«мне нужна ты»
всего три слова, такие простые, а вызывают бурю эмоций и бабочки в животе. только подразумевают под собой совсем другое. и даже зная об этом инид слепо верила, что когда-то всё окажется совсем не так. «у тебя самые красивые глаза и твой ебучий красный шарф совсем не ебучий твоя не очень-то глубокая душа наверное, была самой лучшей» — врала самой себе, но так и не поверила, — бычок ещё дымящейся сигареты отправляется в уже заполненную сотней таких же баночку с окурками.***
все было далеко не так, как представляла себе инид синклер в своих мечтах. уэнсдей аддамс не целовала на прощание; не дарила неожиданные подарки; не приносила еду в кровать по утрам; не интересовалась, как прошел день младшей. почему? вопрос, который уже давно колется где-то под ребрами, однажды задала волчонок чудесной аддамс. волчонок?.. точно, так уэнсдэй называла младшую раньше. раньше, когда они только начинали свои 'не свободные' отношения. прозвище волчонок, особенно на испанском, было чем-то ласковым и сокровенным, ведь синклер так никто не называл кроме темноволосой. это было настолько нежно из уст старшей, что инид давилась воздухом и улыбалась самой искренней улыбкой. доверчивой улыбкой. но постепенно, это сладостное и нежное, как мед, прозвище, исчезло. будто его и никогда не было. осталось лишь грубое 'быстрее', 'может еще раз? ' и такое холодное, собственное имя, 'инид'. — почему ты больше не зовешь меня lobato? , — дрожащим голосом спрашивает девушка, молясь услышать это нежное прозвище вновь. — я забыла его. еще один треск внутри инид синклер. ничего, она уже привыкла. если уэнсдэй так сказала, значит так и надо. значит, это не так важно. едкая, как шипучка, усмешка расплывается на лице старшей и становится даже неприятно, что по телу пробегает зябкий холодок. но инид же любит, поэтому не в праве что-то сказать. и уэнсдэй аддамс отвечает. она не целует на прощание, потому что противно; не дарит неожиданных подарков, потому что безразлично; не приносит еду в кровать по утрам, потому что синклер уходит посреди ночи после секса домой; не интересуется, как прошел день младшей, потому что все равно. аддамс никогда не нужна была ласка и тепло. в этом нуждалась только синклер. инид — это яркость, наивность и добродушие. это открытость ко всему новому, это белый, желтый, красный, синий, в общем, многообразие всех цветов. но розовый — любимый. это вечная улыбка и позитив, но, в то же время, это плаксивость, страсть, энергичность, это впечатлительность, совестливость и трусость. это сентиментальность и взволнованность, это порывистость и скромность. это тишина и звуки моря. это спокойствие, уют, тепло, дом, теплый хлеб и вкусный чай.это любовь во всем ее проявлении.
младшая всегда старалась подарить аддамс поддержку, заботу, понимание и, черт возьми, любовь. но, кажется, её самоотверженность уэнсдэй не оценила. она повела себя чересчур неблагодарно, воспользовавшись телом инид, её добротой и наивностью, а после оставив как щенка. инид называет её 'милая' даже после горестных времен, говоря: 'если ты хочешь, милая, мы можем переступить грань', но разве они не уже? их отношения токсичны, они отвратительны, почему она продолжает возвращаться? такие люди, как синклер, бывают единожды. она как благословение в чужой жизни. милая, дружелюбная, талантливая и решительная. но уэнсдэй аддамс не оценила этот дар. все, что ей было нужно, это секс и, как оказалось, свободные отношения. но похоже, это было нужно только старшей. каждый раз, когда уэнсдэй проводила ночь не с ней; каждый раз, когда инид вновь видела фотографии кареглазой в объятьях новой девушки; каждый раз, когда аддамс не отвечала на звонки — младшая лишь улыбалась, медленно угасая внутри, ведь она прекрасно знала. знала, что если сегодня не среда, пятница или воскресенье, то юркий язык уэнсдэй уже блуждает во рту какой-нибудь красивой и горячей студентки. боль, сотканная из разочарования в самой себе и огорчения, что прекрасная уэнсдэй аддамс не с младшей. раньше светловолосая могла прийти в любой день недели, чтобы увидеться со своим любимым человеком, но со временем уэнсдэй начала откладывать встречи, а любимый человек стал не только ее. 'приходи завтра, сегодня не получится' 'вчера было неплохо, давай повторим, но не сегодня? ' 'приходи послезавтра' — почему мы занимаемся сексом лишь по расписанию? почему я не могу придти к тебе во вторник, уэнс? — потому что я провожу время с другими, — старшая замечает этот взгляд, пропитанный обидой и слезами и добавляет, — у нас свободные отношения, в чем проблема? — проблема в том, что я не хочу свободные отношения, — девушка набирает новую порцию воздуха в легкие, — я хочу целовать тебя, обнимать со всей нежностью, фотографировать на пленку, оставаться до утра, не уезжая на очередном такси поздно ночью, ощущать твой аромат всегда, а не чей-то снова на тебе, нежно и трепетно держаться с тобой за руку, танцевать всю ночь под глупую музыку вместе с тобой, я хочу любить тебя, уэнсдэй аддамс. — ты душишь меня своей любовью. и слёзы льются ручьями, хочется устраивать драки на кулаках со своим идиотским отражением в зеркале, потому что начинаешь понимать, что жизнь не всегда усыпана блёстками. синклер совершенно ясно осознает: ничто не ранит так, как когда остаёшься в дураках от любви, ничто не ранит так, как когда думаешь, что недостаточно подходишь. и это разочаровывает. её душа всегда будет тянуться к старшей. инид всегда будет чертовски влюблённой идиоткой, а её сердце навсегда останется тлеть никчёмным огоньком в восхитительных руках темноволосой бестии. старшая будет восхищаться ею только в постели. больше у них с инид ничего нет. разве что, воспоминания о том, как начинались их отношения, как нежно тогда смотрели друг на друга девушки и улыбались. только, если инид делала это искренне, то, насчет старшей никто не уверен. даже она сама. если инид пыталась поговорить о чем-то, узнать что-то о уэнсдэй, то та не одобряла эту затейливую идею. она практически не разговаривала, но все же иногда приходилось. редко это было что-то кроме 'принеси воды', 'давай быстрее', 'хочу погрубее' и всякие 'шлепни/переверни/придуши меня'. но когда случалось произносить более трех фраз за вечер, то тогда каждый понимал, что им не о чем поговорить, они полные противоположности. уэнсдэй мало что знает об инид, а та мало что знает о уэнсдэй. аддамс никогда не интересовалась тем, как дела у младшей, все ли у нее в порядке, не нужна ли ей помощь. ей просто это неинтересно. а синклер в свою очередь много раз спрашивала об увлечениях старшей, покушала ли она сегодня, любимой книге или фильме, о том, как ей спалось, как прошел ее день. но старшая отвечает лишь одно до того тошнотворное. 