Тебе идёт

Мацуо не мог вспомнить, от кого ему достался набор проклятой косметики. Однако он понял, что к чему, как только его ладонь легла на крышку коробки в пыльных подкроватных недрах: всё, что можно было применить, примерить или приложить ко злым духам, он чувствовал с полкасания. Кроме того, у него уже был идеальный кандидат для испытаний. Сахарок Второй — крупный, изолированный, парящий глаз с роскошными, выразительными ресницами, которые будто были созданы специально для того, чтобы быть украшенными тушью. Он никогда не испытывал ничего подобного… и никогда прежде его существование не было окрашено в такие густые оттенки смысла. Он попросту не знал, что способен быть красивым. Мацуо собирался наглядно ему показать. Сахарок расположился в подставленной ладони, стоило только принять расслабленную позу и приветливо улыбнуться. Само собой, лучше всего он говорил на визуальном языке: его удивительный зрачок распознаёт до тысячи микрожестов в секунду. Безупречная круглая форма легла в руку словно чашка из нежного фарфора… Прожилки позолоты любопытно вились под пальцами. Сахарок блестел жемчужной белизной, и его зрачок на несколько мгновений сузился, когда щёточка коснулась ресниц, но прозрачные веки не схлопнулись: доверяет… И радужка восхищённо блестела дроблёным сколом сапфира, и изумруда, и аметиста: Сахарку не терпелось подобрать правильный цвет под эту новую захватывающую ситуацию, пока Мацуо ловкими мазками туши покрывал его ресницы. Макияж надёжно впитывался в призрачную материю и сохранялся даже при транспортировке в капсулу и из неё: Мацуо проверил. А Сахарок, выпущенный во второй раз, выглядел ещё более довольным и сияющим, чем сразу после процедуры. И Мацуо тоже собирался какое-то время побыть просто довольным собой и ощущением утолённого любопытства… но сплетня о новом чудесном развлечении разлетелась по капсулам как пыльца по водоёмам в период цветения. И кое-чей нос-пятачок принюхивался к пудренице во время следующего же выгула… Злые духи до абсурдного легко подчиняются трендам. Им не нужно напрямую коммуницировать друг с другом или даже находиться в бодром сознании: их ауры действуют по принципу радиоволн, и крючок цепляется за нитку, капля краски падает в стакан воды — все знают обо всех и каждый одержим единой идеей. Они интересовались заветной коробкой пока ещё по очереди, но всякий из них — с одинаковым напором. Апельсиновое Желе пихалась Мацуо в локоть и пыталась вынюхать, какой сюрприз он прячет. Её очаровательный пятачок — как крупная коралловая пуговка, настоящая драгоценность и гордость… Желе, как и живые лесные кабаны, ориентируется на нюх и осязание. А её глаза — слабые и неразвитые, пара незаметных чёрных бусинок. И Мацуо решил поработать с ними. Грамотная подводка, тени, гармонично, выразительно: конечный результат, хоть и выглядел достаточно элегантно, чем-то напоминал боевую раскраску. И Желе наверняка чувствовала себя отважной, дикой хранительницей лесных племён. Цукатик был устроен намного проще: он выглядел как пучок тонких, серых, спицеподобных ног, перетянутый ниткой ближе к верху. Но требовал внимания намного более решительно и недвусмысленно: пытаясь засунуть одну из ног хозяину в ухо. — Не надо, — мягко остановил его Мацуо. Взял Цукатика на колени и принялся размышлять. У него не было ни лица, ни даже внятной формы: только условная голова — ворох щетинок, из которых он время от времени высовывал острый язык. Чем-то они напоминали ресницы: значит, можно снова применить тушь. Мацуо кропотливо выводил тонкий узор, вместе с которым у бесформенного духа, не имеющего сторон и выразительных черт, появится структура, лицо, направление… И после этого Цукатик действительно начал перемещаться так, чтобы новообретённая передняя часть его головы находилась впереди. Кексик постукивал зубами и скалился. Как порождение двух сросшихся клыкастых черепов, он скалился всегда, но на этот раз — как-то особенно требовательно и взбудораженно. Витые строчки его ауры бегали и тараторили, и ими оказались незримо исписаны все обои, и Мацуо протянул