никогда не повторяет дважды. Говорит лишь один раз и плевать услышал ли его собеседник. Именно поэтому они всегда молчат? Окружающая их тишина никогда не звенит в ушах, а ложится на них приятной негой. Тойя всегда умел слушать, всегда умел молчать, но с Шинономе слова были не нужны, они понимали всё без них. Не могли узнать друг друга получше, не могли забраться глубоко в души и сказать глупые слова. Знали друг друга лишь по присутствию, коротким взглядам и глубоким мелодиям. И этого было достаточно. Достаточно, чтобы любить. Любить нежно и молча, не говоря на каждом шагу глупые слова. Не зная правдивость догадок и не быть уверенными, но нежно любить. Иногда эту длинную нить тишины хочется разорвать. Громко закричать неизвестно от каких чувств, переполняющих сердце, но в горле ком каждый раз сидит, сдерживая зверя бешеного. Приходится молчать, ведь он и не знает, что говорить. Находясь рядом с ним хочется сказать до безумия много, обсудить всю вселенную, всё, что в ней есть, каждый уголок всех до ужаса маленьких и больших городов. Хочется говорить много, теряя понимание, когда же нужно остановится. Хочется говорить, ведь он знает, что его поймут, может и посмотрят как на идиота, но поймут. Акито серьезный всегда. На лице лишь несколько эмоций, что меняются будто по командам. Его не удивить, не рассмешить, будто в настройках просто нет таких команд. Тойя и не помнит какая у него улыбка, чем она была вызвана и как долго оставалась на чужих устах. Но она до божественного невероятно красива. Хотелось впечатать её в память навечно, просматривая каждый раз, как старые фотографии, но она исчезла из памяти в тот же миг, как была стёрта с лица. "Почему ты не подпускаешь к себе людей? Почему делаешь вид, что тебе плевать, что ты ненавидишь их? Почему?..." Почему ты так серьезно всегда? Почему ты не можешь полюбить эту жизнь? Что произошло с тобой, что ты пережил? Вопросы эти раз за разом прокручивались в голове. И Аояги пытался найти ответ на каждый. Пытался найти эти ответы везде, в его силуэте, в его поведении, в его песнях. Разве то, что люди излагают в песни или рассказы это не часть их собственной души? Тойе интересно из чего соткана его душа. Какие ткани были сшиты друг с другом и насколько острой была боль от иглы, что раз за разом соединяла воспоминания вместе, создавая жизнь Шинономе. Но ответов просто нет. Сотканная душа просто погружалась в лужи крови и безразличия. Душа сильного человека столько хрупка, её хочется сжать в ладонях, хочется сохранить и уберечь.» А он не уберёг. Не уберёг. Не смог удержать, не смог сохранить. Душа упала, с оглушающим треском ударяясь о гладь жидкости. Она утопала, погружаясь всё глубже, полностью исчезла. Намокшая ткань потяжелела и направила себя вниз. В дыру боли и отчаяния, где не оставалось ни слов, ни нот, чтобы сдерживать слезы. Где оставалось лишь исчезнуть. «Но он ведь не исчезнет? Такие как он, тихие, но ослепительно яркие исчезать на должны. После захода солнца каждая звезда ярко светится на небе. И он зажжёт свою звезду, лишь встретившись взглядом с хризолитом в глазах. Как заблудший путник, он просто идёт на свет. Бежит, несётся тратя свои последние силы. Набирает номер вновь и вновь, его ведь даже взяли пару раз, но тут же сбросили. Он не знает ничего, не знает правильные координаты своей звёзды, не понимает откуда исходит свет. А свет затухает, с каждым его быстрым шагом, он становится всё бледнее. Репетицию перенесли. А Акито позвонил за час до неё. Неужто он остался в школе? Хотя это и было совершенно не удивительным. Школа ему будто второй дом. Аояги никогда не был у него дома, а ведь в свой затаскивал часто. Он и не знает как живёт Шинономе. Трещина, этот невероятно огромный обрыв между ними будто только и делает, что увеличивается. А Тойя строит мост и бежит по нему, пытаясь перебраться