'неважно' но инид не смеет навязываться, докучать и надоедать ей. её не нужно злить. все в порядке, каждая пара такая, инид уверена… ну, или надеется на это. это вполне здоровые отношения и она счастлива. искренне, как маленький ребенок, верит, что уэнсдэй интересует не только ее тело, но и ее душа ей также важна. конечно важна. она гораздо интереснее тех девушек, с которыми кареглазая проводит время, ведь те всего лишь на одну ночь, такие глупые. а инид важная особа в доме старшей, целых три дня в неделю! значит, она ее любит? конечно любит. но эти мысли улетучиваются из глупой взъерошенной макушки очень быстро, лишь стоит уэнсдэй только сказать: — давай попробуем позу шестьдесят девять. и инид кивает, а внутри все продолжает рушиться. красивый дом, о котором они мечтали с уэнсдэй, сейчас с крахом рушится внутри девушки также, как и их остатки любви. сегодня не тот долгожданный день, когда можно вновь попробовать губы старшей, на которых как всегда матовая бордовая помада. сегодня лишь вторник, еще один мучительный день для инид, чье сердце бороздит океаны отчаяния в ожидании этих трех дней недели. она живет лишь в среду, пятницу и воскресенье. тогда она вновь касается молочной кожи старшей, стараясь отдать хотя бы там всю свою нежность. а остальные дни не существуют. она выживает, а сердце неописуемо болит, но синклер улыбается. улыбается через мучительный поток слез, зная, что аддамс в эту ночь не одна. 'мне нужно поговорить с тобой' сердце будто оживает, выкарабкивается из мучительной спячки и бешено стучит. с необъяснимой скоростью, известной только младшей. и девушка бросает все на свете, лишь бы быстрее оказаться рядом с восхитительной аддамс, вновь быть с ней в одном помещении и дышать одними сгустками воздуха. но когда инид слышит те самые слова, безжалостно вырвавшиеся из уст старшей, то становится неописуемо больно. — уэнсдэй, ты же любишь меня! — позволяет себе такую оплошность синклер, хватая девушку за локоть. но даже так, это не грубый жест, вовсе нет. младшая никогда не сделает ничего грубого, — а даже если нет, то я люблю тебя настолько, что этой любви хватит на двоих. она нигде не чувствует дом, кроме рук темноволосой. и если любовь должна быть трагедией, то она готова следовать любым законам романтизма. лишь бы быть с ней. — посмотри на меня, прошу тебя! — умоляюще просит светловолосая, начиная срывать голос на крик. внутри все переломано, у неё уже не хватает слез, которые она может выплакать и освободить свою душу от бесконечной боли, у неё уже не хватает голоса для того, чтобы кричать и умолять всех о помощи, потому что она понимает, как это бесполезно.***
последнее время инид стала заносчивее, и это крайне выводило из себя. почему только сейчас она начала скулить о том, как ей плохо в их отношениях, как ей хочется внимания? докучает вместе с предстоящими экзаменами, потому уэнсдэй реагирует резче обычного. от нападок агрессии и раздражительности не спасает ничего, что спасало раньше: ни секс, ни сигареты, ни свидания на один раз, ни инид синклер. уже не было сообщений «доброе утро, chaton <з» и «спокойной ночи, милая», не было разных фотографий и видео, не было вопросов об аддамс, дающие старшей почувствовать, что она нужна кому-то. а нужен ли кто-то ей? самокопание продолжается уже почти два года. второе ноября — годовщина отношений с инид, второго ноября — годовщина, когда собственная личность начала гнить. всегда ли она была такой? уэнсдэй очень трудно вспомнить себя в «молодые» годы, и уж тем более вспомнить, какой характер был тогда, какие люди её окружали. ни лиц так называемых «друзей», одноклассников, знакомых. будто бы все они были нарисованы простым карандашом, а кто-то нежданный взял резинку и стёр их лица, оставив лишь мутный след грифеля и тёмные катышки. девушка уже потеряла надежду самой добраться до истины, уже просто нет сил стараться. а старалась ли она по-настоящему? были ли эти силы вообще? силы понять, что она делает не так. нет. она ни разу не бралась всерьёз, и всё привело к самобичеванию. но так же проще, верно? проще навязывать себе, как тебе плохо; проще срываться на других; проще позволить желчи пожирать себя; проще абстрагироваться от общества и быть наедине с собой. такой тактики придерживалась аддамс, наверное, всю свою сознательную жизнь. но ничто не вечно, даже собственное сознание. брюнетку начало мучать чувство паники и собственной незащищённости: будто она не одна в квартире, не одна в комнате, не одна в собственных мыслях. словно даже под черепной коробкой кто-то скребётся, намереваясь достать её. тени устрашающе скользили по полу, шорохи казались когтистыми лапами, что вот-вот проломят хилую деревянную дверь, и их обладатели сожрут её с потрохами. возможно это было голосом последнего живого внутри неё, а может она просто едет крышей. она предпочла второй вариант. опираясь на советы в интернете она купила каких-то таблеток, начиная употреблять по рецепту внутри упаковок. и, чудо, препараты действительно помогали, но у этого чуда была и обратная сторона медали. после приёма неистово раскалывалась голова, бросало то в жар, то в холод, то в дрожь, словно над ней измывается сам дьявол. таковы были побочные эффекты, но она была готова терпеть, лишь бы снова не ощущать себя маленьким котёнком под дождём. не ощущать себя слабачкой.***
ситуация усугублялась — это нечто достаёт её в собственном сне. глаза. много, много глаз, глядящие на неё по-разному: с осуждением, с безразличием, с любовью, со слезами, с восхищением, с надеждой, со злостью. со всем, чем можно. глаза могут так много сказать на самом деле. и нигде от них не спрячешься, они достанут тебя везде. заглянут в твою душу и перековыряют её, вывернув наизнанку. странный, непонятный, быстрый говор. он был настолько рьяный, что еле как можно было вытянуть хотя бы одно слово, но всё равно это ничего не даёт. возможно в нём таилось осуждение, возможно злоба, возможно упрёк, возможно унижение. в каком-то смысле это было стимулом лечь спать, чтобы попытаться понять, что же говорят ей эти голоса. но, что было самым страшным, невыносимым, вгоняющим лезвие ножа в сердце по самую ручку — инид. плачущая инид. она всё плакала и плакала, кажется, с каждым разом только сильнее, только громче, только жалостливее. уэнсдэй старалась успокоить её, но всё было тщетно. ни объятия, ни слова, ни поцелуи. словно это было… уже не нужно? всё это стало настолько невыносимым, что одной аддамс уже не справлялась. она даже позабыла о социальных сетях, о мобильном в целом, в котором, казалось, вся её жизнь. ей жизненно необходимо было поделиться об этом с кем-то, но написать инид она не решалась. не нужно давать ей лишний повод для волнения и так бесцеремонно сообщать о своей проблеме, когда сама старшая всегда это игнорировала со стороны светловолосой. ещё одним близким человеком для неё была подруга детства — бьянка барклай. когда маленькая уэнс приезжала к бабушке с дедушкой на лето — виделась с бьянкой, так они и познакомились. а потом оказалось что и живут одни в одном городе, и дома их не так уж далеко друг от друга, и школа одна. — уэнс, это не шутки. тебе пора к психотерапевту. давно, между прочим, — девушка серьёзно смотрела на подругу, а сердце учащало ритм. всё, что