* * *
[IAMX — Scars]
Осень 1977г. Хогвартс. — Лили! С очередным вскриком Северус подрывается на кровати, тяжело дыша и воззряясь в темноту спальни. Его голову всё ещё наполняют обрывки сна, а к взмокшей коже лица налипли тёмные пряди волос. Перед размытым фокусом, сквозь темноту бархатного полога, прорывается образ улыбающейся Лили. Её рыжие локоны, медью вьющиеся на солнце, розовые губы, тянущиеся уголками вверх, бесконечно завораживающие глаза. Её глаза… Неповторимый цвет, единственный такой в своём роде, с малахитовым, зазывающим отблеском и пляшущей по самому краю серой грустью. Семь лет назад, когда Северус только увидел её впервые в соседнем дворе, они смотрели на него с искренней радостью и так невинно сияли нетронутым изумрудом. С возрастом и порочной связью с Поттером — потускневшие теперь, но всё ещё не потерявшие своего гипнотичного очарования. Северус знал, что будь она с ним — её глаза всегда лучились бы счастьем и любовью. Но Лили, как ласка в капкан, попалась в руки гадёныша Джеймса, что захлопнул клетку и убедил её, что только с ним рядом она будет любима и желанна. Северус озлобленно сжимает пальцами тёмно-зелёное покрывало и стискивает зубы до скрежета. Они были созданы друг для друга. Они с Лили. Полукровка и магглорождённая — они должны были держаться вместе и нести честь своего не чистого рождения, изменить весь волшебный мир! Но Лили сдалась перед грубостью и напористостью Поттера, что измарал её своими прикосновениями теперь навсегда. Не оставив чистой даже душу. Северус опадает на подушки и накрывает предплечьем уставшие глаза. Она сделала свой подлый выбор и бросила Северуса одного в огромной школе, едва только узнала о его глубокой любви к Тёмным Искусствам. Так и не узнав о его более глубокой любви к ней самой. Её не пугало то, как Поттер со своими дружками-придурками издевался над любым, кто был им не по нраву. Но испугало то, на что оказался способен Северус, показавший ей в первый и последний раз свои успехи в тёмной магии, пригласив на тайную встречу в Выручай Комнату. Она должна была порадоваться за него, она должна была поддержать его. Но она сбежала в ужасе, застывшем в невероятных малахитовых глазах. И Северус навсегда запомнил этот взгляд, обращённый к нему. Больше никогда не смотрящий с нежностью и добротой. И теперь, ночь за ночью, он пытался лечить себя сновидениями, в которых Лили всё ещё улыбается ему, как раньше, всё ещё держит его руку и бежит к озеру, чтобы прочесть сказки Барда Биддля и пожаловаться на глупую сестру, что не понимала её магии. Спутавшись с Поттером, она стала ничем не лучше Петунии, испугавшись тёмной магии Северуса. Совсем не подозревая, что он начал заниматься этим только для того, чтобы однажды защищать её от всех, кто пожелал бы ей зла, как магглорождённой. Продолжает теперь, чтобы попытаться защитить себя от таких, как тот, которому она ежедневно говорит премерзкое и незаслуженное «люблю». Так и не засыпая больше, с первыми рассветными лучами Северус поднимается с постели, окидывая хмурым взглядом комнату, по которой разносятся звуки храпа Мальсибера и Каюса, его соседей. Тех, с кем теперь он вынужден общаться в силу тесного проживания, обучения на Слизерине и отчуждённости. Он с омерзением смотрит на раскрытый рот Мальсибера и вдыхает поглубже, едва сдерживая себя от того, чтобы не засунуть в его храпящую глотку его же носок. Злоба от воспоминаний и тёплого сна разгорается в нём, и Северусу необходимо освободиться от неё. Единственным пока известным и доступным ему способом. Набрасывая на угловатые плечи мантию и хватая с тумбочки палочку, Северус наспех обувает туфли, на ходу подвязывая шнурки магией, и покидает подземелья. Хогвартс тих в эти часы. Портреты дремлют в пыльных рамах, свечи на стенах успокаивающе подрагивают в унисон их сопению, и даже эльфы в кухне ещё не до конца проснулись, тихонько брякая посудой. Северус — единственное громкое звено целого замка в этот рассветный час, отстукивающий каблуками поношенной обуви по каменному полу. Он торопливо бежит по тёмным коридорам к запретному выходу, прислушиваясь к любому лишнему звуку. Но его никто не преследует, за ним по пятам никто не идёт. Кроме его