к нему руки. Ярко-красной помадой с блеском он виртуозно расписывал все четыре ряда зубов, так что роспись напоминала кровоподтёки. Посреди работы Мацуо отвлёкся и обнаружил, что за сценой наблюдает Кейджи. Он стоял чуть поодаль, засунув руки в карманы брюк: видимо, просто прогуливался мимо, но сенсационная деятельность Мацуо заставила его застыть в ошеломлении. И он наблюдал за свершающимся чудом с непониманием и недоверием во взгляде: что же такое творится в его собственном доме… Но Мацуо только смешливо пожал плечами и вернулся к работе. Ну и пускай Кейджи не понимает… Ему просто нужно время. А Кексик, быть может, перестанет донимать его и грызть призрачный пиджак в надежде найти под ним настоящую кровь. Ириска просто настойчиво колыхался около Мацуо. С ним… всегда было интересно. Его знаки требовали времени для расшифровки. Он сам — как тончайшая тюлевая занавесь, струящийся и ускользающий, его аура — как мягкий комок пластилина под пальцами, мнётся просто и покорно, но так много усилий нужно, чтобы придумать ей по-настоящему правильную форму, а затем выполнить её… Мацуо показал Ириске коробку. Колыхание — как первая, примерная вмятинка. Он опасался, но ошибки не было. У него — сглаженное, пресное, целиком белое лицо. Чистый лист… Сперва Мацуо взялся за карандаш. Плотная, прохладная тяжесть ауры поддавалась неохотно, когда он делал первые штрихи, но как будто слегка цеплялась — за малейшую шероховатость его настроения. Мацуо придумал картинку. Теперь — только рисовать и чувствовать его… Щипок, щипок, поворот, мягко, гибко, аура мнётся и начинает нагреваться от близости рук, и медленно вырастает правильная форма — и потом уже она, правильная, крепкая и невероятно красивая, ведёт Мацуо, а он только поправляет последние детальки. — Ну вот, ты — самое прекрасное существо на свете… — улыбнулся он. Ириске подошли карандаши и румяна. Он теперь напоминал девушку с традиционной гравюры, только более живую и розовощёкую, будто польщённую вниманием художника. У его лица появились настоящие черты: хрупкие, изящные, строгие. И больше всего Мацуо гордился бровями, потому что ему удалось передать особенное выражение, немного печальное, немного отстранённое, немного робкое. Это очень шло застенчивой, но своенравной натуре Ириски. И даже Мармеладик, исполинский и обворожительно неуклюжий спрут, поддался общей моде. У него не нашлось частей тела, на которые косметика легла бы удачно, да и внешность его не нуждалась ни в каких корректировках — но ему просто нравилось ощущение скользящей по коже помады. И Мацуо рисовал помадой. Гигантские щупальца держали его на весу, а он выводил на них бессмысленные завитушки узоров. И Мармеладик подставлялся ему, ещё и ещё… Его щупальца, казалось, бесконечны. Его аура — шёлковое полотно, вышитое цветными нитками. Мацуо закрывал глаза и мог прощупать их переливчатый рельеф, сплетения стежков, красок, редеющей тревоги и восторженно частящего сердцебиения… Мацуо будто качался в бескрайнем гамаке, на волнах шёлкового моря, которое всплёскивалось и солнечной теплотой обнимало его, ласкало его щёки, когда он утыкался носом в призрачные щупальца и беззвучно смеялся. Он доводил линию до конца и чувствовал, как спину щекочут ненасытные присоски, кусаются, до мурашек… Мармеладик, конечно, не хотел по-настоящему поглотить его, но только так мог выражать теснящиеся под духовной оболочкой чувства. Многие духи по-другому не умеют. Они не действуют вне базовых инстинктов… но чувствуют далеко за их границами. И чем старше дух, тем он чувствительнее. И пусть его чувства моментальны, пусть они не задерживаются в нём и нисколько не меняют духовную сущность и фундамент — эмоцию, из которой он родился… но их можно спровоцировать. И Мацуо нашёл уже десятки чувств и продолжал находить новые. Шёлковые нити, ведущие к ним, он держал в пальцах, и берёг их, и любовался ими, и знал, как правильно тянуть, как расшифровывать дрожь отклика, и, играя всеми цветами радуги — расщеплённого солнечного луча, — укладывал новые и новые стежки в восхитительную вышивку ауры.

