Ангел

– Он въебет. – Не въебет. – Въебет, я тебе говорю. Квин въебывает в первом же туре. Киритычу. Киритычу, ебать – Антон не может вспомнить, из какой команды этот чел, а Квин позорно сливает, как последний лох. Антон даже подспудно этому рад: он же говорил, что Квин въебет, и оказался прав, он молодец. От этого нихуя не легче. Антон открывает очередную банку пива и откидывается на подушки. Сегодня думать как-то по-особенному лень. Вчерашние праки слиты в нулину, и хрен разбери, что с этим делать. Лайнинг в норме, драфты в норме, коллы по дефолту – и нихуя не работает, не могли же они за два месяца совершенно разучиться играть в доту. Из топ-2 инта до тимы, отдающей карты виртусам и лгд, которые вообще ничего из себя не представляют. Удача утекает сквозь пальцы, и чем крепче сжимаешь кулак, чтобы ее удержать, тем быстрее поток. И пойди пойми, как это пофиксить. Антон обнимает губами мундштук и пытается упокоиться. У Квина просто плохой день. У них у всех плохой день, плохой год, ебаное кармическое невезение по календарю, их команда родилась под созвездием рака, и этим раком ее теперь ставят все, кому не лень. А карму не починишь – тут либо молиться, либо причащаться, а Антон, скорее всего, тупо воспламенится на подступах к любому алтарю. Все бесит. И пиво, и кальян, и грустная рожа Квина на камере. Антон дергает ногой и попадает в стационарный телефон. Разумеется. Этот телефон существует в этом номере с единственной целью – чтобы Антон угодил в него пяткой, уронил и выплачивал компенсацию. Поза рака преследует его неотвратимо, как поганое дыхание по утру. Как в замедленной съемке телефон кренится, соскальзывает с тумбы, летит на пол – но звука удара нет. Ваня улыбается от изножья кровати. – Успел. Взгляд кошки, грация… тоже кошки. И движения кошачьи, плавные, замедленные, и интонации мурчащие, и тихий урчащий вздох. Ваня ставит телефон на место, утверждает трубку в пазах и оборачивается к Антону, неторопливо, показательно. На нем, влажном после душа, только халат, но и его полы расходятся, когда Ваня забирается на кровать и седлает вытянутые ноги. – Красавчик, – одобряет Антон, и с удивлением обнаруживает открытую банку пива в своей руке. Как странно, он, вроде, обниматься собирался – с того самого момента, когда Ваню увидел. А до того… До того ничего не случалось в его жизни. До Вани и его растрепанных влажных волос, блестящих золотом в электрическом свете. Антон отставляет банку пива на пол и кладет ладонь на худое безволосое бедро. – Ты оказался прав, – улыбается Ваня и заправляет челку ему за ухо. – А? – Он все-таки проиграл. – Кто? – Квин. – Какой Квин? Ваня смеется, и у Антона сердце скачет вниз по ребрам, как первоклассница по классикам, спотыкается и бухает в желудок. Особенно когда шершавые, морщинистые от долгого пребывания в горячей воде подушечки очерчивают его лицо вдоль подбородка. Мочка уха, скула, кадык, до ключиц. Сердце шипит и растворяется в соляной кислоте. – Неважно, – шепчет Ваня и перебирается поближе, сжимает коленями бедра Антона. – Я заказал нам ужин. Ты же любишь карбонару? – Все люди любят карбонару. – Здорово, что ты так думаешь, потому что мне положили карбонару вместо фетучини, а я ее терпеть не могу. А тебе я заказал вок и пиццу с ананасами. Меняемся? Антон не понимает и половины слов, но он уже согласен на все. Особенно когда Ваня вот так дает себя потрогать между ног и сам насаживается на пальцы – опускается с сосредоточенным выдохом, вздернутый и всклокоченный, напряженный, но раскрывающийся, белая шея каменно вырастает из ворота. – И еще, – Ваня пытается говорить, но слова его, как солнечные зайчики, разбегаются, исчезают, теряют смысл, – я заказал уборку, на завтра, на десять. Тебя же не будет в номере? Антона не будет в этой жизни, если Ваня продолжит так себя вести: мышцы расслабляются, принимая оба пальца, бедра тяжело оседают на бедра. Ваня белоснежно-белый и мраморный, обесцвеченные волосы перьями облепляют истерзанное желанием лицо. Он ни за кого не играет, ни за кого не болеет, он приехал сюда, потому что Антон истосковался до воя и оборвал ему телефон. Теперь Ваня мстит и медленно обрывает вены и артерии, отрубая Антону дурное беспокойное сердце. – Меня завтра… – говорит он и не понимает, зачем открывал рот, если до сих пор Ваню не целует. Хотя бы вот так, в шею, чтобы пульс отпечатался на губах. Ваня стонет сорванно, дышит с пролагами, цепляется пальцами за плечи и жмется лбом ко лбу. – Ты идиот, – смеется он тающим хрустальным звуком. И Антон готов стать для него кем угодно, пока Ваня вот так дается в руки. Пока целует в губы, пока заказывает еду в номер, пока бронирует клининг и спасает телефон. Пока смеется и трогает Антона так, что заканчивается воздух в легких. – Тебя это смущает? – уточняет Антон и чувствует, как чужие влажные пальцы выпрастывают член наружу. Как пододвигают его туда, к нежным дрожащим складкам у входа, скользким и подготовленным, нежным, как сама суть. Головка упирается в поджатые пока мышцы; Ваня смотрит светло, прозрачно, светящийся, как солнце, в облаке белых волос. – А похоже? – спрашивает он. Спрашивает с улыбкой. И падает на Антона так, что на секунду темнеет в глазах.