Рыцарь

Когда дело доходило до сказок и игр в них, Фриск всегда хотела быть рыцарем. Не прекрасной принцессой, как почти все девочки в классе, не принцем, как большая часть мальчишек и пара девочек. А рыцарем, который ни на что не претендует, ему не нужна ни рука принца или принцессы, ни корона, ни даже денежное вознаграждение. Рыцарь просто пришел, чтобы защищать слабых и невинных. Одноклассники и так считали ее странной, так что не удивлялись, когда Фриск просила взять ее в игру как помощника и телохранителя принца, чтобы помочь ему спасти принцессу. Потом, когда они стали старше, несколько мальчишек примкнули к ее рыцарской братии – сейчас один из них поступил в полицейскую академию, другой хочет быть адвокатом, а третий во второй раз сдает вступительные в медицинский, провалив их в первый. Это о чём-то да говорило, так? Правда, сама Фриск хотела связать свою будущую профессию не с защитой людей, а с искусством, потому что, наверное, это просто лучше всего у нее получалось. Она много думала о своей работе «посла» от монстров и приходила к неутешительному выводу, что была нужна по большей части исключительно как живое доказательство того, что человеческий ребенок может чувствовать себя комфортно в обществе монстров. Ну, хоть так послужит Отечеству, думала она. В конце концов, какой из Фриск посол? Она была максимально далека от политики, настолько, что некоторые подружки называли ее в шутку «послом с завязанными глазами» или деревенщиной. Родители старались оградить ее от всего, что могло разрушить «хрупкую детскую психику», а, очевидно, внешняя политика относилась именно к вещам крайне вредоносным. Фриск считала это довольно милым, однако ненужным. Потом узнала, что, оказывается, далеко не такая крутая, как думала. Что, оказывается, не помнит большей части Кошмара. Что, оказывается, забыла лицо Чудовища. Что, оказывается, прошла Подземелье куда больше, чем один раз. Что, оказывается, произошло что-то ужасное – а она и знать об этом не знала. Что было хуже всего – Фриск знала, благодаря кому забыла Ужас, знала, что он его помнит, но понятия не имела, как ему помочь. Чем старше Фриск становилась, чем больше утверждалась в своей симпатии, тем сложнее ей было признать, что для него она не могла быть Рыцарем. Хотя бы потому, что Звездочёт не хочет, чтобы его спасали. Хотя бы потому, что в сказках никто не боится Рыцарей. Фриск уважает чужой страх. Она ещё не окончательно потеряла рассудок, чтобы делать все только хуже, нарушая границы – у них и так слишком мало шансов, она не собиралась рисковать. Но она понятия не имела, что ей делать. Рыцарь – хороший, он хочет помочь, спасти, но Звездочёт забивается в дальний угол своей старой разваливающейся башни и смотрит широко распахнутыми от ужаса глазами, словно говоря, что скорее останется в разрушающейся башне и погибнет под обломками, чем протянет руку Рыцарю и позволит помочь себе. Это... больно. Это похоже на отвержение, отказ, решительное «нет» в ответ на попытку признаться. Они оба прекрасно понимали, насколько «контрпродуктивным» (со слов Санса) был этот страх прикосновений. Но, разумеется, никто ни на что не мог повлиять. Фриск находила его скорее не... мешающим, а пугающим. Это штука была чертовски страшной. Страшно, когда кто-то близкий страдает, а ты не можешь помочь. Страшно, потому что, если попытаешься, сделаешь только хуже. Страшно, когда ты – причина чьей-то боли. Фриск помнила, как однажды они элементарно остались на кухне одни – и она все испортила. Потому что это то, что делает Фриск, так? Может, в этом изначально и не было ее вины, но она мастерски ухудшала ситуацию каждым своим действием. Она помнила, что они готовили вместе. Кажется, томатный суп, но это уже не имело значения. Помнила, что они о чём-то тихонько болтали – о книжках, о звёздах, о погоде, о недавно вышедшем фильме – о чем угодно. Они могли говорить о чем угодно. Помнила, что в какой-то момент Санс замолчал, уставившись в одну точку. С ним такое бывало, не в лучшие времена – вспоминал что-то, задумывался или снова видел галлюцинации и – превращался в восковую фигуру. Зрачки элементарно гасли, и определить, куда он смотрит, в такие моменты было невозможно. Они пришли к выводу, что в никуда. Так, в тишине, они простояли примерно с минуту. За это время Фриск закончила нарезать свою часть овощей и решила помочь Сансу, закончив за него – через пару минут, когда это пройдет, только спасибо скажет. И протянула к нему