рассказала аддамс — это точно даже не половина всего, что происходило с ней, с её, оказывается, девушкой, с её жизнью. это безумно беспокоило, и барклай никак не оправдывала отношение своей подруги к инид. это неправильно и отвратительно, она даже никогда бы не подумала, что человек, которого она знает бóльшую часть своей жизни, такой чёрствый и токсичный. сероглазая тяжело вздыхает, хрустя от волнения пальцами. от уэнсдэй так и веяло чем-то недобрым, и выглядела она так, будто её мучают круглые сутки. и пахнет от неё уже даже не чапманом, а антибиотиками и чем-то таким… вроде ацетона. — у моей мамы есть хорошая знакомая психотерапевт. я напишу тебе её номер. только, пожалуйста, позвони ей. если ты вправду хочешь выбраться из всего этого — одна ты не справишься, и даже любовь инид тебе не поможет. если она у неё ещё осталась, — тихо добавляет бьянка, поглаживая пальцем большой руки шершавую от холода руку подруги. было очень страшно взять телефон в руки и набрать этой женщине, да даже и не хотелось. это будет провалом, белым флагом, сулящим о том, что она сдалась. это же не навсегда, это пройдёт, лучик синклер ещё вернётся. всегда возвращалась. но, кажется, звоночком стал сегодняшний сон, где была уже не плачущая блондинка, а безразлично на аддамс смотрящая, после уходящая куда-то во тьму. она пыталась догнать, отчаянно сбиваясь о свои ноги, задыхаясь прокуренными лёгкими. вдалеке появляется свет, к которому они всё приближались и приближались, и вот старшая уже, казалось, была готова ухватить блондинку за руку, но та ускользает от неё в свет и пропадает, оставляя её одну. значит ли это, что уэнсдэй не место в светлом будущем инид?***
инид всегда была слишком хороша для старшей аддамс. такие, как синклер, никогда не пьют, не пробуют курить, не знают слова 'наркотики' и не сбегают по ночам на страшные вечеринки. зато они знают каждый предмет в школе на пять, сажают гербарий и подкармливают бездомных котят. инид слишком правильная и умная, она увлекается небом, звездами, планетами, любит астрологию, дома у неё стоит большой телескоп, а на стене висит рисунок с различными созвездиями. а ещё она добрая-добрая. её щеки горят ярким румянцем цвета спелого яблока, а губы на вкус и цвет, словно самый приторный крем. её взгляд такой тёплый, такой нежный и ласкающий, как солнце на жарком пляже в середине знойного июля. она любит котиков, вырезки из модных журналов и тёплое какао, которое пьёт даже летом. но в один момент, синклер нарушила все стереотипы о хороших девочках, и сделала она это сразу же, как только встретила уэнсдэй. она сломала систему окончательно и бесповоротно, стоило ей впервые взглянуть в эти озорные и горящие страстью кошачьи глаза напротив. и ради неё, младшая готова исправить свою правильность, попробовать запретное. только уэнсдэй аддамс не оценит эти жертвы, увы и ах! инид синклер сидит за учебниками какую ночь, пытаясь нагнать упущенное и исправить свои тройки. ха-ха, круглая отличница? она была ей.до встречи с уэнсдэй аддамс.
***
— здравствуйте, я по записи на двенадцать, — произнести это далось с необъяснимым трудом, сквозь ком в горле, сквозь металлическую проволоку в животе. пришлось координально привести себя в порядок, чтобы явиться к психотерапевту в адекватном виде. — уэнсдэй аддамс, кажется? здравствуй, присаживайся, — женщина средних лет носом указала на тёмно-синий диванчик, когда она сама сидела за столом. кабинет был довольно уютным, будто располагал к себе и не казался какой-то тюрьмой или камерой пыток, — я элизабет, можешь звать меня элис. чай, кофе? — эм, кофе, если можно, — темноволосая не успела сообразить и уловить мысль, честно, она даже не расслышала, как зовут врача. её сознание утекает, возможно из-за сонливости, а может из-за волнения. было очень страшно что-либо рассказать, что если её сочтут за сумасшедшую и сразу спекут в жёлтый дом? а если кому-то расскажут? если инид узнает? если… — что тебя побудило обратиться ко мне? — из мыслей вырвал мягкий голос и струящийся запах кофе и молока. чашка стояла перед ней на журнальном столике, а русоволосая дама уже сидела на своём месте. вроде она что-то говорила про элис…? аддамс замялась на этом вопросе, и элизабет увидела это невооружённым глазом. — не волнуйся, глубоко вдохни и постепенно начни рассказывать. всё хорошо, это будет только между нами, я постараюсь помочь, чем смогу, — зелёные глаза с добротой и заботой смотрели на неё, что девушке стало как-то… не по себе? не по себе от того, что незнакомая женщина обращается с ней уважительнее и вежливее, чем… — я хочу разобраться в себе, — как на духу выпалила кареглазая, возможно, слишком резко, — меня беспокоит моё отношение к партнёру, а последнее время странные сны и чувство паники, будто я не одна, будто на меня вечно смотрят. — что насчёт отношений с партнёром? в чём именно проблема? — мягко поинтересовалась женщина. — я абьюзер в них. я безразлична, чересчур груба временами, заносчива, зачастую манипулирую, только бы она осталась со мной. только что бы продолжала любить и быть рядом, когда оно мне надо. я не понимаю, почему я не могу дать ей этого в ответ. меня передёргивает от одной мысли обнять её или написать простое «я тебя люблю», — темноволосая упустила то, что выдала личность своего партнёра. точнее, партнёрши. но элис даже не заострила на этом внимания, ей важна была сама проблема. и это радовало. — и ты осознаёшь, что это неправильно? — я считаю… считала это в порядке вещей, — поправила себя аддамс, сделав глоток обжигающего горло напитка. — у тебя были отношения до этого? в них всё было также? — ну… почти. мы очень быстро расстались с ним, потому что… — ты вела себя точно также? — перебила женщина, но попала ровно в цель. от удивления уэнсдэй могла только кивнуть. элизабет отвела взгляд к потолку, словно задумываясь над чем-то. — в каких отношениях были твои родители? — наконец, спустя эту тяжкую минуту, спрашивает психотерапевт. вопрос звенящим эхом раздаётся в ушах, давя на голову тисками. не то что бы это табу для аддамс, но тема неприятная. детство помнится мутно, потому ей пришлось хорошо подумать, чтобы вспомнить хотя бы отрывки, которые могут быть полезны в её ответе. — я помню что они развелись, когда мне было лет четырнадцать. до этого возраста мало что приходит в голову кроме их ссор и отношение матери к отцу. он, по правде, очень хороший человек. вроде как мы ездили на рыбалку с ним, устраивали борьбу по фехтованию… помню когда я сказала, что слушаю фри дейс грейс — он пришёл ко мне в футболке с их логотипом и виниловыми пластинками в руках. мы долго отрывались, — девушка не заметила, как на её лице появилось очертание улыбки, пока она рассказывала про отца. она так скучает по тем дням, по их времяпрепровождению. так интересно пообщаться с ним сейчас… — он вправду очень хороший человек, — с улыбкой сказала психотерапевт, — но что насчёт твоей мамы? аддамс осеклась, прекратив прикусив нижнюю губу на долю секунды и взяв чашку с кофе