Лисий взгляд

      С чего-то Ван Ибо себе надумал, что его откровенность повлияет на хули-цзин, и на утро он проснётся уже в объятьях. На грани пробуждения он даже испугался этого желания, поэтому не спешил открывать глаза, чтобы вживую не увидеть в своей постели чужого человека.       Что им двигало? Одиночество? Эмоциональный всплеск? Какое-нибудь отклонение в поведении, раз он с незнакомцами обниматься вздумал? Но досада никуда не делась, пусть он и убеждал себя, что рад и этому, когда коснулся рукой лисьей шерсти. Когда проснулся рядом с животной сущностью, а не человеком.       Ван Ибо зарылся носом в рыжую шубку.       — С добрым утром, — пробормотал куда-то туда же.       Хули-цзин поёжился, но Ван Ибо не стремился воспринять это как личное оскорбление, оттого скрепил руки вокруг тела существа.       — Мне кое-что интересно. Ты сейчас выглядишь как лисица, хотя можешь принимать человеческий облик. Значит, ты можешь стать и женщиной, так? — согласием или протестом стало фырканье, и зверь приподнял голову, мотнул ею и снова улёгся, продолжая фырчать, а его хвосты пришли в движение, недовольно заелозили под щекой Ван Ибо. — Ладно-ладно, успокойся, это не так важно. У меня другой вопрос — из чего возникает тело?       Он постарался обрисовать руками то, что имел в виду, объясниться более простым способом, чем словами, но и так у него ничего не получилось.       — М-м-м… как из такого маленького тельца, как у тебя сейчас, вырастает человек? Я понимаю, если бы ты был крупнее обычной лисы, с человека ростом, например, а так… это магия? Как она работает? Родители мне рассказывали, что в жизни работает только один принцип: ничего нельзя взять из ничего. Как это происходит тогда с тобой?       Замолчал. Рассмеялся и поднялся на постели, сметая прилипшие к мокрому лбу волоски.       «С кем ты пытаешься завести диалог, дурачина? Тебе уже поясняли, что не нужно разговоров, а то привяжешься».       Он спустил ноги, и хули-цзин поднялся на лапы вслед за ним, рыская глазами то сюда, то туда, будто контролируя Ван Ибо со всех углов. Под этим взглядом, следящим за его знаками и жестами, его осенило, что он уже привязался, и несколько минут сидел, закрывшись руками, чтобы справиться с этим. Была ли у него возможность повлиять на свои эмоции? И да, и нет. Он мог попросту подавлять их, не позволяя разрастись и стать чем-то большим, однако хорошее ли это было бы решение?       Обувшись, Ван Ибо ушёл приводить себя в порядок, завтракать и обманывать себя. В конце концов, он был молод и неопытен, кроме семьи у него никогда никого не было, мог же он ошибиться? К Травинке он тоже был привязан, и что в этом могло быть плохого?       «Только то, что её имя ты знаешь, а как зовут хули-цзин до сих пор нет».       У него успешно получалось игнорировать желание вернуться в спальню ровно до того момента, когда за ним приехал Ван Хай. Ван Ибо уже стоял в дверях, одетым в рабочую одежду и готовый выйти во двор, когда в боку что-то кольнуло и заставило его попросить дядю ещё немного подождать. А он вернулся в родительскую комнату.       Хули-цзин разлёгся на подушке, вытянув задние лапы и уложив все восемь хвостов по всей постели, и Ван Ибо не смог удержаться и не рассмеяться. Лисья поза напоминала ему изображенных на картинах достопочтенных псов, служивших императору. А когда он, смеясь, подступил ближе, зверь подскочил и состроил совершенно невинную мордочку, вызвав ещё и безрассудную готовность потрепать по загривку.       «Сдерживайся», — осадил он сам себя.       — Раз ты можешь обращаться человеком, то, значит, и можешь стать меньше?       Зверь не сводил с него внимательных глаз, перебрал лапами, откинувшись на спину и подставляя под его ладонь живот. Ван Ибо не решился дотронуться.       — Может… отправишься со мной?       Несколько хвостов взметнулись в разные стороны, ударились о стену, спинку кровати, по одеялу. И звуки оказались достаточно громкими, чтобы их услышал Ван Хай.       — Ван Ибо! Сколько тебя ещё ждать?       — Уже иду! Слушай, — доверительно прошептал Ван Ибо, расстегнул куртку и приглашающе распахнул её, — здесь тебе будет тепло. И мягко. Хотя подожди…       Он метнулся к комоду, перебрал одежду в нижнем ящике, вытянув наружу шейный платок, и повязал его вокруг груди через плечо. Присев на колени, он оттопырил ткань и показал глазами хули-цзин, что теперь он может забраться в подготовленное убежище. Прошло ещё сколько-то времени, пока они сверлили друг друга взглядами, призывая кого-то одного сдаться.       Ван Ибо оказался твёрже.       Оттолкнувшись, хули-цзин подпрыгнул, прямо в воздухе стал уменьшаться до совсем крошечного размера и ловко нырнул в самодельный кармашек. Застегивая обратно куртку и выбегая к дяде, Ван Ибо не смог скрыть довольной улыбки.       — Спасибо, — тихо поблагодарил он так, чтобы его услышал только зверь, и придерживал рукой платок, когда забирался в седло. — Вот увидишь, тебе понравится.       — Наконец-то, — пробурчал Ван Хай и тронул поводьями.       Воздух уже пропитался приближающимися морозами: потихоньку воцарялась зима. Скача на Травинке вслед за дядей, Ван Ибо наклонялся низко-низко, дышал внутрь куртки и рассказывал, что видел перед собой. Описывал деревья с облетевшими листьями, объяснял дорогу и местные примечательности. Когда они углубились далеко в степи, то Ван Ибо стал еле слышно напевать про горы, реки и леса.       Вскоре они приблизились к загону, находящимся на отдалении от аула, спрыгнули с лошадей и привязали их к деревянному забору. Ван Ибо помог выгнать не многочисленную отару на пастбище, вернулся, выхватил вилы и лопату из построенного неподалёку сенника и принялся за работу.       Гребя вилами, он вспотел, поэтому спустя время снял куртку, поправил платок, случайно коснувшись высунувшейся мордочки, и взялся за дело с новой силой. Он вычищал грязные участки и пояснял хули-цзин, что прошлой зимой отару поразила новая болезнь, оттого-то ему нужно более тщательно подходить к чистоте загона, чтобы не позволить этому повториться. А так как семья уже перекочевала в горную долину на зимовку, ему ещё предстояло выкопать ямки для молодняка.       — Это у тебя мода такая? — Ван Хэпин подкрался незаметно и испугал Ван Ибо, который разговаривал со зверем в кармашке, не стесняясь громко.       Он обернулся, уставившись на то, как брат рисовал у себя на груди повязанный платок, и даже не представлял, что можно было сказать.       «Расскажу о хули-цзин и лишь подогрею его уверенность, что встреча с гуями сказалась на мне нехорошим образом. Наверняка он считает, что я чокнулся».       Однако он дерзко произнёс:       — Если я скажу, что поймал хули-цзин и спрятал его здесь, — Ван Ибо похлопал снизу кармашек, ладонью взвесив приятную тяжесть лисьего тела, и слишком широко улыбнулся, когда маленькие клыки вцепились в водолазку, обслюнявливая её, — ты поверишь?       Ван Хэпин покачал головой и облокотился на загон.       — В последнее время ты сам не свой, гэгэ. Стал верить в магию и искать лисий камень, теперь говоришь, что поймал хули-цзин. Я понимаю, время несчастливое, детства у тебя практически не было, оттого ты такой закрытый ото всех и отстранённый…       — Эй!       — Невежливо перебивать, знаешь ли.       — Ты со мной столько рос, а теперь такое говоришь? А кто кур воровать у соседей с тобой ходил? А те яблоки с рынка, кто тебя прикрывал и всё наказание на себя взял? А когда ты ещё Луча своего не заполучил, и мы в горы на своих двоих ушли, чтобы замок снежный построить… или это другой твой брат был? Планы-то чьи были, не вспомнишь?       — Вот именно! — щёлкнул пальцами брат. — Ты всегда был сама рациональность, все походы продумывал, пусть и не без шалостей, а теперь?       — Посмотрите-ка, каких слов набрался, — шикнул Ван Ибо в сторону, и чуть громче проговорил. — Вали уже работать, дел по горло, а ты лясы точишь. Мода ему моя не нравится…       Он удобнее перехватил черенок вил, готовый снова приступить к чистке, но Ван Хэпин перегнулся через забор и стал ловить равновесие, болтая ступнями. Ван Ибо показалось, что лицо брата горело.       — Так ты правда поймал хули-цзин?       — Нет, конечно.       — А зачем тогда врёшь?       Выгребая ещё одну кучу замызганного сена за пределы загона, Ван Ибо вздохнул и задорно выпалил:       — Он сам пришёл. Сказал, что я его душу забра… Ай!       