на ту сторону. Вот только ничего не выходит, мост рушится. Рушится, ведь расчеты в чертежах неверны. Ведь перед ним сейчас вовсе и не чертеж, а чёртов листок с этими глупыми словами: "raison d'être". Рушится не только мост, рушится весь безнадёжный наивный мирок, что Тойя так долго выстраивал вокруг себя. Рушится всё, стоит только поднять обеспокоенный взгляд. Стоит только увидеть ещё пару эмоций, что никогда на нем не было. Злость в перемешку с отчаянием... И не понять, что в когда-то ярко хризолитовых глазах сияет ярче. Эти глаза смотрят так, как не смотрели никогда. И Тойя не может понять, что это за чувство. В груди всё рвется, сердце пробивает ребра. А на душе почему то спокойно. От этого спокойствия до ужаса противно, как он может чувствовать себя так в этот момент?! Что на его лице за выражение вообще, что видит Акито в его серых глазах? А что он может сделать? Почему воздух настолько густой, что просто не пролезает в дыхательные пути? С каких пор вопросов стало так много... — это ты во всем виноват! — чужой крик словно выводит из транса, но Аояги всё так же не может пошевелится. Конечности не хотят вести себя так, как желает того хозяин. Он говорит что-то или это лишь его мысли, что окончательно запутались врезаясь друг в друга? Он не может разобрать собственным ртом сказанных слов. Наверное, больше ничего не существует. Всё в какой-то момент просто исчезло. Черная дыра, появившаяся в груди, засосала внутрь себя всё, до чего только могла дотянутся. — бред. — чужая нога наступает на листок, что всё это время лежат перед Тоей. Вжимает его в пол, стирая с него весь смысл. А был ли смысл хоть когда-то? Ради чего он делал это всё, да и делал ли? Ха, как же до ужаса смешно и противно. Смешно с происходящего, смешно со стёртого смысла. Противно от себя, от того, что не уберёг, что не защитил этот глупый смысл. Это конец. И Акито уходит, его роль исполнена, представление окончено. Зрители не должны вставит с мест, не должны хлопать и хвалить. Для зрителей нет мест, ведь все люди смотрят издалека, наблюдая за жалким проигрышем актера.»                                     *** Пьеса так и не была исполнена. Так и не были исполнены мечты. Собранные когда-то вырванные листы из тетради хранились глубоко в ящиках стола. Тойя собрал все, что смог найти. Помятые, порванные, уже не имеющие никакого значения, но, наверное, всё же ценные. Он прочитал всё, что было написано, хоть никогда и не позволял себе делать этого раньше, а ведь были возможности куда лучше. Прочитай он всё тогда, смог бы всё изменить? Смог бы уберечь? Кажется, уже всё забыто, кажется уже на всё глубоко плевать. Но во рту всё так же сидит ком, не давая кричать, не давая разрываться на куски внутри или снаружи. Уже неважно, разорвано всё слишком давно. Он уже давно не чувствует боли, заменила её давящая пустота, что сжимает сердце. А может это и есть боль? Они всегда общались молчанием. И сейчас Тойя всё также молчит, ведь уже не с кем говорить. Некому играть на пианино, сидя во всеми забытом кабинете. Некому указывать на глупые ошибки в словах, читая песни чужие. От невыносимого молчания хочется кричать, долго и громко, пока не сядет голос. Они всегда общались молчанием. Но Тойе невыносимо сильно хочется кричать, он готов с треском разрушать молчание, что всегда кажется слишком тяжёлым в стенах школы. Готов в слезах умолять человека с ярко-рыжими волосами, что светились ярче солнца больше никогда не уходить. Не покидать, никогда. Обвинять, ненавидеть, презирать, но не уходить, развевая молчание густое, делая его комфортным и родным.  — пожалуйста, больше никогда не уходи! — на глазах всё те же слезы, хотя он не уверен были ли они в тот раз. Перед ним уже не затухающая звезда, что он когда то разрушил, перед ним рождающееся солнце. На голос оборачивается пара хризолитовых глаз...