необузданной жажды однажды отмщения и желания освободиться от злости, что вскипала в нём с каждой секундой. Не спит лишь Запретный Лес, в который Северус входит, глубоко вдыхая влажный осенний воздух. Окутанный сероватой рассветной дымкой, сплошь покрытый туманом и по высокой траве росой, наполненный стрёкотом птиц и ещё тысячей разнообразных живых звуков. Северус пробирается через оживлённую природу мрачного места, чтобы достигнуть конечной точки. Единственной, где его пока ещё не могут найти, потому, что все, как огня боятся Запретного Леса и наказа Дамблдора. Северус шало улыбается, подходя к огромному валуну на перепутье узких тропинок. Бояться однажды будут его. Раз не смогли полюбить и принять. С трудом сдвигая валун, Северус присаживается на корточки, чтобы достать из маленькой ямы тесную клетку, в которой огалтело металась жирная крыса. Ему представляется, что это Поттер. Гнусный мальчишка, научившийся к пятому курсу запретной анимагии вопреки всем правилам. Подумать только! Идиот превращается в оленя, вместо того, чтобы явить всем свой настоящий облик. Такую же грязную и мерзкую, как в клетке Северуса, крысу. Прикрывается столь благородным и невинным животным, бросая пыль в глаза глупцам, что верят каждому его слову, заглядывая в рот, как рабы. Но Северус знает правду. Северус знает истинное лицо Поттера. И смотрит в него прямо сейчас, хищно ухмыляясь в чёрные глаза-бусины, уставившиеся на него в ответ. Он ставит клетку на землю и, прежде чем открыть её, наводит на крысу палочку, бормоча: — Ступефай. С тихим обрывчатым писком, животное замирает на месте, и только тогда Северус открывает клетку, доставая окаменелое тело и укладывая его перед собой. Тёмная магия, которую так опрометчиво боится Лили, несёт в себе не только зло, Северус знает. Ей просто нужно умело и правильно пользоваться, и тогда достигнуть небывалых высот будет легко. Тогда стать бесстрашным, непобедимым и великим — будет легко. Но пока, Северус учится малому. И, наставляя вновь палочку на крысу, он снова приоткрывает потрескавшиеся губы и шепчет: — Сектумсемпра. Наблюдая прояснившимся и заблестевшим взглядом чёрных глаз, как на жирной тушке появляются глубокие порезы. Едва не вскрикивает от радости, потому что снова получилось. Вот уже неделю он пытает это своё заклинание, что придумал, благодаря изучению Тёмных Искусств. И вот уже неделю — оно работает безупречно. Только сегодня что-то всё-таки идёт не так. И, вместо того, чтобы применить к животному «Вулнера сенентур», как это было все дни до этого, Северус с жадным удовольствием наблюдает за тем, как земля впитывает в себя тёмную кровь. А глаза-бусины закрываются, единственные движимые во всём остолбеневшем тельце. Сегодня — Северус позволяет крысе умереть. И с затаившейся, тихой радостью, надеется, что однажды эта участь выпадет и Джеймсу Поттеру.* * *
[IAMX — Break the chain]
Весна 1978г. Хогвартс. Но Северус должен был предполагать, что его жизнь, и без того лишённая удачи, счастья и покоя, не станет к нему столь радушной, как он тщетно надеялся. До выпуска из Хогвартса оставалось жалких пара месяцев, и Поттер на удивление Северуса, был тихим всю зиму и даже начало марта. Он был слишком занят хвастовством своих отношений с «самой красивой магглорождённой во всём Хогвартсе», тренировками по Квиддичу и дружбой с остолопами, назвавшимися под стать своим личностям — Мародёрами. Хоть где-то, думал Северус, Поттер не соврал и назвал своим именем то, чем это и является, не скрываясь. Но затишье — перед бурей. И Северусу следовало этого ожидать. «Весна — особое время для психов,» — как говаривал его пьяница-отец. И, если тогда он подразумевал мать Северуса и его самого, наполненного магией, то сейчас это можно было смело отнести к Поттеру и его неугомонной шайке бешеных псин, таскающихся за ним по пятам. С наступлением апреля, в Хогвартсе возобновились случаи издевательства Поттера над однокурсниками, над младшими, даже над профессорами. Его «безобидные» и, как он сам считал, до коликов в животе смешные шутки — каждый раз оборачивались чьими-то слезами и его гадливым смехом с гиеньим тявканьем остальных Мародёров. И скупой улыбкой Лили, что теперь вечной тенью