Хули-цзин, не прекращая неугомонно кусаться, достал всё-таки до кожи, цапнул её зубами, но не прокусил, хотя боль оказалась не из приятных. Оттянув платок, он бросил на крохотное существо, уставившегося на него снизу-вверх, обиженный взгляд.       — Не кусайся!       — Ты врёшь! — Ван Хэпин подбежал к нему, сунул пальцы в кармашек, будто бы повис на нём и заглянул внутрь.       Ван Ибо стало невтерпёж такое грубое отношение, он вознамерился оттолкнуть брата, закрыть ладонью греющегося у груди хули-цзин, но лишь сжал кулаки. Не время было для ругани.       — Убедился?       — Да нет у тебя там никого! Врунишка! — разозлённый Ван Хэпин толкнул его в плечо и прошёл мимо, к воротам загона, шипя. — Вырастили его, выхаживали, а он… всё найнай расскажу, она уж тебя отругает за все эти сказки!       Ван Ибо выдохнул, с облегчением смотря в спину брату, вернувшегося к стогам сена, что он притащил к сеннику, погладил хули-цзин через платок и тихо заметил:       — Это мой младший брат по отцовской линии… не обижайся, что я говорил ему правду, мне показалось, что так твой облик сможет проявиться для других. Нет, так нет. Я должен был попробовать. И если что, то я не люблю врать.       Хули-цзин тявкнул и ударил лапой в том месте, где была его ладонь, и Ван Ибо представилось, что тот таким образом ругался на него. Но пристыженным себя вовсе не почувствовал. Наоборот. Ему словно воодушевили.              — А сколько тебе лет? Как существу своего… вида? Ты ещё ребёнок или всё же взрослый? Или уже старый, вот помереть и хочешь? Ну подожди пару годиков тогда, и помрёшь своим чередом.       — Так всё же? Как ты стал хули-цзин? Ты родился человеком? Лисом? А почему ты им смог стать, неужто какой гадкий обряд провёл, вот и небеса тебя покарали?       — Перестань фырчать. Да. Я трогаю твой хвост. И второй. И третий. А сам-то ты их трогал?! Они же такие мягонькие. Получается, что у тебя из спины кости множатся, чтобы столько хвостов удерживать? Дай пощупать, ну же! Почему я раньше их не видел, а потом увидел?       — А чем хули-цзин питаются? Ну, кроме человеческих душ. Рис они едят? А свинину? Может быть, овощи? Хочешь попробовать кусочек моей баранины? Нет? Ох…       — М-м-м, а у тебя есть чувства? Эмоции? Хотя их проявление… я… не так, сейчас подберу правильные слова… Ты чувствуешь их изнутри? Волнует ли тебя близость понравившегося человека? Задрожишь ли от страха или радости? Плачешь… нет-нет, ничего, не отвечай.       — Скажи, твоя душа, она всё ещё в камне? Или Шэнь-Шэнь, разбив его, разбил и твою душу? Стой, тогда она сейчас не… вместе? Не одно целое? Небеса! Тебе не больно из-за этого? Или она была всё-таки не там? Тогда как я должен тебе её вернуть?       — Хули-цзи-ин, поговори со мно-ой…       Ван Ибо и не думал, что когда-нибудь ему придётся сдерживать своё поистине детское любопытство по отношению к чему-либо. Даже очаровавший его лисий камень не вызывал столько внимания. А теперь интересовала любая мелочь: от ритма лисьего сердца до количества когтей на лапах. Ритм, например, был чуточку выше, чем у него: сердечко билось гораздо волнительнее и чаще, а вот коготочков было обычное количество, почти как пять человеческих пальцев. Также Ван Ибо опытным путём прознал, что тявкает хули-цзин тоже по-разному: когда злится или недоволен, то низко, почти рыком, а когда подтверждая сказанное — коротко и громко.       Но количество вопросов с каждым днём становилось больше. Всё больше. И больше. А ответов он так и не дождался: хули-цзин словно навсегда собрался оставаться лисом, лишь бы только не разговаривать с Ван Ибо.       Поэтому он решил обратиться за этим к Сяо Жу.       Работы с отарой стало немного, в большей степени потому что глупые овцы чутко воспринимали лисий запах, пропитавший его одежды, и близкое присутствие хищника, оттого тревожились: блеяли, топтались, не выходя за пределы загона, и отказывались от еды. Для их безопасности пришлось взять на себя другую часть дел, физическую, но и она заканчивалась ближе к полудню, иногда чуть-чуть позже. Поэтому расквитавшись с починкой крыши сенника и чисткой загонов, не обнаружив Ван Хая и Ван Юна в овечьей компании на горизонте, Ван Ибо поспешил в аул, чтобы после вернуться и помочь дядям.       