обратно, делая глоток. — она мало интересовалась моими увлечениями, скорее, даже недолюбливала их и меня вместе с ними. она пилила отца ни за что, когда он приходил к ней с предложением куда-то сходить всем вместе — она всё фыркала. совсем не помню, когда они обнимались или хотя бы держались за руки. наверное, только на старых фотографиях студенческих годóв. — из того, что ты рассказала, ты не замечаешь что-то подозрительное? темноволосая вздёргивает голову, устремляя взгляд на женщину. подозрительное? что подозрительного? вероятнее, в её глазах психотерапевт считала вопрос вопрос, потому не дождавшись ответа элизабет продолжила свою мысль. — твоя подозрительная схожесть с матерью. понимаю, это может звучать немного грубо и, ты, возможно, отрицаешь, что между тобой и ней есть какая-то параллель, но это так. посмотри сама: грубость по отношению к партнёру, безразличие, не тактильность. она часто манипулировала им? — им — нет. другими мужчинами, с которыми она встречалась. они давали деньги мне на одежду и другое, а потом она их бросала, — будто на автомате ответила уэнсдэй, смотря куда-то в пол. не хотелось верить, что она стала тем человеком, которого недолюбливала. неужели это вправду так? быть не может… психолог недолго помолчала и встала со своего места, подходя к обеспокоенной клиентке и присаживаясь рядом, положив руки на её плечи. желудок неприятно скрутило от чужих касаний, но уэнсдэй промолчала. — не переживай, главное, что ты поняла проблему, пусть и таким путём. мы обязательно справимся, думаю, пары-тройки сеансов будет достаточно. главное, чтобы ты сама приложила руку и открылась мне, иначе ничего не изменится, — женщина подбадривающие похлопала по плечам и улыбнулась, заставив темноволосую немного расслабиться, но не до конца. шок всё ещё овладевал её разумом и телом, даже больше, чем сон. — спасибо вам, — тихо, будто нехотя произнесла кареглазая, подняв взгляд на элис. — это моя работа. и если что — пиши мне. я постараюсь ответить и помочь, — всё ещё улыбаясь психотерапевт отошла обратно к своему столу, присаживаясь и что-то записывая в массивную тетрадь: кажется, делая заметки. — тебе удобно завтра в это же время? — уэнсдэй лишь легонько кивает, поднимаясь с места. в теле странная, но привычная тяжесть, что тащит обратно на диван, но девушка усердно старалась дальше стоять на ногах. — хорошо, тогда до завтра, — элизабет помахала рукой — до завтра, — аддамс уже была готова развернуться к выходу, но одернула себя на мысли, что из приличия на прощание можно хотя бы помахать. неловко качнув рукой в воздухе в прощальном жесте, она сократила расстояние между манящим своей мягкостью диваном и выходом, скрываясь за дверью. дома предстоит о многом подумать…***
походы к элизабет продолжались на протяжении месяца, и это, на самом деле, давало свои плоды. психотерапевт строго настрого запретила употреблять купленные аддамс таблетки, женщина общалась с ней и раскрывала её прошлое всё больше, объясняя ей корень проблемы и стараясь этот корень выдернуть. и постепенно эти самые корни, вросшие, казалось бы, намертво в землю, покидали её, и самой уэнсдэй от этого становилось легче и проще. девушка просто не могла описать этого чувства… свободы? никогда не было так легко, а ведь нужно было просто прекратить зарывать саму себя. от этого действительно проще. и ведь звучит так банально, но почему она сама не додумалась до этого? не ясно. пока не ясно. но есть в этом доля правды — даже самые очевидные вещи в самих себе кажутся нам загадкой, и нужен кто-то, кто даст на неё ответ. аддамс готовилась к встрече со своей девушкой, если инид ещё можно так называть. сеансы с элис, конечно, полезны, но после них темноволосая ещё не виделась с младшей, и начинать всё с чистого листа, вести себя по-другому — необъяснимо страшно. она же не знает, как это. что если так будет только хуже? что если она снова сорвётся на блондинку с ничего? вот что вызывало у неё панику.***
уэнсдэй редко была у младшей дома. пришлось покопаться в их переписке и долистать до самого начала, чтобы найти адрес. она даже не уверена, не съехала ли синклер оттуда. девушка решила жить отдельно от родителей, так как совсем скоро сдача экзамена и ей стоит лучше готовиться, а наличие пяти братьев и родителей, что давили на неё, немного раздражает и выматывает. она безусловно всех их очень любит, и потому хочет хорошо всё сдать и отучиться, чтобы поступить на бюджет. аддамс вряд-ли ожидаемый тут гость, но всё-таки она решила приехать даже не предупредив. чтобы не вылететь раньше времени за порог. кажется, из пачки ушло сигареты так две, пока она всё мельтешила у двери с номером тридцать семь. в руке шуршит пакет с любимыми сладостями светловолосой: уэнсдэй помнит об этом. за дверью что-то шуршит, прямо как нечто в её квартире, и мысли об этом заставляют всё внутри съёжиться. сердце так и рвётся из груди, наворачивая кульбиты одни за другим. но наконец-то она решается: поднимает руку и костяшками пальцев стучит по металлической поверхности двери. стук. стук. стук.***
каждый раз, когда наступал долгожданный день встречи, инид сбегала. она сбегала из дома через окно, а возвращаясь, открывала дверь ключом, подсвечивая фонариком телефона, потому что темно, хоть глаза выколи! синклер пробирается на цыпочках, молясь о том, чтобы никто из родных не услышал топанье плюшевых тапочков, которые она уже успела надеть, глупышка. и, когда обман случайным образом вскрывается, из-за того, что младшая случайно, но с неописуемым грохотом, роняет телефон (как же глупо!), то ей приходится очень несладко. очень несладко. возможно, это еще одна причина, почему её родители буквально ненавидят аддамс. хотя, этих причин еще очень и очень много, не досчитаешься на пальцах (а ведь правда, даже не пробуйте). и вот, в очередной раз, она усердно учит. учит и учит, черт возьми. может стоит хотя бы ненадолго отвлечься, инид синклер? «чертова заучка, господи», — держится в голове на периферии. постепенно встречи с уэнсдэй прекратились. они будто растворились в воздухе. будто их никогда и не было отроду. будто инид никогда и не влюблялась в самую популярную девушку университета. будто это не она теряла голову от одного лишь взгляда старшей. будто это не она оказалась в ловушке собственных чувств. та, что всегда всем улыбается, обладает глазами ясными, как весенняя, прорастающая сквозь безграничную землю травка, носит цветочные платья и покупает корзины с пионами по утрам у бабушках на рынке. именно она этой ночью страдает от разбитого сердца, и ее слезы рекой текут по белой подушке. инид писала темноволосой каждый день, каждый день звонила и каждый день неотрывно следила за ее твиттером (хотя он не подавал признаков жизни, но для аддамс это не странность), она беспокоилась, каждый раз с замиранием сердца ждала сообщение от старшей, но все ее ожидания были растоптаны в прах. и она испугалась. не за себя и не за свои чувства, которые разбились о морское дно.она испугалась за уэнсдэй.