руку. В которой сжимала нож. Чертов. Кухонный. Нож. Реакция была моментальной – он отпрянул от нее, как от огня, потерял равновесие, вцепился в кухонный стол, чтобы не упасть – трость, стоявшая у стола, с беспомощным стуком хлопнулась на пол. Фриск опустила нож, вроде, поняв свою ошибку, и подняла руки в примирительном жесте. Это не помогло. Наверное, она двигалась слишком быстро и резко. Наверное, он был слишком напуган. Наверное, наверное, наверное. Санс попятился от нее, выставив руки перед собой, как будто пытаясь защититься, вернее, просто бросился назад, закрыв голову руками. И влетел в холодильник. Ваза, стоявшая на нем, покачнулась и упала. Раздался звон разбитого стекла. Санс медленно сполз по стенке холодильника на пол, все так же обхватив руками голову. Вся его футболка промокла, по полу расползалась уродливая лужа, осколки издевательски блестели непреодолимой преградой между ними, с головы и плеч парня свисали ромашки, которым все равно недолго оставалось, а теперь, когда их ваза разбилась... что ж. — Больно? – только и смогла тихо спросить Фриск, пытаясь решить, что ей сейчас делать. С каждой секундой идея вытащить Санса оттуда на руках казалась все более и более заманчивой, потому что Фриск совершенно не была уверена, что он смог бы выйти сам. Кроме того, на ней были сандалии. Она бы не пострадала от битого стекла, даже если бы случайно наступила. Не дождавшись ответа, девушка шагнула в сторону сжавшегося в комок пострадавшего, но он только попытался ещё сильнее вжаться в стенку, словно слиться с ней, и издал странный, высокий, неестественный звук. ...наверное, так же звучит больной щенок, если его пнуть. Фриск передёрнуло от этого... звука. Она не знала, как это называется. Что-то среднее между всхлипом и... скулежом. Что-то жалобное, болезненное, испуганное. Что-то, в чем виновата она. — Давай, я... – она запнулась, но всё-таки протянула руку. Пожалуйста, прими ее. Пожалуйста. Ты же не боишься меня. Не боишься меня. Так? — ...давай я помогу? – неуверенно закончила Фриск. Санс отчаянно замотал головой, видимо, не зная, как ещё более очевидно выразить отказ. Ему было страшно. Он боялся. Боялся ее. Боялся, как огня. Боялся настолько сильно, что был готов сделать все, чтобы спрятаться от нее. ...ужас. — прости, – едва слышно пробормотал он. С трудом встал, опираясь на стол, и поднял на Фриск глазницы. Пустые, черные, ничего не выражающие. Мертвые. Все лицо, нет, даже больше: все тело его было похоже на труп, тряпичную куклу, робота, безэмоционального и безвольного. Фриск сделала несколько шагов назад, приложив к этому, кажется, всю свою силу воли. Больше всего на свете она хотела подойти ближе и протянуть руку помощи, но понимала, что сделает только хуже. Буквально все в ситуации кричало: «не трогай меня, пожалуйста» «мне больно» «мне страшно» «ты делаешь меня таким» «не ухудшай, пожалуйста» «я боюсь тебя» Санс, шатаясь, двинулся прочь из кухни – Фриск только сморщилась, когда он, словно не видя, наступил босыми ногами в стекло – не забрал трость, не оглянулся, ничего. Только медленно, опираясь на все, что можно, и оставляя след из воды и крови, ушел. Фриск тогда вышла из ступора только через пару минут, когда вода закипела. Механически закончила готовку, убрала стекло и разлитую по полу воду, выбросила цветы. Убрала кровь. Чуть не расплакалась. Решила никому не рассказывать. Передумала. Ещё раз передумала. Потом, когда мама вернулась домой, решила всё-таки промолчать, сама не зная, почему. На обед Санс тогда не вышел, но никто не обратил внимания – это часто случалось, особенно в последнее время. Потом мама, убирая посуду, попросила Фриск занести ему суп – такое тоже бывало. Если он не выходил из комнаты, то почти никогда не ел, но иногда бывали исключения. Фриск готова была поклясться, что это не тот случай, но всё-таки послушно поднялась с тарелкой на второй этаж и постучалась. Ответа, разумеется, не было. — Эй, – тихо заговорила она, надеясь, что он не услышит, как дрожит ее голос, – я принесла суп. Он вышел очень вкусный. Тебе нужно поесть. Может, выйдешь? – тишина. Фриск всхлипнула, но не ушла, – Хочешь, я оставлю его под дверью? Только тогда забирай быстрее, пока пёс не пришел, – она улыбнулась, вспоминая, как однажды оставила так порцию рождественского печенья, которую Надоедака нашел раньше, чем сам обитатель комнаты. Санс тогда все равно не очень расстроился. У него все равно почти никогда не было аппетита. Этот суп