Оседлав Травинку, он на мгновение уложил руку на грудь там, где выпирала из-за самодельного кармана куртка и дёрнул поводьями. Он был на взводе, и лошадь реагировала: была буйной и неуправляемой. Иногда копытами Травинка налетала на камни, скрытые под тонким слоем снега, и эти кочки противно отдавались в пояснице, а уставшие и замёрзшие пальцы еле-еле руководили поводьями, поэтому Ван Ибо просто доверил животному самому себя вести.       Уже на подходе к юртам он почти скатился с седла, немного притормаживая Травинку, чтобы та не затоптала детей, бежавших ему навстречу. Они увидали его ещё на склоне, когда Ван Ибо спускался в долину. И попал в тёплые объятья. Гурьбу братьев и сестёр как всегда возглавляла Ван Мэйфэнь, которая построила малышей неровным кругом, и стоило Ван Ибо спрыгнуть на землю, они набросились на него. Дети взбирались по его ногам и тянули ручки, чтобы он их покатал.       — Конфеты хотите?       — Да, — детское море всколыхнулось, и Ван Ибо пришлось повысить голос, чтобы перекрыть их восторженный визг.       С помощью Ван Мэйфэнь они поставили сестёр и братьев цепочкой, друг за другом, и Ван Ибо стал доставать из карманов сладости, которые всегда старался носить с собой. Талончики, что выдавал ему Ван Хай за его работу, редко тратились на новую одежду, чаще на продукты, которые он раньше относил дяде домой, и вот на подобную глупую мелочь, как называл это Ван Юн, чтобы порадовать малышню. Ван Ибо мог не доедать и отказываться от роскошного ужина, проходившего у их семьи раз в месяц, но не принести детям немного радости не мог отказаться.       Хули-цзин высунул мордочку и сердито зарычал, когда его немного придавило телом Ван Шэня, которого Ван Ибо подхватил на руки.       — Ну, рассказывай, Шэнь-Шэнь, без утайки, как у вас дела, ещё своего коня не получил? Смотрю ты подрос, такой тяжелый стал!       Малыш грустно покачал головой.       — Хочу лошадку… как Травинка!       — Получишь. Обязательно получишь, когда ещё чуть-чуть подрастёшь, обещаю.       — У неё получится ещё раз родиться? — у Ван Шэня засветились глаза, и он подкинул руки вверх, когда старший брат его закрутил.       — Нет, — прыснул Ван Ибо, — Травинку я тебе свою не отдам, но другую лошадку ты обязательно получишь.       — Ура! А Ибо гэгэ останется с нами?       Вместо отказа он прижал ребёнка теснее, задул в его волосы под шапочкой, а потом громко чмокнул в ухо.       — А-а-а, — захныкал малыш, дергая конечностями, и Ван Ибо поставил его на землю, смеясь. — Громко, Ибо гэгэ громкий.       И спрятался за Ван Цзяли, из-за спины которой выскочила Ван Ху и напугала брата, за что получила смачный тумак от Ван Юйлуна. Началась потасовка.       Отдавая последние конфеты Ван Мэйфэнь и державшей её за руку Ван Юнь, он двинулся в сторону главной юрты, но сестрёнка остановила его за рукав.       — Что такое, Фэнь-Фэнь? Не проси у меня тоже Травинку, говорю же, не отдам.       — Ты приехал снова к найнай о камнях своих спрашивать? — для девочки с косичками семи лет отроду она выглядела слишком серьёзной, даже грозной, и Ван Ибо даже опешил. — Бросай это…       — Тебе будто не семь, а двадцать семь, — пожурил он её и наклонился, чтобы потягать за детскую щёчку, как до них добрались и накинулись Ван Цзяли с Ван Юйлуном.       Уже через минуту он вовсе позабыл об озабоченности маленькой сестры. Валяясь в мёрзлой земле, стаскивая с себя Ван Ху и малышку Ван Юнь, он чувствовал себя так хорошо, что, когда из юрты вышла Сяо Жу и прикрикнула на них, расстроился. По-детски надул губы и поднял руку в приветствии.       — Лао Сяо, я к тебе приехал!       Ван Ибо сел, отряхиваясь, и с его ладоней налетела в глаза грязь, и он усерднее заморгал. Некоторое время до этого он копался с малышами в земле, выискивая сокровища деда.       — Так чего расселся у юрты, раз прискакал? Всё ли хорошо?       — Да, всё ли хорошо у вас?       