синклер бежала, спотыкаясь об очередной дурацкий камень, лелея надежду на то, что все образуется, что сейчас кареглазая откроет дверь в свою квартиру и снова впустит ее, как брошенного щенка. но этого не произошло. старшая тогда так и не открыла дверь, не впустила её в свою теплую квартиру (а может не впустила в свое сердце, если у нее, оно конечно есть?), которая напрочь отдавала запахом шоколада и вишни. а ответом послужила лишь гробовая тишина. в ней темно и беззвучно, из-за чего становится страшно. уэнсдэй аддамс будто перестала существовать, а мечты действительно лопнули как мыльные пузыри. и становится невыносимо больно оттого, что тебя бросили на землю, даже не отряхнув от едкой пыли, противной грязи и нарастающей боли. где-то там, глубоко в сердце. светловолосая откладывает учебники в сторону, и неосознанно, на первом же листе скомканной бумаги, вырисовывает те самые особенные черты девушки, которые запомнились ей еще при первой встрече. две черные косы, ровно распределенная по губам бордовая помада (она еще и на вкус оказалась прямо как вишня! инид убедилась в этом, попробовав желанные губы на вкус), кошачьи, но оттого не менее выразительные глаза и длинная шея с серебряной цепочкой. если не в реальности, то пусть хотя бы здесь, на гребаном листочке, будет существовать прекрасная уэнсдэй аддамс. а на обратной стороне, инид подписывает:'я спрашивала: 'если мы обе на дне, так давай тонуть вместе? ', и ты согласилась. но почему ты умолчала, что у тебя есть акваланг, когда у меня его не было? '
это всего лишь пару строк, но даже благодаря им она чувствует удушающую боль, ведь эти строчки буквально описывали их никчемные 'отношения' со старшей. у аддамс был почти незаметный, но одурманивающий и пьяный аромат, кружащий голову. младшая сразу поняла, что этот запах — то, чему она готова была посвятить свои поэмы и бессонные ночи, проведенные за написанием од и восхваляющих песен. и даже, если темноволосая не рядом, то синклер все равно пишет давно полюбившиеся строчки о прекрасной любви в блокнот.'я посмотрю в твои глаза и скажу, что скучала. в великолепных воспоминаниях капает дождь, пока я танцую в одиночестве. когда туман рассеется, я буду бегать с мокрыми ногами, тогда ты обними меня. эта луна выглядит такой одинокой. кажется, она плачет в ярком ночном небе. я знала, что когда-нибудь утром мне захочется остаться в твоём небе, словно звезда. каждый день и каждое мгновение, если бы я знала, что так будет, я постаралась бы запомнить все.'
***
стук. инид вздрагивает от неожиданности, настолько сильно она погрузилась в свои стихи и мысли, от чего даже карандаш выскакивает из нежных рук, приземляясь на пол. младшая смотрит на календарь, на котором помечены красными кружками эти три дня недели. почему именно красными? серыми отмечены остальные дни, то есть те, когда она не встречалась с аддамс. серый цвет — цвет, нагоняющий скуку, неприязнь и мрачность на светловолосую. именно такими были те дни. а красный — цвет, ассоциирующийся с прекрасной уэнсдэй аддамс, на губах которой как всегда бордовая помада. страстный, манящий и просто восхитительный цвет. почему инид посмотрела на календарь тогда? она сама не знает ответ. может, она уже сбилась со счету, какой сегодня день, ведь настолько они были все отвратительны и однотипны без встреч с ней? возможно. но она искренне улыбается, ведь красные кружки, который она так тщательно выводила, еще не стерлись.как и любовь к прекрасному. то есть к уэнсдэй аддамс.
старшая правда была прекрасна, как весенняя ночь, как стрекот летних светлячков в полной темноте. она была сладка и вязка, как виноград, и эти воспоминания так просто не выкинуть из головы. жар ее темных, как ночь волос, обжег до самого сердца, оставив следы не только на девственной коже инид, но и на всех внутренних органах. своими взглядами глубоких, цвета кофейных зерен глаз аддамс прожигала, словно кислотой обливала, всю душу, оставляя на ней противные язвы, а младшая без сожалений подстраивалась под пытки, построенные лишь под её тело. под биение лишь её сердца. быть мертвой от рук уэнсдэй — честь для неё. синклер устало подрывается с места, будто у нее уже нет сил. вся жизненная необходимость находилась в одной лишь темноволосой бестии. стук-стук. от усталости не остается и следа, стоит незваному гостю постучать ещё раз. и инид не злится, потому что это она слишком медлительна, сама виновата, не нужно заставлять ждать! она привыкла подрываться по первому щелчку, все в порядке. девушка заливисто смеется, скользя своими мягкими тапочками по полу, уже восклицая: 'бегу-бегу, подождите, не уходите! ' но улыбка прячется, как солнышко перед затяжной тучей, также быстро, как она, собственно и выходит из своего убежища, стоит лишь открыть дверь.лишь один момент, но такое чувство, будто вечность.
их разделяют пару сантиметров, но кажется, будто огромная пропасть. такая глубокая, даже страшно представить, что произойдет, если ты в нее упадешь. весь мир переворачивается и начинает заклеивать все свои кровавые ранки пластырями, стоит лишь вновь увидеть обворожительную уэнсдэй аддамс. а она стоит перед ней в домашнем: в широкой футболке, коротких шортах, заколотыми волосами по бокам и в тапках. старшая часто недовольно смотрела на такую инид и говорила «ты должна быть женственнее», пока на самом деле внутри витали бабочки от того, какая она милая когда такая расслабленная, и как она ей доверяет. карие глаза уже не блестят так ярко и выразительно как раньше, но инид неважно. ведь ее глаза — все еще самое безопасное место для её сердца на всей многонаселенной планете; на ее губах уже нет той шикарной помады, вместо этого они выглядят достаточно кровоточащими и обкусаными. но инид неважно. ведь младшей достаточно прикоснуться своими нежными губами к чужим, и от ранок не останется и следа; волосы уже не выглядят так идеально как прежде, они немного взъерошенны. но инид неважно. она всегда готова запустить свои мягкие ладошки в макушку старшей, если та, конечно когда-нибудь позволит; от уэнсдэй уже не веет приятным шоколадом и старыми книгами, вместо этого в нос сразу врезается едкий запах каких-то таблеток. и это становится важно. на языке крутятся множество беспокоящих вопросов о самочувствии старшей, но инид не успевает их задать, посколько уэнсдэй решает быть смелее даже здесь, начиная говорить первой. ведь в её голове велик риск того, что сейчас перед ней захлопнут дверь. — ты вряд-ли ждала меня тут увидеть, конечно, да и вообще прости что так поздно, но… я что хотела сказать… — аддамс старается максимально расслабиться, чтобы быть с инид честной, как посоветовала ей специалист. стоит сказать обо всём, что она думает, чтобы прояснить младшей картину и максимально показать свои настоящие чувства и намерения, — я вела себя отвратительно, и эти свободные отношения не были ничем хорошим. я признаю, что являлась абьюзером и морально давила на тебя, пользовалась когда только мне надо, манипулировала, чтобы ты не бросила меня, часто срывалась и взваливала на тебя все свои проблемы, была холодной по отношению к тебе. я считала это вполне нормальным, я думала, что так у всех. думала с самого детства и до нынешних с тобой отношений. я… не знаю как по-другому, мне страшно вести себя по-новому, в целом окунуться в эту… любовь. я даже произношу это слово с трудом, но я вправду хотела бы этого. я не хочу быть похожей на свою мать, не хочу видеть твоих слёз, не хочу отпускать тебя. я бы хотела начать всё с чистого листа и измениться вместе с тобой, — очень хочется обнять девушку сейчас, но старшая не уверена, можно ли это сделать, потому ждёт. с трепетом ждёт, — … пожалуйста, прости меня и давай начнём сначала, волчонок, — темноволосая заканчивает свою речь, поджимая губы и уверенно, или с наигранной уверенностью, смотрит в глаза напротив. самые красивые глаза, которые она только видела. все остальное становится неважным, ведь инид, наверное, никогда не поверит в то, что происходящее это не очередной сладкий сон. это реальность, но наконец-то не суровая, которую она привыкла получать каждый день, а такая нежная и теплая, что становится неописуемо. радостно? она бы многое могла сказать тогда уэнсдэй. например то, будущее без нее — это бесцветный мир, однотонный и холодный, еще она обязательно погуляет с ней под ярким свечением луны, она всегда готова быть с ней рядом, она безумно влюблена в нее (и это еще мягко сказано), а еще уэнсдэй не просто сводит младшую с ума, она — воздух в её легких, и даже если небо упадет, то она никогда ее не отпустит, но язык ужасно заплетается от бесконечного количества любви к аддамс. их глупая любовь похожа на звезды, даже если её не видно, даже если они её не показывают, она навсегда существует, живет, дышит и сияет во тьме особенно ярко. они видят сияние и уже заведомо знают, что оно принадлежит им. и инид смеется. она вновь смеется, только через соленые слезы. но все в порядке.она наконец-то в порядке.
