Аспекты идиллии

1. Подмышки — А ты знаешь, она ведь совсем не бреет подмышки, — бросил Данте и покосился на Стеллу. — Да, до сих пор. На голове осветляет, а в подмыхах — нет! И волосы там такие черные-черные… Купер упустил, когда они заговорили про чьи-то части тела и тамошнюю растительность, поэтому просто хмыкнул. — А нам обязательно обсуждать именно это, а? Он ведь только вернулся… — Стелла заерзала на металлическом стуле (из сплава алюминия с чем-то там еще), схватилась за подлокотники, вздрогнула — до чего же они холодные! Да, да, сидеть на веранде в такую погоду — так себе занятье, но она решила, что гостю необходим свежий воздух — в Санкт-Вергиллионе его тоже в достатке, безусловно, но тут-то все иначе. Не поспоришь, Стелла, теперь иначе все. Взять хотя бы столь волглое и стылое лето. Он не помнил ни одного такого здесь. Или же память подводила, ведь айспоп в детстве казался вожделенным чудом, а теперь ты смотришь на замороженный лимонад на палочке и думаешь, как бы эмаль на зубах не потрескалась, не обострилась язва желудка или даже двенадцатиперстной кишки… и сколько придется потратиться на лечение и на давно просроченную страховку. — А не пойти ли нам внутрь? Холодно как-то… — Данте пытался разубедить подругу еще на подступах к «Медвежьей Берлоге», куда она их повела уверенным шагом (собственно, а больше пойти и некуда, в такую рань и хмарь мало что работало). Купер полностью с этим согласился, когда только опустил зад на подушечку, которая не особо справилась с задачей обеспечить успешную стыковку двух поверхностей (живого и теплого, неживого и стылого), как и сделать ваше пребывание и досуг в Стэй-Ривере более комфортным (просто не нужно оставлять их снаружи на всю ночь, ну, хотя бы подушки, а не стулья — да и их могли бы занести в местный гриль-бар). В общем, они сидели будто на влажных гнездах, говорили и слушали про подмышки. Дождь накрапывал, а время едва ли перевалило за десять утра. Туристический сезон еще не начался, да и вряд ли начнется в ближайшую неделю, если верить прогнозам синоптиков. Или в ближайшие две недели… Вполне достаточно. Месяц — слишком много, можно умереть от волнения, вусмерть замерзнуть, пропитаться влагой, захлебнуться тоской. Две недели — оптимально. Две недели дождей — еще лучше. Дороги размоет, никто не сунется в Стэй-Ривер. Его не найдут. Две недели. Он управится. — Он, кстати, не про мои подмышки говорил. — А про чьи? — Купер, разумеется, не мог ни подтвердить, ни опровергнуть полученные сведения, потому что Стелла — как и подобает в такую погоду — натянула свитер, а поверх — куртку с воротником из овчины. В общем-то выглядела она вполне нарядно и опрятно по стандартам стэйриверской девушки, хотя и изменилась за последние годы (и не в лучшую сторону) — стала чуть круглее, раздалась в бедрах, секущиеся светлые волосы собрала не в слишком аккуратный хвост, а вскочивший прыщ на виске не удосужилась как-либо замазать — но если не придираться к мелочам, а Купер старался именно так и поступать, — перед ним самая прекрасная Стелла в мире, их с Данте Звездочка. — Марши. — Она отхлебнула кофе и стряхнула пепел от сигареты мимо пепельницы. Его подхватил ветерок и развеял, остался лишь след, фантом. Сорвавшаяся с козырька капля, непреднамеренное движение локтем — вот и призрак растаял без следа. Этот, но не другие, более реальные и отнюдь не по-художественному метафорические отпечатки. — Она еще здесь? — Купер удивился, насколько он помнил, та не собиралась оставаться, потому что — ну это же, мать вашу, Марша! — Да, как и все мы, — ответил Данте. — Кроме тебя, мальчик-счастливчик. — Тут он умолк, потому что никакой Купер не счастливчик. — Да, в чем-то же должно повезти. Купер посмотрел на друга чуть более пристально. А вот кто у нас ничуть не переменился: тело здоровяка-супергероя, скажем, Горомускла… и почти детское лицо, ну или подростковое, этакого подростка-качка-переростка в резиновых сапогах, джинсовом комбинезоне и красной клетчатой рубашке, для полноты образа не хватало соломенной шляпы и колоска в зубах, вместо этого на лице Данталиона Тидея Фицсиммонса красовались очки в роговой оправе, дужки которых (одна на скотче) щекотали тауповые вихры. Он бы мог тоже поехать в Вергиллион. Данте, Вергилий, сама судьба, чтоб их. Но остался. А остался — потому что мог это вынести. Что? Идиллия порой тяготит, знаете ли. Нужна разрядка. Впрочем, причины чужого выбора в прошлом Купера сейчас не слишком заботили. Откровенно, он и в собственных решениях постоянно сомневался. И на сей раз. «Зачем я приехал? И почему именно сюда?» — Может, поболтаем не о Стэй-Ривере и Марше, а про… Мы не виделись почти пять лет. — Стелла с укоризной указала на Купера. — Я писал, — оправдался тот, — и звонил. — По праздникам. Раз или два в год, — добавил Данте, отмахнувшись от сигаретного дыма и прикончив половину кружки кофе одним глотком. — Так уж вышло. Но вот я тут. — Он развел руками. — И до чего же рад