ходила за Поттером, не смея разорвать с ним рук. Северус опрометчиво закапывался ежедневно в учебники, готовясь к выпускным экзаменам, а потому совершенно упустил тот миг, когда Поттер вспомнил и о его существовании, так удачно позабыв о нём на целых шесть месяцев. Так и в тот день, когда Северус вычитывал и выписывал очередные параграфы в учебнике по трансгрессии, он не услышал сразу насмешливый лай Поттера и его дружков, поздно вскинув голову, когода они были уже поблизости. Книга и тетрадь с пером выпали из его рук в одно мгновение, стоило только Поттеру первому вскинуть палочку и выкрикнуть: — Как делишки, нюниус? Его лаящий смех застрял в голове Северуса, что находилась теперь в неправильном положении, ближе к земле, из-за того, что тело его перевернуло в воздухе вверх тармашками. Всё, что успел разглядеть в калейдоскопе красок и фигур вокруг Северус: глаза Лили. Смотрящие прямо на него тёмной зеленью и покрытые дымкой безразличия. Она смотрела из-за плеча Поттера на то, как долговязое тело Северуса отчаянно брыкалось в воздухе, и ничего не предпринимала. Потому, что это она была той, кто рассказал Поттеру о невербальном заклинании, с которым Северус и оказался в воздухе. Которое он же и придумал. Она не просто теперь была испачкана и запятнана Поттером. Она была им от и до поглощена. И уничтожена. — Что, нюниус? — усмехается Поттер, косясь на своих дружков. — Надеешься сдать экзамены лучше всех и пойти работать в Три Метлы варщиком сливочного пива? — Брось, Джеймс, — хмыкает ему в тон Сириус. — Он там только потравит всех своими зельями. Ему самое место в Лютном Переулке. В «Яды и отравы Шейверетча» примут, как родного. — И то верно, — крякает Поттер, подходя немного ближе и склоняя голову к плечу, разглядывая Северуса, сверлящего его ненавистным взглядом в ответ. — Ведь это твой максимум, нюниус. Быть чьим-то прислужником низкого сорта, — понижает он голос. — Одиноким. Забытым. И ничтожным. Резко отстраняясь, Поттер омерзительно и победно ухмыляется, нарочно пиная книгу в сторону. И разворачивается, снова впиваясь в ладонь Лили своей и кивая головой всей своей шайке в сторону Хогвартса. Оставляя Северуса висеть вверх ногами, а Лили смотреть на него такого. Беспомощного, брошенного. И в самом деле ничтожного. Уже отойдя на достаточное расстояние, Поттер взмахивает палочкой, и Северус с тихим рыком валится на землю, едва успевая сгруппироваться так, чтобы не свернуть себе шею. И рычит уже звучно, от негодования и радости за то, что Поттер достаточно глуп в своей надменности и, пиная книгу, не заметил в траве упавшую палочку. Это был не тот момент, о котором Северус мечтал и к которому готовился. Это был не тот момент, чтобы наконец исполнить возмездие. Но это был переломный момент в душе и жизни Северуса. Один из. — Сектумсемпра, — шипит он будто по-змеиному, направляя палочку в спину Поттера. Но охает шокированно и уворачивается в самый последний момент, когда зелёный луч магии рикошетом летит в него. Он вскидывает обезумевший взгляд на ничем даже не побеспокоенного Поттера, но натыкается лишь на непроглядно тёмный малахит в глазах Лили. Она обернулась, вероятно, почувствовав волну магии, летящую в них. Вероятно ощутив, как её защиту для Поттера вот-вот прорежет изумрудный луч смертельного заклинания. И вонзила в его в Северуса в ответ. Заклинание. Взгляд. Своё презрение, льющееся через край мутно-зелёной радужки. Своё окончательное предательство, кровью обливающее сердце Северуса. Он морщится, когда чувствует, как по правой щеке что-то стекает, думает, слёзы. Но на пальцах, коснувшихся мокрой кожи — багряная кровь. А взгляд постепенно застилается алым, провожающий в последний раз с преданной любовью ровную спину, тонкий стан и копну рыжих волос. В тот день, Лили смотрела на него в последний раз. В тот день, Северус понял, что никому и никогда больше не позволит смотреть на себя так. И как отчаянно он ненавидит зелёный цвет глаз.* * *
[MISSIO — I run to you]