синклер без раздумий прижимается к теплому и родному плечу, немного опасаясь того, что аддамс оттолкнет ее, ведь она помнила, насколько старшей были противны ее прикосновения, но, видимо она не против? и в действительности: внутри темноволосой органы не скручивались в неприятный узел от прикосновений, далеко наооборот — сладкая патока тянулась сквозь всё тело, будто она расстает на месте прямо сейчас. — я знала, что ты когда-нибудь вспомнишь, — улыбка на лице расцветает еще сильнее, а на небе, кажется, появилась радуга. уэнсдэй аддамс вспомнила это нежное и волшебное 'волчонок', от чего даже сердцу становится спокойнее, — я никогда не была на тебя в обиде. никогда в жизни, представляешь? даже самой от этого смешно порой, — хихикает девушка, утирая быстрее слезы, чтобы они, не дай боже, попали на одежду старшей, — как бы я ни хотела, я не могла злиться на тебя, уэнс. и моя любовь к тебе не стала меньше, ни капли. я скучала по тебе, — говорит синклер, с замиранием сердца смотря в глаза прекрасной девушки, вспоминая недавние стихи, которые она писала, — я готова переступить грань еще раз, лишь бы быть с тобой, — инид отходит в сторону, открывая дверь уже пошире и бережно берет уэнсдэй за руку, сказав: 'заходи скорее! а то холодно, я сделаю чай.' словами не описать, что происходит сейчас внутри аддамс. всё взрывается разноцветным салютом, и это так приятно, и ни с чем не сравнимо. такие ощущения умеет дарить только инид и никто больше. старшая уверена, что это единственный человек во всей вселенной, наделённый этой невообразимой способностью. как зачарованная, брюнетка проходит внутрь, поглаживая бархатную руку большим пальцем будто бы на автомате. девушка неуверенно топчется в чужой прихожей: непривычна смена обстановки, да и к тому же находиться в доме своей партнерши, а не в своём. не в своей комнате, к которой она почти что приросла, не намереваясь даже вставать с постели, если бы не сеансы с элис и учёба. она была готова даже не есть: в этом попросту не было нужды, не было стимула что-либо делать для дальнейшего своего существования. в конце концов она всё-таки взяла себя в руки и начала хоть что-то предпринимать по-настоящему, чтобы не дать себе окончательно утонуть в болоте, в которое она сама себя погрузила. уэнсдэй прекрасно знает о неприязни родителей синклер к её личности и их «дружбе», потому насторожилась вдвойне. они, вроде, навещают её каждые выходные. но их, кажется, не было дома, раз уж из обуви только осенние ботинки младшей, а на вешалке лишь её плюшевая куртка. вздохнув с облегчением темноволосая потянулась к пуговицам на пальто, снимая верхнюю, холодную одежду, затем стягивая с шеи клетчатый шарф и засовывая в рукав. девушка осталась лишь в толстовке, и даже она пахла чем-то медицинским вперемешку со стиральным порошком и дымом, но веяло свежестью, которая будто бы старается заглушить запах медикаментов. старшая принимает совсем другие таблетки, не имеющие никаких сильных побочных эффектов. элизабет посоветовала пропить их, так как это полезно для нервной системы и не только. уэнсдэй, всё также за руку с блондинкой, проходит на её небольшую, но такую уютную кухню. а инид, неосознанно сжимая чужую ладонь, ощущает всем своим телом предательскую дрожь в коленях, наверное, так и не осознавая до конца, что произошло двумя минутами ранее. в это просто сложно поверить, да и не каждый сможет. поверить в то, что прямо сейчас ты можешь держаться за руку с самым дорогим для тебя человеком, не думая о возможных последствиях. это сказка, вымысел, басня. тогда становится интересно, с какой она моралью? синклер замечает у старшей пакет и удивлённо, даже немного растерянно на него смотрит, не понимая, что это. а вдруг, в нем какая-нибудь бомба? нет, глупо и безрассудно, аддамс бы ни за что стала умирать в ее квартире, да и к тому же вместе с ней. ведь, во-первых: старшая давно мечтала полететь в румынию, поэтому если и умирать, то только там. во вторых: уэнсдэй и без бомбы может умереть вместе с инид от скуки, ведь она не раз упоминала то, какая младшая нудная, прямо как заевшая пластинка. это, бесспорно, удручало. но! на смену удивлению приходит самый настоящий детский восторг, радостный возглас, ликование, а еще много-много конфетти, если бы было. — а у меня вот… к чаю, — немного затупившись произносит кареглазая, приподымая целлофановый пакет у себя в руке и протягивая перед собой. её инид, будто бы маленький заинтересованный во всём щенок, охнула и взяла сладкий презент, которого, честно говоря, не ожидала. и следом смеется. когда её веснушки так ярко сверкают, затмевая самое огромное небесное светило, заставляя солнечных зайчиков ревновать и завидовать дружелюбности и жизнелюбию младшей. когда она сверкает белизной зубов и по-детски прикрывает рот ладошкой, боясь, что аддамс сочтет её невоспитанной и некультурной. это было неожиданно, даже очень, и возможно, в этом ничего такого особенного, но для инид это был самый настоящий подарок. невероятно важный подарок. ещё и со своими любимыми сладостями. это грело душу, как и факт, что аддамс запомнила такую, казалось бы, мелочь. — мои любимые конфетки! ты серьезно про них еще помнишь? — хихикнула девушка, перехватывая пакет за ручки и крепко сжимая в руках. случайно образуется неловкая пауза, и синклер прерывает её, опомнившись, что надо бы поблагодарить, — ... а, ох, спасибо большое! будто лампочка ярким светом загорается в голове у младшей, и она начала суетливо мельтешить по кухне, чтобы заварить чай, тот самый чёрный с карамелью, ведь она тоже помнит предпочтения старшей, но это и не удивительно. порой кажется, будто инид синклер вообще знает всю жизнь уэнсдэй от 'а' до 'я'. наверное, никто так и не понял, когда кухня превратилась в какое-то артхаусное кино, в котором было даже страшно находиться, не дай боже тебя собьют с ног! инид просто слишком… гиперактивна? да, именно. а причина до дури простая и очевидная, что смешно становится. она боится. невероятно боится того, что уэнсдэй аддамс опять ее покинет, но уже никогда-никогда не вернется. она больше не постучит, больше не принесет ей тех самых вкусных конфет, больше не поговорит с ней. и тогда свет внутри неё потухнет уже навсегда. кареглазая лишь наблюдала какое-то время, пока блондинка всё-таки не остановилась на долю секунды у кухонного стола, вспоминая, положила ли она сахар. но мысли будто лопаются как жвачка со вкусом лесных ягод (самая любимая у инид), ведь старшая, пусть не так уверенно, как обычно, но подходит сзади и окольцовывает тонкую талию девушки, прижавшись и укладывая