вас видеть! — Расскажи о себе, о жизни в Санкт-Вергиллионе. Обо всем расскажи. — Ну… — Купер посмотрел на часы — они остановились (забыл завести), превратившись в ненужную безделицу, атрибут того, у кого жизнь идет по минутам, нет, по гребаным секундам… И до чего же, сука, холодные! — как браслет наручников. «Нет, Купер, нет, это не про тебя». — Собственно, ничего такого. Хм… — Повел плечами. На деле он бы предпочел говорить про что угодно, но только не про жизнь, от которой бежал, бежал уже во второй раз… и вернулся домой, в изначальную точку. Подобные возвращения, в родные пенаты, не только навевают ностальгию и разные милые сердцу чувства, они еще и унизительны. Всякий, кто повнимательнее, сразу поймет, что ты потерпел неудачу, но Стелла и Данте — искренне верили в него. Ему. Все это время. Во всю его ложь. Поверят и теперь. Мычание давно оборвалось. Друзья ждали продолжения. Он решил отшутиться: — Либо Розалинда уснула, либо для приготовления яичницы с беконом решила использовать мясо гризли, которого еще предстоит завалить. — Купер глянул на деревянную вывеску с медведем, уютно устроившимся в схематично обозначенной берлоге. Так провинциально. Так безвкусно. Сколько она тут висит? Лет сорок? — Пойду проверю. — Стелла поднялась. Парни — тоже. Дверь аккурат к этому мигу распахнулась, вышла Розалинда с подносами. От блюд шел густой парок, вырвавшийся наружу голос диктора радио провозгласил: «Десять часов и тридцать минут, сперва прогноз погоды на эту неделю, потому что с Валиски на нас идет холодный фронт, а начало лета ожидается невероятно прохладным, а после перейдем к прочим новостям…» — дальше Купер уже не вслушивался, да и двери затворились. И не собирался он следить за новостями. Кому он сдался? Никто его не ищет. «Пока что, ” — твердил в голове противный голос. Но не накручивать же себя и каждый раз вздрагивать, когда покажется, что речь о тебе? Торчать у радио, спать с включенным телевизором… нет смысла и в запаздывающих газетных выпусках, поэтому он и не покупал газет, за исключением той, которой отгородился от всего мира в автобусе, покуда не выключили свет (ночной рейс, вечером сел, утром — уже в Стэй-Ривере, газету — в урну, вот и все). «Пока что» — понятие растяжимое. Он успокоился, завел часы и перевел стрелки — те нервно дернулись (глаз тоже дернулся, он зажмурился, будто подмигивая владелице бара) и пошли — тик, тик, тик, тик, тик. Вот они-то и живут по гребаным секундам, а ты лишь за ними следуешь. Еще две недели. Или меньше… Две — максимум. Они поблагодарили хозяйку, та сказала, что рада видеть Купера, что он хорошо выглядит и хорошо, что все-таки приехал. Просто слова, на которые тот ответил такими же простыми словами. Розалинда постарела и высохла, если честно, выглядела так себе… Или она всегда такой и была? Купер не помнил, не мог вспомнить, да и незачем. Она знала родителей, его самого. И не знала одновременно нихера. Благо, говорить о прошлом не стала. И попыталась скрыть неприязнь улыбкой обветренных губ с красной помадой и с сеточкой морщин, расползающихся во все стороны, но глаза старухи — не лгали, потому что не умели, для этого нужна тренировка. Да, она винила его в их смерти. Все винили. Он сам себя винил. И такое не забывается — особенно в маленьких городках. От этих взглядов он и уехал. Бежал. Когда погибают родители, а тебе только стукнуло восемнадцать, то заслуживаешь ебаного сочувствия, а не обвинений в поджоге, чтобы скрыть двойное убийство. И у полиции, безусловно, ничего не нашлось на него. Не нашлось, но чесать языками — не возбранялось. Не нашлось, но легче от этого не стало, потому что… Могло все статься иначе? Кто ж знает? Но ведь могло? Нет. Не могло. Вот почему он покинул Стэй-Ривер. Теперь вернулся. Пять лет спустя. А ему тут по-прежнему не рады (исключая давнишних друзей, но и тут он пока не разобрался), не особо рады или абсолютно не рады. Но Купер все равно приехал, иного выбора нет, а вместе с ним — и скелеты из шкафа — те давно из него выбрались, сбились в труппу и кочуют с места на место, мол, куда он — туда и мы! Две недели. Через две недели все они отправятся в Валиску. Купер и его мертвецы. Mortis Saltatio продолжится уже там. — Может, внутрь? — снова заканючил Данте. — Да ну, тут так хорошо. — Купер плюхнулся на вновь остывшее и повлажневшее сиденье. — Я же говорила. И посмотри какой вид! — Он знал, что Стелла вызвала жамевю, будто оказалась тут впервые или подобно ему вернулась из некого далекого места — совершенно отличного, клокочущего и грохочущего денно и нощно. — Дух захватывает, не так ли? Лес дрожал. Горы будто бы гудели. Шла буря. Природа однажды отвоюет свое, смахнет с тела разноцветные домишки, освободится от оков дорог и мостов. И ничего не останется от Стэй-Ривера и его 1225 жителей, добро пожаловать! — Не то слово! Приступили к завтраку. — Ее я тоже позвала. — Маршу? — Ага. — Зачем? — Купер перестал есть. — Мы ведь когда-то все дружили. — Когда-то.