Осень 1981г. Тайный штаб Пожирателей Смерти. Как ошибался в своих суждениях, Северус понимает немногим позже. Когда даже после школы, так и не может забыть любимо-ненавистных глаз. Когда Лили всё чаще приходит в его сны, но больше не улыбается. Хватает его за руку со свежей меткой Пожирателей и смотрит так осуждающе и разочаровано, что хочется выдрать к чертям её зелёные глаза. Но Северус лишь просыпается с неутолимой ненавистью и продолжает свои однообразные дни помощника Зельевара Слизнорта. Тёмные ночи преспешника Тёмного Лорда. И вырезает глаза Лили только в обрывках газетных статей о красивой свадьбе с Поттером и на старых колдографиях. Она утратила возможность смотреть на него, предав в тот день. — Могу я поговорить с вами наедине, Лорд? — тихо просит Северус, цепляя краем глаза вопросительный взгляд уходящего из-за длинного стола Люциуса. — Конечно, Северус, — шипит протяжно Волан-Де-Морт, поглаживая кончиками пальцев Нагайну по скользкой макушке. Северус кивает Люциусу и Каюсу, что застопорились у выхода, и только тогда те уходят. А рука Снейпа плавно делает движение палочкой в воздухе, накладывая на тёмный зал тишину. — Это было столь необходимо? — сужает глаза Лорд. — То, о чём я хочу вас попросить, не должно касаться лишних ушей, мой Лорд, — Северус складывает руки на столе, бесстрашно глядя Волан-Де-Морту в глаза. — Смело. Это очень смело. Просить меня о чём-то в преддверии столь важного для всех нас события. Но… — поводит когтистой ладонью мужчина. — За то, что именно ты принёс мне весть, я слушаю тебя, Северус. — Как работника Хогвартса и одного из лучших учеников в прошлом, Дамблдор наверняка попросит меня о чём-нибудь, зная нашу с Лили историю. И, полагаю, эта просьба будет касаться защиты их семьи, едва только новость о предсказании донесут и до него. Конечно, я не могу не согласиться, но мне необходимо вынести из этого свою выгоду. В ночь, когда вы придёте убивать семью Поттеров, оставьте Лили напоследок, — Северус коротко облизывает пересыхающие губы. — И подайте мне знак, как можно скорее. — Без лишних движений и применения легиллименции, позволь узнать, для чего тебе это? — Пока Дамблдор будет считать, что я трачу время в их доме на слёзное прощание с бывшей любовью, мне нужно забрать у неё то, что должно было принадлежать мне изначально. — Её прогнившее маггловское сердце, полюбившее Поттера? — шипяще усмехается Лорд. — Её глаза, смотрящие с любовью на моего врага, — прибивает Северус безапелляционно. И замечает, как в глазах Волан-Де-Морта промелькнула заинтересованная и коварная искра. Он тянет жуткий рот в довольной ухмылке. — Я не ошибся в тебе, Северус, — елейно произносит Лорд. — Если хочешь, я даже оставлю её едва живой, чтобы она навсегда запомнила это мгновение. Своей фатальной ошибки выбора. — Нет. В этом нет нужды. Она и так получит расплату за свою ошибку, потеряв Поттера и их отпрыска. И свою жизнь. Мне лишь нужны… — Справедливость и отмщение, — понимающе кивает он. — Ты получишь своё, мой мальчик. Если выполнишь все мои поручения верно — твоя месть станет наградой. Сухо, но благодарно кивая, Северус поднимается из-за стола, но Лорд вскидывает руку, останавливая его ещё ненадолго. — Благодарю за твоё верное служение, Северус. Никто не справился бы лучше тебя. На этот раз, взмахивая полами плаща, Северус покидает зал окончательно, трансгрессируя в свою лачужку сразу, как только за прямой спиной закрываются двери. Одним взмахом палочки он приводит в движение чайник, чашку и заварник, готовя себе травяной чай. Вторым — вешает плащ на криво прибитый крючок у входа. А после, закатывая рукава чёрной рубашки, начинает приготовления уже собственными руками. Целых три года он ждал момента, когда сможет наконец почувствовать облегчение и толику радости от отмщения. Ждал бы и дольше, пока не настал бы роковой час. И вот он — маячит изумрудным хвостом непростительного заклинания, заставляя омертвевшее сердце Северуса трепетать, а кончики пальцев дрожать, пока он достаёт пустые пробирки и небольшую колбу. Чашка с чаем любезно опускается на край деревянного, покосившегося стола, на котором Северус медленно и тягуче заливает раствор формалина в колбу, подготавливая всё для своего главного трофея. Выпускной диплом Хогвартса с отличием, победа на конкурсе зельеваров Великобритании, метка умелого двойного агента и Пожирателя, надёжно скрытая ежедневно под слоями одежды. Всё это отходит на задний план для Северуса теперь. Когда он, беря в руки заполненную раствором колбу, смотрит на неё восхищённо и жадно. Это будет его шедевром. Главным достижением и подарком. То, что всегда и было его. Теперь, наконец, будет с ним. Нужно лишь ещё немного подождать.* * *