свою голову на её плечо. руки аддамс уже не такие теплые, как при первой встрече, но они все такие же родные. и инид, конечно бы, безусловно могла, но не хотела думать о том, сколько раз эти руки касались других девушек, которые в её представлении намного красивее, чем она сама. но не сейчас и точно не сегодня хотелось думать об этом. ведь сейчас они только вдвоем и это так прекрасно. — не торопись так, я не скоро уйду, — тихо и будто бы убаюкивающе проговорила кареглазая, глубоко вздыхая. «больше интересуйся ею», — как ты? всё было нормально, пока… меня не было? — сердцебиение увеличило свои обороты от страха, что она не так сформулировала свою мысль и сейчас инид снова расстроится. этого нельзя допустить. — все в порядке, не волнуйся! , — улыбается синклер, аккуратно, будто бы боясь спугнуть, едва ли поглаживает руки старшей. они серьезно сейчас непринужденно стоят, ощущают тепло друг друга и ждут ароматного чая? они наконец-то по-настоящему… вместе? это настолько странно, будто не по-настоящему, будто это иллюзия или обман, но это правда. уэнсдэй больше не противны ее прикосновения? ее разговоры? ее запах?не противна она?
неописуемое удивление и множество вопросов в голове о самочувствии темноволосой, которые никак не могут выбраться наружу и рискнуть быть услышанными. но они подождут, потому что и сама уэнсдэй не прочь сейчас позадавать вопросы инид. непростые вопросы. — я просто… очень скучала по тебе. думаю это не удивительно, — неловко проговаривает светловолосая, переводя взгляд на мягкий ковер, на котором они стояли, — просто… я всегда буду лишь влюбленной дурочкой, которую ты не будешь воспринимать всерьез, верно, уэнс? это ведь так? но, не подумай, я тебя не обвиняю, все хорошо! — и синклер быстрее утирает слезы, чтобы не выглядеть как маленькая и глупая девочка, — пожалуйста, поверь мне. если моя роль в твоей жизни — быть запасным вариантом, то для меня это честь, ведь эта роль в твоей жизни, — и инид больше не выдерживает: слёзы неконтролируемо льются, она в спешке поворачивается к студентке и обнимает ее за шею, — прости, все должно было закончиться на моем 'все в порядке'. они смотрят друг на друга, не отрываясь ни на секунду, буквально взглядами проникая в чужие тела, разряд тока все сильнее насыщается электрическими импульсами, а воздух и атмосфера вокруг накаляются. в комнате становится так жарко, а слова инид бьют по ушам, и горячее ощущение растекается по телу. это чувствуется в покалывающих губах и чешущихся пальцах. так дико хочется коснуться, но еще сильнее хочется соприкоснуться губами, не так ли? молчание наполняет комнату, но дрожащий голос все же находит силы произнести: — если бы мы имели право на счастье, как и все, ты бы правда сыграла мне тогда на гитаре?***
— ты играешь на гитаре? — удивленно спрашивает светловолосая, рассматривая инструмент в углу комнаты. — немного, — пожимает плечами аддамс, не понимая, к чему вопрос. — а если бы… — синклер замолкает, уже неуверенная в том, хочет ли она продолжить, — если бы у нас были простые отношения, как у всех, то ты бы сыграла мне на ней? — переводит взгляд младшая на девушку, на лице которой сразу же расплывается усмешка, из-за чего становится даже как-то неловко. неужели она задала такой глупый вопрос? — вновь душевные разговоры, инид? , — смеется кареглазая, но все же, саркастично добавляет, — если ты настолько хочешь, я могу сыграть тебе на гитаре в каком-нибудь кафе. — если такое когда-нибудь случится, то я буду приходить в это кафе каждый день, уэнсдэй аддамс, — улыбается инид, ощущая мучительный ком в горле.***
неприятно кольнуло под рёбрами. уэнсдэй ни за что бы в жизни не подумала, как больно слышать о себе правду. нет, скорее, мысль промелькнула бы незаметно, на время затяжки сигареты, и улетучилась бы вместе с дымом в небытие. но, в отличии от едкой субстанции, не въелась бы в организм с корнями. не стала бы привычкой прокручивать у себя в голове «я настолько ужасна?» «я причиняю боль?» «меня любят?», но за последнее время ситуация с этим успела поменяться. и не только с этим. если уж откровенно говоря, даже в данный момент в значительной степени под черепной коробкой шебуршат мысли разного типа, но все они сводятся к девушке, что прямо сейчас так отчаянно, и в то же время боязно жмётся ближе и изо всех сил сдерживала слёзы. она сильная девочка, уэнсдэй знает. всегда знала. по крайне мере, хочется так думать. но как бы не жгло глаза её же проступки, это есть явь — самая настоящая, такая же реальная, как лимонные деревья в мексике. такие же кислые, как привкус обиды на языке. и ни в коем случае не на синклер — на себя и только себя. этому нет и не будет оправдания, списывать на проблемы — слабость. к тому же на тот период аддамс мыслила предельно ясно и отдавала отчёт своим действиям и изречениям. ну, почти всегда. неожиданно для себя же девушка вновь возвращается в реалии, в кухню пастельного цвета, тускло освещённую светодиодной лампой, встроенной на вытяжке над плитой; к рукам возвращается осязание мягкой и тонкой на ощупь ткани, а под ней веет прохладой от тела её обладательницы. но, что самое важное — глаза напротив. сколько они уже так стоят? неловко даже от осознания, что старшая пристально смотрит в них, попросту выпав из мира на неопределённый промежуток времени. груди коснулась чужая в тяжелом вздохе, тут же опускаясь, и так раз за разом, и каждый длится будто бы вечность. так же, как и этот момент. старательно темноволосая сосредоточилась на том, что стоит сказать сейчас, но делать это было особенно сложно. всегда сложно. просто раньше в этом не было нужды, и она попросту не любила думать лишнего. зачем забивать себе голову, если можно сказать прямо? почему же все слова вылетели из головы, когда они так нужны… уэнсдэй слегка наклонилась, прикрыв глаза на мгновение и целуя под нижним веком, где блестела слеза. кроткое дыхание обдало кожу на щеке, которую темноволосая тоже накрыла мягким поцелуем. такая же процедура ждала и другую часть лица, и в конце концов старшая соприкоснулась лбом и кончиками носов с блондинкой, перемещая ладони с талии на её обворожительное, особенно в этот момент, лицо. девушка плавно поглаживала подушечкой большого пальца совсем у губ, и совсем невесомо, словно лишнее движение — и инид рассыплется прямо в ладонях. — не бойся плакать, хорошо? — хриплым полушепотом произнесла старшая. аккуратно, будто спрашивая для начала, приближаясь к желанным губам, и не в силах остановить эту химию накрывает их сама, затягивая в томный поцелуй. и чувствует, что девушка ей отвечает. он не был