Настоящие чувства

Рома с Ваней знаком давно. Никто из них не помнит, сколько именно, да это никому и не нужно. Просто есть факт, и факт заключается в том, что Рома с Ваней знаком давно. Они даже друзья, наверное. Кушнарёв давно потерял значение этого слова, поэтому не может сказать наверняка. В его жизни столько было этих "друзей", что не сосчитать. Девчонок, парней, людей постарше, ровесников. За его недолгую жизнь Рома успел повидать и предательство, и крысятничество, и честную дружбу, и потерю интереса друг к другу, поэтому к своим двадцати пяти годам Рома может честно и открыто заявить — друзей у него нет, есть лишь хорошие знакомые. Товарищи. Приятели. Ваня — один из них. Ваня сначала был просто смешным, разделял его видение игры и цели на жизнь, с ним можно было поболтать о чём-то отвлечённом, закинуть ему на зацен грудь фанатки, которая внезапно прилетела в личку, или обсудить его неудачные похождения в личной жизни за стопкой крепкого сорокаградусного пойла. А ещё с ним можно было увлечься чем-то посерьёзнее. Рома, вообще-то, завязал. Ещё тогда, стоя перед Лёшей, он дрожал и клялся, молился, божился что больше никогда и ни с кем, ни грамма в дёсна, ни пылинки в нос, ни укола в сгиб локтя. Потому что Лёша обещал уйти, Лёша говорил, что он не нужен ему таким — слабым и безвольным. — Если ты не способен победить свою зависимость, ты не способен больше ни на что, — так он говорил. А Рома, утопая в слезах и с тошнотным комком, подступающим к горлу, пообещал ему бросить. Рома бросил. А Лёша всё равно ушёл. Рома вообще пережил все стадии этого ебучего "расставания". Сначала ушёл в отрыв: две недели в безумном мефедроновом и не только трипе пролетели, как один день. Потом был буткемп с Лигой и пришлось завязать хотя бы на время этого буткемпа. Потом Рома сходил в зал с Саней, увлёкся, стал ходить без Сани, увлёкся ещё больше. И вот из его жизни постепенно пропали наркотики, за ним так же быстро пропал алкоголь, а после них — походы в клубы и стриптиз-бары. Оказывается, трезвая жизнь это тоже интересно, если забивать всё своё время какой-нибудь деятельностью и просто не думать. Бывших наркоманов не бывает, да? Рома раньше это отрицал, но теперь полностью с этим выражением согласен. Ваня встречает его сияющей улыбкой и светлыми, почти белыми волосами. Москаленко давно не был в Москве, совсем европейцем заделался, да так плотно, что пока они едут к Роме домой, он рассматривает высотки за окном такси с таким интересом, будто первый раз их видит. Рома подвоха не чувствует. Ни когда Ваня предлагает выпить, ни когда Ваня бесцеремонно забирается в его пыльный мини-бар, ни когда, после нескольких бокалов виски, достаёт пакет с белым порошком. Москаленко бросает его на стол так небрежно, как будто так и должно быть, а вот Рома отшатывается. Смотрит поочерёдно то на Ваню, то на порошок, то снова на Ваню, и не может придумать слов. Никаких, блять, слов. Ни одобрения, ни отрицания, ни оправданий. — В Москве, оказывается, так просто купить наркоту. Я почти забыл, прикинь. Есть карта? Мои в рюкзаке. Ваня ведёт себя так, будто бы ничего не происходит. Рому начинает мелко трясти. — Вань, я не... — Что? Рома вновь чувствует тот самый тошнотворный ком. Такой же, как в тот ебучий вечер расставания с Лёхой. Только в этот раз он вызван не возможностью в очередной раз потерять человека, который является для него всем, а страхом. — Ром, — Ваня кладёт руку ему на колено и склоняется ближе, заглядывая в глаза своим хмельным взглядом. Улыбается кривовато, остро, Роме эта улыбка знакома. Так Ваня смотрит, когда чего-то очень хочет. А всем известно, что если Москаленко чего-то захотел — он это получит. Тем или иным способом, но получит. — От одной ничего не будет. Тут хватит-то как раз на одну, тебе и мне. Отметим вступление в новую команду. Как в старые-добрые, ну, чё ты? Как в "старые-добрые" Рома не хочет. Это были безумные трипы, которые заканчивались вязкими сухими поцелуями в каких-то обоссанных туалетах, после которых у Ромы жгло губы и где-то в районе сердца. — Я принесу щас карту, погодь. Ему эта передышка нужна не сколько для того, чтобы реально найти карту — она лежит у него в кармане вместе с другими, столько для того, чтобы вздохнуть пару раз глубоко и успокоиться. Рома ведь сильный, на самом деле. Он способен пережить такое дерьмо, какое никому не снилось. Он пережил отношения с Алексеем, блять, Березиным, а это нихуя себе. Рома самый слабый человек на планете земля. Потому что при одном взгляде на белый порошок, при одном воспоминании о том, как хорошо после первой дорожки, как тело буквально парит над землёй и все-все проблемы исчезают из головы — хочется так сильно, что сводит скулы. От одной ведь и правда ничего не будет. Небольшой приход, вряд ли долгий, учитывая небольшой вес. Они просто пососутся, потрогают друг друга и улягутся спать. А завтра Рома всё забудет и снова начнёт трезвую жизнь. В конце концов, у него и правда есть повод. Он снова в тир один команде, спустя полгода тотального унижения от всех бомжей, которых вырастила дота. Он этого заслужил. Один спокойный вечер, без хуйни. Рома откусывает кусочек кожи с губ, слизывает каплю крови и возвращается к Ване с широкой лягушачьей ухмылкой и картой, зажатой меж двух пальцев.