[Snow Ghosts — and the world was gone]
Осень 1981г. Дом Поттеров. Как и ожидалось, весть о нападении попала к Дамблдору с необходимым опозданием. Его поручение Северусу задержалось также. И теперь, обещавший трансгрессировать прямиком к дому семьи, так и не успевшей скрыть себя заклинанием, Северус стоял неподалёку, под раскинувшимся оставшейся листвой деревом, и наблюдал за тем, как тьма сгущается вокруг. С накинутым на голову капюшоном плаща, он мрачным взглядом впитывал в себя приближающуюся смерть и долгожданную расплату. Утопал в наслаждении от предвкушения и беспощадном ливне, накрывающем Годрикову Впадину. Лили, которую Северус знал в детстве, непременно брякнула бы что-то о том, что этот дождь оплакивает утрату невинных людей. Северус сейчас хмыкает пренибрежительно, потому что невинных в этом доме — нет. Ублюдок — всё детство измывающийся над слабыми, грязнокровка, сошедшая с верного пути и проследовавшая за ним по кривой дорожке. Их выродок, что Лили в интервью для Пророка назвала «плодом безграничной любви» — являющийся по факту ядовитым плодом, способным убить самого Волан-Де-Морта, и квинтессенцией всего наихудшего в Поттере и Лили. Прямое, кровное доказательство предательства и ошибки, свершённой несколько лет назад. Выбора, который теперь будет стоить Лили жизни. Он даже не вздрагивает от первой ярко-зелёной вспышки, кривя уголок губ в ухмылке. Чувствуя лишь укол ликования в сердце, забившемся быстрее, отдаваясь гулко в висках. Это пал его главный враг. И ощущается его смерть — как действующий мгновенно и будоражащий кровь наркотик. Северус опробовал достаточно, чтобы с точностью до горько-сладкого привкуса на языке определить это чувство. Выходя из тени, словно будучи частью её, Северус мелкой поступью приближается к дому. Под его ботинками глухо хлюпают мелкие лужицы, и он представляет, что так прекрасно, как успокаивающая музыка, могла бы звучать кровь Поттера, если бы он умер не от Авады. С каждым шагом, его безумно колотящееся сердце затихало, пока окончательно не замерло на мгновение в груди, когда он остановился в шаге от двери. А из окон на втором этаже блеснула вторая ядовито-зелёная вспышка. Северус не заметил, как задержал дыхание, пока болезненно не защипала метка под одеждой, и ему не пришлось тихо выдохнуть, обхватив предплечье пальцами. Так — умерла его любовь. И ощущалось это внезапно неприятной резью под рёбрами и скребущим лезвием по горлу. Вовсе не облегчением и радостью от свершившегося правосудия. Тянущей неясно тоской и горечью во рту, которую Северус сглатывает, открывая дверь и входя в тихий дом. Ожидая третьей вспышки, пока бесшумно подходит к лестнице, но её нет. В доме вообще больше никого нет, кроме него, лежащего у подножия лестницы трупа Поттера, и тихого кряхтения. Живого младенца. Намеренно наступая на раскрытую и бездыханную грудную клетку Поттера, Северус мчится наверх, надеясь застать Волан-Де-Морта, направившего палочку на последнего, кто должен был умереть в этот вечер. Но в комнате — никого. Только опрокинутое навзнич тело Лили и окутанный едва заметным магическим коконом ребёнок, не понимающий ещё, что произошло и что его ждёт дальше. И Северус готов уже потянуться за палочкой, чтобы завершить дело его Лорда, которое тот по какой-то причине оборвал на полпути, но его взгляд приковывают распахнутые и застывшие изумруды. Так остро и вовремя напоминающие ему — зачем он действительно сюда пришёл. Палочка прячется во внутренний карман плаща, а Северус опускается на колени перед трупом Лили. Осматривает ещё сверкающие остатками жизни рыжие локоны, раскинутые по мягкому ковру, бледную кожу с засохшими дорожками слёз на впалых щеках, приоткрытые во вскрике, едва отдающие розовизной губы. И не испытывает ничего кроме отвращения к этому всему. Испорченному, испачканному, запятнанному. Всему, кроме подёрнутых мёртвой пеленой, но всё ещё малахитовых глаз, смотрящих