***

Банановый Йогурт пожелал, чтобы все несколько дюжин его глаз, рассыпанных вдоль вытянутого драконьего тела, были подведены и подкрашены. Размером он значительно уступал настоящему дракону, но на его аппетитах это не сказывалось. Именно тогда Мацуо впервые начал волноваться, что запас проклятой косметики может иссякнуть. И его подопечные что-то заподозрили вместе с ним… Он довольно часто выпускал на прогулку сразу нескольких из них: многие злые духи могут мирно сосуществовать рядом, когда сыты и довольны собой. Но это возможно только в обычных обстоятельствах… Вспышка тренда на прихорашивание, манерность и взбалмошность в сочетании со страхом кризиса стабильную обстановку не создавала. В этом Мацуо просчитался. Он перелистывал свои журналы, когда его дёрнуло предчувствие: почти всюду гладкая функция ауры Бананового Йогурта вот-вот достигнет точки разрыва. Бережно взращенные, сильные, сочные листья ауры Апельсинового Желе собираются обратиться шипами… Мацуо едва не выронил журнал. Столкновение неизбежно. Они близко… Он успеет. Он кинулся. Йогурт укусит Желе в живот — но рука уже между ними… а журнал в драконьих зубах. И Мацуо обвивает Йогурта вокруг своей шеи. Одновременно щёлкает пальцами Цукатику, который собирался ввязаться в схватку просто от скуки. Чтобы даже не думал… Мацуо, вздохнув, гладил урчащего Йогурта по напряжённой морде, пока все морщинки не разгладились: колебания снизили частоту. Желе беспокойно цокала по полу, но она никогда не отличалась склочным нравом. И тем не менее, им обоим особенно приглянулась палетка теней… и они готовы были перегрызть друг другу глотки, лишь бы дефицитное средство не досталось сопернику. Мацуо вздохнул ещё раз и легко чмокнул Йогурта в щёку. Его аура всё ещё норовила заскочить в головокружительный экстремум: нужно изолировать и успокоить… Кейджи как нельзя вовремя оказался рядом. — Приглядишь за этими двумя, ладно? — спросил его Мацуо, кивая на Желе и Цукатика. Он снова был застигнут врасплох, рассеянно пожал плечами и согласился: — Пригляжу. Но затем его скучающий взгляд обострился, и он покосился на открытую коробку с косметикой. Мацуо резко захлопнул крышку, чтобы не подливать масла ни в какой из огней.