страстным, не сверкал искрами, не велась борьба за право овладеть чужим ртом — то нечто особенное, то, чего не было раньше. никогда. каждый раз, когда инид припадала своими губами к чужим, она невольно замечала, что уэнсдэй действует излишне резко и грубо, желая чуть ли не запихнуть свой язык в глотку младшей. словно она была очень зла и раздражена, поэтому всю свою агрессию вкладывала в поцелуй. это было немного неприятно. но она никогда не делала замечаний аддамс, она же очень любит ее, поэтому готова потерпеть. но, кажется, инид готова забыть все прошлые, и немного неудачные, признаться, разы, ведь то, что она почувствовала, моментально заставило разум позабыть прошлое. даже на подкорке сознания уже не было и намека на грубые действия со стороны старшей. осталась лишь непередаваемая нежность и спокойствие, которую очень страшно нарушить. или вовсе разрушить? ей бы очень хотелось ответить: 'когда ты рядом, уэнс, мне ничего не страшно. я знаю, что ты убережешь меня от всех невзгод и недугов. единственная моя болезнь — любовь к тебе. только это неизлечимо.' но она не успевает. инид синклер выпадает на пару минут из реальности, стоит лишь почувствовать вкус вишни у себя во рту. снова. любовь — это действительно болезнь, ей присущи все те признаки лихорадки, которыми сталкивался любой нормальный человек. плохое самочувствие, отсутствие аппетита, жар и бессонница. инид все равно, если у других не так. потому что у нее из-за уэнсдэй все так и даже в три раза хуже, она не похожа на саму себя, она не узнает девушку в зеркале. благодаря аддамс, она хочет нажать на перемотку, покрытую пылью, и вспомнить только хорошие моменты, что были связаны с ней, а они и вправду были. подобные вещи для синклер каждый раз так странно осознавать, но она привыкла. они целовались нежно и сладко, буквально невесомо, а еще очень неуверенно. стоит отметить, что это не свойственно для уэнсдэй, поэтому было удивительно. это не было что-то романтическое или интимное, это было что-то очень родное, близкое, душевное и очень откровенное. инид видела в этом что-то поистине волшебное. наверное, глупо было описывать такие вещи, но она умела заострять внимание на мелочах. уэнсдэй аддамс была очаровательна и добра. инид наконец-то почувствовала, что старшая… любит её? это были такие странные ощущения, будто это все происходит не в суровой реальности, а приятном сне. а реальность, видимо, не так и сурова, раз синклер прямо сейчас чувствует тяжесть мягких губ на своих собственных. похоже, сегодня она выиграла джекпот. — ты совершенство. это очевидно так, как не очевидно больше ничто в мире. я влюбилась в тебя — и мне не важно, чары это, стечение обстоятельств, дар судьбы или единственный возможный вариант развития событий. я люблю тебя — и это самое лучшее, что могло произойти со мной за всю жизнь, — тихо шепчет, зарывая пятерню в волосы своей возлюбленной. время снова потеряло счёт. в голове все слова, сказанные светловолосой макушкой, попросту не укладывались. это правда адресовано ей? немыслимо. было приятно и больно одновременно: больно от того, что она приносила синклер столько боли, а она продолжала и продолжает её любить. считать очаровательной и прекрасной, чуть ли не единственной такой на этой планете. аддамс думала про неё так же. думала о ней, сидя дома в футболке, которую давала поносить. ткань чуть ли не пронизывал запах карамели, корицы и мёда, создавая ощущение, что инид рядом. думала о ней, когда проходя мимо магазина мягких игрушек на секунду задерживала взгляд на витрине и на переферии возникала мысль «ей бы понравилось». думала, но ничего не делала. как же всё-таки ужасно она себя вела. хочется отправиться в прошлое и дать себе по лицу, хотя, это можно сделать и сейчас. но, может быть, потом. сейчас хотелось дальше стоять на этой кухне, с этой девушкой, отдать ей всё тепло, которое осталось. и сделать её счастливой. она заслужила. — я тоже тебя люблю, — даже не задумываясь сказала уэнсдэй. оказывается, если тщательно не обдумывать это слово и его значение у себя в голове — говорить его гораздо проще. а может проще от того, кому эти слова адресованы. голубые глаза, что блестели от слез и были похожи на блюдца, округлились в удивлении. она ещё ни разу не слышала этого от старшей: так искренно и, будто бы правда, со всей любовью. но она ничего не сказала, лишь бы не спугнуть, только прижалась сильнее, сжимая на чужой спине ткань толстовки. боится, что аддамс исчезнет. — давай сыграю тебе. у тебя же была гитара… вроде? ты тоже учиться хотела, — девушка поджала губы и отвела взгляд в задумчивости, не ложное ли это воспоминание и не наговорила ли она ереси. инид казалось, что они были созданы друг для друга, вселенная пророчила их встречу еще со дня формирования космоса. потому что они правда были близки, что бы не происходило вокруг. она окрылена бесконечным потоком эмоций внутри себя, они действуют на ее тело, словно адреналин, она чувствует невероятный прилив сил и пуск эндорфинов в кровь. она знает, как активно играют внутри нее феромоны, она не хочет избавляться от этого чувства. эти ощущения яркие, как фейерверки, и горячие, словно кипящая вода. инид наконец-то чувствует себя не обреченным мертвецом. причину таких ярких эмоций называть не нужно, она должна быть очевидна, как день.уэнсдэй аддамс.
— хотела, — смеется светловолосая, — но у меня руки кривые, ты же знаешь, — неловко заверяет та, — я так и не научилась играть, но гитара все также хранится у меня в комнате. пойдем скорее! — искренне улыбается синклер, неуверенно снова берет аддамс за руку и они вместе направляются в ее комнату, на столе которой, кстати, до сих пор лежит рисунок, на котором изображена темноволосая. какая жалость, что она забыла об этом. горячий чай становится забытым, но сейчас точно не до него. есть только она, уэнсдэй и их нежная любовь друг к другу. пройдет ещё не одна ночь за игрой на гитаре и дуэтом их голосов в общих песнях, пройдет ещё не один вечер изучения друг друга в словах, касаниях и поцелуях. пройдет ещё не один день терапий, свиданий и становления их отношений здоровыми. но хочется верить, что это того стоит. когда инид синклер впервые познакомилась с уэнсдэй аддамс, она не стесняясь, без промедления и без сожаления сказала: «ты — любовь всей моей жизни. хочу быть с тобой навсегда», да так громко и уверенно, что от сердца отлегло и дышать легче стало. а аддамс лишь ответила с едкой усмешкой: «и сколько длится твоё навсегда?»но, похоже, инид всё равно тогда не ошиблась. сколько будет длится их навсегда? надеется, что вечность.