испуганно в потолок. Навечно застывших и таких призывно распахнутых, словно они зовут Северуса. Словно это всё — такое готовое — для него. Пробегаясь самыми кончикам пальцев, обёрнутых в тонкие перчатки, по нежной и чистой коже под глазами, Северус усмехается, касаясь одновременно и своего шрама, протянувшегося от брови до скулы поперёк глаза. Глупая, глупая Лили Эванс. Могла бы быть самой любимой, обласканной и счастливой девушкой в двух мирах, маггловском и волшебном. Жить долгую, спокойную и красивую жизнь с тем, кто делал бы для неё всё и даже больше. Обрёкшая себя на такой бесславный и бессмысленный конец, выбрав не того. Северусу в эти минуты жаль лишь того, что у него нет бесконечно много времени, чтобы сделать это собственными руками. Прочувствовать подушечками пальцев мягкость и уходящее тепло белков глаз Лили, омыть ладони кровью. Ему приходится делать всё быстро, хладнокровно и чётко, когда он достаёт заранее подготовленный скальпель и колбу с формалином из небольшого мешочка, расширенного заклинанием. Когда взрезает в уголках глаз бледную кожу, а медицинской ложкой плавно погружается внутрь, чтобы извлечь глазное яблоко. И всё же, Северус не удерживается и позволяет себе немного времени, чтобы замереть со своим трофеем в ладони. Смотрит любовно и благоговейно на ровную, малахитовую радужку, слегка затемнённую по краям, на покрывшийся лопнувшими капиллярами белок. И только после того, как довольно выдыхает, он опускает первый глаз в колбу с раствором, принимаясь следом за второй. Излишне резко дёргая и обрызгивая кровью рыжие локоны и часть ковра. Бледную кожу лица и уголок посеревших губ. Он мог бы целовать их с любовью и нежностью, если бы только Лили не была такой глупой. Пряча колбу и приборы в мешок, Северус уже готовится снять с себя и перчатки, но оборачивается на распахнутую дверь. Это выглядит слишком странным. Это выглядит слишком подозрительным. И, поднимаясь с колен и бросая презрительный взгляд на мерзкого младенца, Северус ненадолго покидает спальню, спускаясь вниз. Замирая на последней ступени и победно воззряясь на Поттера сверху вниз. Не его рукой, и как же жаль! но враг повержен. Получивший свой такой же бесславный конец. Заслуженно за всё, что в своей жизни сделал. Северус с ним уже не церемонится. Не так осторожно надрезает кожу и тянет не бережно яблоки из глазниц, окропяя всё вокруг и ненавистное лицо кровью. Подавляет с трудом в себе желание карие глаза в кулаке раздавить, но лишь бросает их на пол, с неприятным чваканьем, и возвращается к входной двери. Остался последний этап перед тем, как он выпустит маячковый свет для Дамблдора. Палочка касается виска, и Северус с лёгким шипением, тянет из него серебристую нить всех воспоминаний, что случились в этом доме. Перед ним. В каждую из трёх подготовленных пробирок помещает жидкое серебро обличающих картинок, и прячет их обратно в мешок. Туда же отправляются окровавленные перчатки. Открывая глаза и действуя уже по задуманному не им. В наигранном ужасе он обнаруживает тело Поттера, как впервые. Взлетает вверх по лестнице, стопорясь в дверях и хватаясь за сердце. Стонет раненым зверем, бросаясь к Лили и прижимая её безжизненное тело к груди, марается её кровью из опустошённых глазниц, чтобы пятна алые на его плаще и руках были оправданы. Его рука умышленно дрожит, когда он достаёт палочку и пускает в окно маячок, заставляя себя горько плакать над некогда любимым трупом. Внутри зная, что плачет в глубине души от ликования и победы. От сладкого и неповторимого привкуса отмщения. Прячет в палочке за ещё одним заклинанием — жестокую правду. — Экспекто Патронум, — бормочет он, озаряя детскую комнатку голубым светом и выпуская изящную лань. Делая этот незабываемый момент совсем уж драматичным, достойным любой мыльной оперы о двух несчастных влюблённых. Прекрасно зная, что любви — нет. Он до последнего изображает великого мученика, когда Дамблдор пытаетя оттянуть его за плечи от тела Лили, вцепляется в неё холодными пальцами, кричит неистово. Думая же про себя: когда весь этот спектакль кончится? И всё почти кончается, когда они оказываются на улице под уже проливным дождём. Наступает последний акт. — Северус? Северус! — Дамблдор встряхивает его за острые плечи. — Соберись, Северус… — Я… — сглатывает Северус, опуская взгляд. — Мне нужно время, профессор. Мне нужно время… — Только не говори мне… — Я уеду из Хогвартса. Пока не смогу…прийти в себя. Простите, профессор. Дамблдор делает то, чего Северус никак не ожидает, но кривится в серебристую мантию, когда тот его обнимает, прижимая к себе. Терпит этот жест, тихо дыша и стискивая зубы. — Пришли мне письмо, Северус. Я буду ждать тебя обратно. Вместе с разрезающим хлёстко воздух дождём, Северус исчезает в ночи.* * *