Сяо Жу кивнула и скрылась за подолом. Он вскочил, осторожно отталкивая всё ещё веселящихся малышей, подвёл успокоившуюся Травинку к стойлу у входа и юрко пробежался к небольшому озерцу в отдалении, чтобы смыть грязь. Не входить же к Сяо Жу в таком непотребном виде? Поддавшись импульсу, он брызнул на прячущегося за пазухой зверька, чтобы он отреагировал, досадливо рыкнул. Лапой стерев капли, хули-цзин заелозил, забарабанил хвостами, и Ван Ибо погладил торчащие уши.       — Так наблюдаешь за нами… что, следующую жертву уже себе присматриваешь? А вот и нет, — он затолкал хули-цзин поглубже, несмотря на его шипение, — не позволю тебе обижать мою семью. Сиди тихо, Сяо Жу более понятлива ко всякому… этому…       И не найдя нужных объяснений, он побежал обратно.       За пологом на него дыхнуло горячим паром, и он проскользнул в левую сторону и присел ближе к огню — греться. Рядом на кривой и низкой табуретке стояла укрытая полотенцем стопка дымящихся лепёшек, Ван Ибо подхватил одну из них и откусил.       — Вкуснотища какая!       Сяо Жу негодующе на него взглянула поверх дыма, идущего от казана.       — Воришка, прискакал лишь чужую еду таскать?       — Как это она чужая, и у кого это я её ворую? — проглотив очередной кусок мягкого хлеба, Ван Ибо откинулся на локтях назад и состроил обиженное лицо. — Я уже не внук твой, что ли?       — Ты в своём доме наешься, малышка Лу-Лу тебе наготовит, а здесь негде пищу просто так взять, как не приготовить её этими руками, — она показала свои старые ладони, покрытые шрамами и мозолями. — Целую ораву кормить, ещё и тебя, сытого. А ещё негодника, который от своей работы отлынивает!       — Не правда, не отлыниваю. Своё всё сделал, а выгуливать отару бофу не пускает.       — Это от чего же?       — Овцы стали пугаться, когда рядом прохожу. Корм не едят, не спят, на пастбище не выходят. Одна Травинка спокойна как скала, вон как я её выучил.       Женщина прищурилась.       — Нашёл его всё-таки.       Ван Ибо в очередной раз откусывал от лепёшки, и когда услышал такое прямолинейное утверждение, то подавился и закашлялся. Слюны не хватало, чтобы проглотить вставший в горле комок, и пришлось выкашлять его обратно в рот, чтобы после смять языком.       — Ты о чём? — кашляя, просипел Ван Ибо.       — О лисе твоём. Нашёл же? Нашёл… — Сяо Жу приоткрыла крышку, помешала ложкой, распространяя аромат плова. — И что же, исполнил он твоё желание?       Он поджал губы.       — Как ты догадалась?       — Да погляди на себя! Весь вертишься, как уж, которому наступили на хвост, трогаешь и трогаешь что-то под курткой, вон как она топорщится. Сюда додумался притащить, не страшно ли тебе?       Хули-цзин, услышав, что говорили о нём, завозился, приподнялся на лапах и высунул нос над молнией. Ван Ибо подставил ладонь, чтобы он не выставлялся наружу, но зверь оглушительно тявкнул.       — Я что тебя просил? Веди себя тихо, не показывайся. А ты что? Лао Сяо, а ты… ты его видишь?       — Нет, не вижу, чары его сильные, скрывают обманщика. Но я его чувствую. Аура твоя из-за изобилия магии стала отличаться… плывёт, мерцает. Ну так что, исполнил желание-то? Какое выбрал в итоге?       — Кажется, лао Сяо, хули-цзин существа не очень решительные, не спешат желания людские исполнять, — он расстегнул куртку, решив, что зверь стал вертеться как очумелый, потому ему жарко стало. Только тот не успокоился: месил лапами, выставил морду поверх шейного платка, зафырчал, высунув язык. — Скорее я его желания должен исполнять.       Женщина отложила ложку, подошла ближе, и села по другую сторону. Бусинки так и застучали при движении, вызывая у Ван Ибо расслабленность и знакомое ощущение дома. Сяо Жу взяла его ладонь в свои руки и похлопала по тыльной стороне. Неприятные вещи заговорила.       — Лисы притворщики, это всем известно. Они всё сделают, чтобы обмануть и забрать у жертвы своей душу. Какое у него было желание же, малыш? — она не опускала взгляд, гордо держала подбородок, и Ван Ибо проникся её эмоциями — страхом и тревогой, задрожал. — Ради него ты готов и семьей пожертвовать? Так просто душу собрался свою отдать?       — Что? Нет! Всё совсем не так. Он просил лишь вернуть ему её. Душу. Не мою, а свою, которую я у него забрал. Хули-цзин всего лишь хочет умереть.