должен был быть сюрпризом для остальных: мама попросила Фриск приготовить обед, никто не знал, что ей собирались помогать. У нее были все основания надеяться, что он поест сегодня. Может, даже вместе с остальными. Но она все испортила. Чего она ожидала? Что он откроет? — Ччччччерт, – проскулила Фриск, уткнувшись лбом в дверь. Может, она была клинической дурой. Может, ей ещё и катастрофически не везло. Они могли бы вместе доделать суп. А потом поесть вместе. Но вместо этого у него опять случилась истерика, на него упала ваза, он весь промок и порезал ноги. И все это благодаря ей. О да, Фриск, защитник из тебя что надо. Настоящий рыцарь. Герой! Дверь открылась, и девушка отпрянула, чтобы не упасть. Слишком резко, из-за чего суп немного пролился, но как же ей сейчас было плевать. Стоявший на пороге Санс напоминал привидение, приветствующее души в царстве мертвых. Он выглядел даже более... безжизненным и болезненным, чем обычно. Фриск нервно усмехнулась, пытаясь спрятать истерический смешок. Парень слабо улыбнулся в ответ и взмахнул рукой. На секунду Фриск показалось, что он приглашал ее внутрь, но она тут же отдернула себя – это было просто приветствие. — Суп, – неизвестно зачем сообщила она, показав рукой на тарелку. — я не буду, – Санс ответ глазницы, начав буравить взглядом стену за спиной Фриск, – СУПер сыт. Она фыркнула в ответ на этот неловкий каламбур, позволив себе на секунду забыть, что Санс никак не мог быть сыт, потому что, как минимум, не завтракал сегодня и не ужинал вчера. То есть с последнего его приема пищи прошли сутки. И то тогда, за вчерашним обедом, он только затолкал в себя три сырных крекера, после чего пожаловался на тошноту и ушел. — извини, я тебя напугал, – почему-то это звучало скорее как вопрос, и Фриск тут же завертела головой, всем своим видом показывая, что это неправда. — Нет-нет, что ты! – она отступила на шаг назад, чтобы поставить тарелку с супом на комод, и вернулась, – Это ты меня прости. Я не хотела... ну, этого. — м, ага, – Санс начал нервно перебирать подол своей футболки, слишком большой для него, как и почти вся его одежда. Он всегда пытался в ней как будто спрятаться, стать меньше, чем есть на самом деле, – вышла, эм, ОСТРАЯ ситуация. Фриск хихикнула, закрыв рот ладонью. — Ты... как? – она кивнула на его ноги, вспомнив жуткие кровавые отпечатки, по которым она буквально «отследила» его путь. Ха-ха. Смешная шутка. — а. ну. стекло я вынул. выбросил в урну, – он кивнул на мусорное ведро в углу своей комнаты. Фриск кивнула. На нее накатил приступ тошноты при мысли о том, каково это, вынимать из себя стекло. Потом она вспомнила, что он на таких ногах спокойно ушел, даже не пискнув. Господи. — прости ещё раз, – промямлил Санс, глядя куда угодно, но не на нее, – и спасибо за заботу, – и закрыл дверь. Фриск осталась в коридоре одна. Суп она оставила на комоде, надеясь, что, может быть, Санс всё-таки передумает и поест. Вечером пустая тарелка была найдена на полу, а по оранжевым липким следам удалось найти Надоедаку с перепачканной в супе мордочкой. Никто не стал спрашивать, как собака добралась до вершины комода. Этот день заставил Фриск задуматься о многом. Например, о том, в какой же такой момент она решила, что она – храбрый и чистый, безгрешный рыцарь, способный помочь всем? Когда и кто внушил ей, что она – спаситель? Ответа она так и не нашла. Потом, на уроках истории, когда они проходили Средние Века, Фриск многое узнала о рыцарях и пришла к выводу, что далеко не все они были такими уж классными парнями, а многие из них и вовсе стали спасать людей, чтобы загладить вину за какой-то прошлый грех. Не говоря уже о тех случаях, когда рыцарь – это только убийца, воин, крестоносец и не более. Фриск были нужны благородные рыцари, защитники, совершающие подвиги во имя прекрасных дам. Потом она вспомнила, как увлекалась легендами Древней Греции, и решила их перечитать – и, к собственному удивлению, обнаружила себя в... Геракле. Тоже рыцарь, спаситель, герой. Тоже... наломал дров. Тоже, кстати, спускался в Ад. ...Надоедака, правда, на «Цербер» не откликается, но ладно. И так сойдёт. Тоже пускал реки вспять, правда, немножко другим способом. Но Геракл не был защитником. Как в футболе, он был нападающим. Фриск не хотела быть такой – она уже слишком от этого устала. Она хотела защищать своих друзей, свою семью. Хотела защитить кого-то маленького и хрупкого от большого и страшного мира, но у нее никогда не получалось.