[The spiritual machines — my heart wants blood]
Зима 1981–1982г. Лачуга Снейпа на окраине Англии. Чего Северус не ожидал, теряясь ненадолго от возможных преследований и лишних вопросов, так это того, что такое желанное и долгожданное облегчение продлится недолго. Хуже того — внезапно и резко сменится тревожностью и печалью. В первую неделю — он, поставив колбу с глазами Лили на полку, упивался ужасом, навеки застывшем в них, и подолгу пил чай, сидя напротив. Во вторую — игриво постукивал по колбе пальцами и желал Лили доброго утро, рассказывая ей о скучных планах на день и том, как жаль, что она не увидит их воплощение. В третью — каждую ночь перед сном, он медленно снимал с себя одежду, показывал Лили то, чего она лишилась навсегда, и ублажал себя, не отрывая взгляда от зелёных радужек, потускневших в густом растворе. В четвертую — плакал, корябая ногтями давно заживший, но постоянно зудящий шрам на лице. — Ты сделала это со мной! — кричал он, занося руку над колбой, но так и не решаясь разбить её. — Ты оставила на мне столько шрамов, Лили! В тот же день, что его заклинание отрекошетило и по касательной задело его лицо, Северус легко мог вылечить себя Вулнерой сенентур. Но он, стоя перед заляпанным в уборной зеркалом, лишь смотрел, как подсыхает на его щеке и челюсти дорожка крови, замаравшей мантию, как пульсирует и по краям темнеет рана, некрасиво разрезавшая часть лба, бровь, немного веко и скулу с кожей под глазом. Он смотрел на то, что сделала с его лицом и сердцем Лили, и решил, что оставит этот шрам себе навсегда. Как напоминание о последнем её предательстве. Как напоминание о том, что она расплатится за это. Его глаз, к счастью и чудом, не пострадал. Её малахитовые кристаллы — теперь навечно были законсервированы в колбе на полке. Спустя месяц, холодным декабрём, к Северусу постепенно начала прокрадываться печаль под руку с сожалением. Холодными, скользкими щупальцами прямо в постель, опутывая тело и сковывая по рукам и ногам. Во снах его Лили теперь не улыбалась, не хватала его за руки. Она насмехалась над ним, показывая пальцем, и глаза её горели совсем, как в детстве, яркими изумрудами. В каждом новом сне, Северус больше не смотрел на неё терпеливо и разбито в ответ. Он окрашивал её усмешку кровью и рваными хрипами, пока голыми руками выдавливал глаза, обхватывая худое лицо ледяными ладонями. Жалея, что не согласился на предложение Лорда оставить её в живых и показать ей напоследок того — кто расправится с ней окончательно. О, теперь ему так хотелось, чтобы она видела его. А после таких яростных мыслей и жарких снов, под тёплым душем, всегда приходили душащие слёзы и мысли о том, как было бы бесценно, оставь Лорд её в живых, а Северус — не убей. А спаси. Каким героем бы он был в её — этих прекрасных — зелёных глазах. Она была бы благодарна и верна ему до конца её дней, убереги он её от Волан-де-Морта, пусть и ценой жалких жизней Поттера и их выродка. Но Лили была мертва, его согласием, и вернуть было ничего нельзя. И Северус понемногу, кажется, сходил с ума от раздирающих его душу чувств. Тогда же, стылым декабрьским днём, в канун Рождества, он впервые за долгое время снова чувствует это. Ярость. Ослепительную вспышку, огонь в груди и жажду расправы. Безуспешно пытается достучаться до Тёмного Лорда, дозваться, но тот по-прежнему глух, пропавший в ночь убийства Поттеров. И Северус не находит ничего лучше, кроме как позвать на деловую встречу того, кто ещё мог бы помочь ему по старой памяти. — Ну, и местечко ты выбрал, — фырчит Каюс, скидывая с пшеничных волос плотный капюшон, усыпанный снегом, и садится напротив