***

Мацуо сидел на голом паркетном полу в окружении двух рукописных журналов и нескольких квадратных листков бумаги. Листками он выложил начерченный на полу круг, в центре которого громоздилась куча косметических принадлежностей: Мацуо решил, что проклянёт сразу два набора, чтобы наверняка хватило всем. Проблема оставалась тривиальная — подобрать подходящее проклятие. Он помнил, что в совсем юные годы чуть-чуть баловался похожими штуковинами, и теперь силился разобрать свои же заметки в журналах, которые оставил пять лет назад в полусне… Рисовал на листочках иероглифы, но они никак не складывались правильно. На паркетных досках красовалось уже два палёных пятна. Но Мацуо только крепче стискивал гелевую ручку и рисовал снова. Его красавцы и красавицы без любимого развлечения не останутся. Вскоре он начал ощущать изменения в астральном пространстве комнаты. Едкая аура будто подёргивала Мацуо за волосы, из-за чего чесалась голова. Он не отвлекался. Кейджи ходил вокруг и с любопытством поглядывал на его тщетные труды. Аура пихала под локти… И тыкала пальцем. И шептала на ухо. И горячила щёки… Всё-то у него не так, неаккуратно и непрофессионально. Именно такие мысли звучали в голове у Кейджи: Мацуо хорошо знал… Пытался сконцентрироваться на непослушных хвостиках иероглифов: то ли резко их чертить, то ли плавно. Свою критику Кейджи никогда не выскажет вслух напрямую: зайдёт издалека. — Ты разбираешься в проклятиях? — спросил наконец он. — Делаю, что могу. — Знаешь, я когда-то был мастером проклятий… Мацуо испортил ещё очередной листок, коротко вздохнул и поднял глаза. — Знаю, — сказал он, чуть прищурившись. — Но я думал, ты скептически отнёсся к идее макияжа для духов. — Да, но ты всё равно мог бы попросить моей помощи… — развёл руками Кейджи, и тонкий упрёк в его голосе так досадно дёрнул Мацуо за волосы, что тот наконец-то метнулся рукой к голове. И пока соображал, как съехидничать в ответ доходчиво, но не обидно, другая его рука случайно прижалась к только что выведенному проклятому иероглифу. — Ай!! — вскрикнул Мацуо и отшатнулся. — Драть когтями вашу… Ай!.. Он жалобно стонал и тряс ладонью, пока все горящие микро-иголочки проклятия не высыпались из ожога. А когда открыл и вытер заслезившиеся глаза, Кейджи уже сидел на полу и ловко, сосредоточенно расчерчивал листочки.

***

Новые наборы косметики пользовались ещё большим спросом, чем предыдущий. Злые духи выстраивались в очередь за обновлением макияжа — а Мацуо принимал их с широкой улыбкой и распростёртыми объятиями умелых рук. Он только что закончил красить всю очередь; её последнее, самое терпеливое и жадное до внимания звено уложило голову ему на колени. Вафелька глядела вверх с почти детской надеждой, глядела всеми четырьмя овальными глазами, похожими на матовые капли янтаря, и глухо трещала пластинками длинного сиреневого панциря. Мацуо вяз в её ауре, которая вздымалась пышным дрожжевым тестом, но не прекращал работать. Он старался нарисовать вокруг глаз стрельчатые зубчики: под стать острой гребёнке родных Вафелькиных зубов, и когда закончил, по воздуху вдруг хлестнул длинный гибкий хвост. И ещё один. И ещё. Вафелька просила больше, но Мацуо ласково улыбнулся ей, пряча карандаш. — Хватит, ты и так уже красивая… Ну… Свежеиспечённая красавица зашипела и полезла к его лицу: отпихиваться так, чтобы не навредить подводке, было трудно. — Ты прекрасна, конфетка моя… — пытался сопротивляться Мацуо, но вдруг заметил, что Цукатик забрался на стол и распушился, демонстрируя: самые красивые узоры — у него. Сахарок захлопал накрашенными ресницами: нет, самый хорошенький тут он… Апельсиновое Желе встала на задние ноги. Нет, её макияж — произведение искусства… Упала. Поднялась снова. А Кексик был первым, кто додумался обратиться напрямую к Мацуо, и вцепился окровавленными зубами в рукав его рубашки. Он ведь скажет, кто тут по-настоящему неотразим?.. И в следующую секунду Мацуо оказался окружён. Выразительные глаза, броские губы… всё замерло в тесном, напряжённом ожидании, и он знал, что делать. Вскочил на ноги — и на него накинулись… Они стремились к нему: выше, ярче, яростнее… так, как умеют только злые