***

Ваня устраивается на нём поудобнее и сжимает бёдрами бёдра. Обнимает за плечи, заползает пальцами под футболку и оглаживает лопатки, прижимая к себе. Рома глухо стонет, впечатываясь лицом во вспотевшую шею и целует её онемевшими губами. Ведёт влажными поцелуями по коже, пытается укусить под кадыком, но не рассчитывает силы и глупо клацает зубами возле. Они убитые в ноль, у Ромы даже нет примерного понимания о пространстве и времени. Кажется, они трахаются уже... час? Два? Пять? Плевать, ему до опиздохуения хорошо. Ваня узкий, влажный и принимающий всё, что ему дают. Рома сжимает в руках его маленькую задницу и насаживает на себя, выбивая из горла дребезжащий стон. Кушнарёв так долго слышит эти стоны, что уже не уверен, что способен воспринимать другие звуки. Они реально трахаются так долго, что член начинает болеть от постоянного трения. Роме плевать. Он наконец-то ни о чём не думает и ему даже не нужно забивать голову бесконечными делами, чтобы это случилось. Его так сильно вмазывает, как вмазывало ещё тогда, в далёком две тысячи девятнадцатом и две тысячи двадцатом, дальше у него выработался ебанутый толер и наркота приносила только боль и ломку. Рома не употреблял всего пару месяцев, и толер пропал, будто его никогда и не было. Почему он вообще прекратил употреблять? Это же так ахуенно. Ваня на нём податливый и беспомощный. Тоже нихуя не осознаёт, плавает в своём приходе и, наверное, даже не осознаёт, что ебёт его Рома. Потому что то и дело из его рта вылетают чужие имена, не русские, кажется, это имена его тиммейтов из Тундры, но Рома не уверен. Рома сейчас в целом ни в чём не уверен, он даже не уверен в том, что происходящее — реально. Вдруг это просто такой сильный приход, искажающий реальность? Они, конечно, не лсд рассасывали, но после долгого перерыва и такое возможно. — Вань... Ваня не отвечает. Продолжает стонать и цепляться руками за плечи, пуская слюну на одно из них. Рома откидывается на подушки и закрывает глаза, пьяно улыбаясь. Мир под веками вспыхивает разноцветными бензиновыми пятнами и уплывает влево. Так забавно ловить его взглядом и возвращать обратно в центр, Рома увлекается этим так сильно, что забывает о том, зачем вообще тормошил Ванька. — Вань, — повторяет ещё раз, толкаясь внутрь. Москаленко в ответ поджимается, не специально, ему наверняка тоже больно, потому что смазка, кажется, почти высохла. — Я не смогу... Я не кончу, короче. Не могу. Сколько времени прошло? — Не ебу, — отвечает Ваня сиплым от бесконечных стонов голосом, — Ну ещё, Ром, пожалуйста, давай я хотя бы кончу. Ваня не кончит, Рома это точно знает. Если уж он сам не может, а раньше, когда он плотно торчал, он кончал по-всякому: не без труда, но всё же; то и Ваня не сможет. Только член себе сотрёт в попытках подрочить. Роме пиздец как не хочется прекращать это всё, ему очень, очень хорошо, но что-то разумное мелькает в его мозгах тёмной вспышкой, заставляя открыть глаза и кинуть взгляд на часы. Пять утра. Кажется, они приняли примерно в одиннадцать. Рома вдруг улыбается. Смех застревает в горле, но он всё же прорывается, Рома смеётся сначала тихо, потом всё сильнее и громче, до тех пор, пока даже вмазанный вусмерть Ваня не поднимает голову и не бодает его лбом в щеку. — Ты чё, бля? — Вань... — Рома толкается ещё раз, шипит от натяжения в уздечке и выходит из тёплого тела. Оказывается, у него член вообще не стоит. Странно, что Ваня этого не заметил. Кушнарёв откидывается на кровать, стягивает с себя безвольную тушу и укладывает рядом. Мозг почему-то концентрируется на тикании электрических часов. — Вань, — зовёт ещё раз, разглядывая узоры на потолке. Днём этих узоров нет. Да и кто бы вообще покрасил потолок в красные, зелёные и жёлтые разводы? — Ты знал, что настоящие чувства — это пятичасовая ебля под спидами? У нас с тобой эти... Как их... Чувства! Любовь. Вань? Рома поворачивает голову, открывает глаза и видит, как Ваня спит. Его светлые ресницы подрагивают, Роме вдруг кажется, что они похожи на перья. Он залипает на них и наблюдает за их микро-движениями до тех пор, пока телефон не звенит будильником. Шесть тридцать утра. "Время тренировки!".