духи. Краски, тени, стремительные росчерки, мелькали — он уклонялся, вились — он переплетался с ними, вспыхивали — он дразнил только больше. Отступал, наступал, и каждый шаг — выверенный, каждое движение — изгиб танца под музыку разноголосых ощущений. Тёплое липкое тесто под ладонями, свежие листья гладят лодыжки, и твёрдая форма сливается с течением цветов, и поэтические строчки заполоняют сознание, бесконечные кривые пляшут, металлический конструктор слаженно звенит… Всё — подхлёстнутое новыми чертами, переполненное тараторящим восторгом, безудержным стремлением и требованием — чтобы Мацуо видел, чтобы хвалил, чтобы обожал… И в самом чистом, в самом абсолютном проявлении обожания Вафелька валит Мацуо на пол, дерёт рубашку, щёлкает клыками в какой-то доле миллиметра от его шеи… и он заливается счастливым хохотом, а зубчатые недра распахнутой лиловой пасти рубят его взгляд — но ему не нужно зрение, чтобы выхватить капсулу и щёлкнуть крышкой. Он делает это инстинктивно. Так же инстинктивно, как злой дух показывает пик своих чувств. Вафелька была заперта в капсуле прежде, чем успела причинить реальный вред себе или сородичам. Ей нужна передышка… Всем она теперь не помешает. Мацуо подскочил на ноги и подобрал капсулы всех выпущенных на свободу злых духов. Щёлкнула крышка… Апельсиновое Желе, Цукатик… Выходка Вафельки развязала её товарищам лапы и зубы, и теперь Мацуо норовили то цапнуть, то царапнуть. Кексик, Сахарок… Мацуо уворачивался. Ириска… Банановый Йогурт… конечно, оказался самым вёртким. Пришлось прыгнуть, извернуться… Щёлкнула последняя крышка. И Мацуо почему-то снова обнаружил себя лежащим на полу, ноги кверху — задраны на кушетку, о которую он, видимо, споткнулся. И он смеялся и радостно вздыхал… пока не увидел над собой встревоженное лицо Кейджи. — Ты цел? — спросил он. — Я слышал грохот… Всё хорошо?.. Каждый раз пугается как в первый: такая прелесть… — О, я в порядке… — выдохнул Мацуо. — В таком, таком, таком порядке! И снова рассыпался в хохоте. Кейджи терпеливо выжидал, пока станет тихо. Наконец он протянул Мацуо руку, чтобы помочь сесть и оставаться в вертикальном положении, опираясь на кушетку. Сам уселся рядом. — Мы просто веселились… — объяснил Мацуо и прижал руку к груди. — Я чувствую, как им весело. Знаешь… я ещё не до конца понял, что именно так увлекает их в макияже и прихорашивании. Я собираюсь изучать этот вопрос подробнее… Кейджи молча слушал его. Тихо, почти невесомо поправлял кончиками пальцев встрёпанные прядки волос. Соскользнул к шее… осторожно стёр с неё что-то: должно быть, в том месте, где кожу задели клыки Вафельки, остался след. — Но пока что… у меня есть гипотеза, — продолжал Мацуо. — Думаю, дело в том, что злым духам редко доводится быть чем-то… другим. Они не могут меняться сами по себе… когда они все в сути своей — одна эмоция, одно единственное проявление. Я уже наблюдал однажды, как они радовались осенним листьям. Наверняка у этого тренда схожая природа. Кейджи выровнял смявшийся воротник его рубашки и положил руку на кушетку. — Да… я понимаю, о чём ты, — сказал он. И впервые в его голосе не звучало ни скепсиса, ни недовольства. Только почтение и немного — любопытство. Он дышал глубоко, вдумчиво, и слегка поджимал плечи, и тёр пальцы, будто готовился схватиться голыми руками за крышку сковородки, которая казалась ещё недостаточно остывшей — но голод не позволял терпеть дольше. Кейджи собирался сказать что-то важное. Время пришло… — Как думаешь… — осторожно проговорил он, — а мне пойдёт… если подвести глаза чёрным?.. Сперва Мацуо смолчал. Не торопясь протянул к нему руки и взял лицо в ладони. И от одного только взгляда, в котором опасливое ожидание обмирает, тает и обращается в заворожённый трепет, он знал ответ. Кейджи переменчив по своей природе. Это первое, что он открыл в себе, оказавшись в непривычном, но безопасном окружении, и столько нового он продолжал открывать вокруг себя, в мире, который почти отважился полюбить… Кейджи был переполнен такой же бережной любовью, с которой Мацуо будет придерживать его щёку, подводя чёрным карандашом глаза. С нежной улыбкой Мацуо ответил: — Да… Я думаю, тебе очень пойдёт.