Северуса. — Маггловский паб у чёрта на рогах. И чем тебе Белая Виверна не подошла? — Тем, что находится слишком близко к Хогвартсу, — ворчит Северус, болтая виски в своём бокале. — Мне нет нужды пока появляться там. — Всё ещё скрываешься от доблестного Альби? — посмеиваясь, Каюс поднимает руку и подзывает к себе разодетую пошло, но празднично, официантку, засматриваясь на её пышную грудь в красном корсете. — Ром, пожалуйста. Бокал. — Что-то из закусок? — бесцветно уточняет девушка, упирая руку в бок и оглядывая Каюса и его елейную улыбку слишком белыми зубами. — Тебя, — подмигивает он. — Во сколько заканчиваешь? — В час. И это будет дорого тебе… — официантка замолкает, как только Каюс брякает о стол мешочком с деньгами; её спесь сбивается, а брови приподнимаются. — В двенадцать у чёрного входа. — Тогда двойной ром. Она уходит, прихватывая мешочек и пряча его куда-то себе под пышную рождественскую юбку, а Северус качает головой, закатывая глаза. — Не можешь ты без этого, даже когда тебя по делу вызывают? — Должен же я хоть как-то порадовать себя, раз уж выбрался в эту глушь. Твоя-то мина мне вряд ли что-то приятное сулит. — Ты не получал ничего от Лорда? — понижает голос Северус, впиваясь в ясно-голубые глаза Каюса тяжёлым взглядом. У того ноздри раздуваются недовольно, а светлые брови сходятся к переносице. — Должен был? — Я не знаю, Каюс. Он пропал в ту ночь и…ни ответа, ни привета, — передёргивает плечами Северус. — Ваш двойной ром, — обрывает его официантка, стуча бокалом по столу и плотоядно улыбаясь Каюсу. — Спасибо, милая. Потеряйся, — урчит тот. — Мужчинам надо поговорить. Северус стискивает зубы, скрежеща ими и провожая девушку злобным взглядом. — Ты позвал меня только, чтобы спросить это? — вздыхает Каюс, прикладываясь губами к бокалу. — Мог и сову послать. — У меня нет совы. — Всё так серьёзно? — Но ты прав, — игнорирует вопрос Северус. — Я позвал тебя не только за этим. — Выкладывай, пока я наслаждаюсь этим дешёвым пойлом, что магглы именуют ромом. — Твоя мать ведь фармацевт? Всё ещё? — Старые сведения, Сев, — усмехается Каюс. — Моя мать уже года полтора, как работает в лаборатории Святого Мунго. А что? Опять нужны волшебные таблетки? — И они тоже. Северус достаёт из кармана пальто такой же мешочек, но монет там раза в четыре меньше. чем было у Каюса. — Я могу сварить какое угодно зелье, но ничего не помогает, — бормочет он. — Голова болит всё сильнее, сны тяжёлые и короткие, то в жар, то в холод бросает. Опиши ей это. Пусть передаст что-нибудь. — И тех таблеток? — приподнимает бровь Каюс, пальцем притягивая к себе мешочек. — И их. Мне нужно что-то посерьёзнее, если мне предстоит вернуться в Хогвартс и делать вид, что я безмерно верен Дамблдору. — У тебя совы нет, но моя-то к тебе прилететь может? Вряд ли кто-то решится искать тебя через меня, спустя три года после выпуска. — Да, — кивает Северус. — Присылай. Он опрокидывает в себя остатки виски и морщится, звякая стаканом о столешницу. — И, если всё-таки решишь оприходовать ту девчонку, — сипит он, поднимаясь из-за стола, — хотя бы не заделай ей магическое потомство. — Ты слишком хорошего мнения обо мне! — хохочет Каюс, хлопая Северуса по пояснице, пока тут уходит, кутаясь в пальто. — Это ты обо мне слишком хорошего мнения, — бурчит себе под нос Северус, выходя в заснеженную ночь и ёжась от жуткой непогоды. Ему нужно только завернуть за угол, чтобы трансгрессировать к себе домой, за одинокий холм, и ждать, когда мать Каюса передаст ему лекарства и какие-нибудь настойки для спокойного сна и мягкого разума. Он должен был уже сейчас готовиться к возвращению в Хогвартс. Его отказ мог спровоцировать ненужные догадки, распросы. Только его состояние с каждым днём ухудшалось, и один Мерлин знал, как ему помочь. Северус охает, врезаясь в чью-то небольшую фигурку на повороте от паба. — Прошу прощения! — выставляет он ладони. — Это вы меня простите, — отвечает мягкий девичий голос. И Северусу кажется, что Мерлин ещё никогда так скоро не слышал его молитв. Поднимая голову и приспуская с лица меховой капюшон, девушка смущённо улыбается ему в полумраке переулка. А слабый свет фонарей, падающий из-за спины Северуса на её округлое личико, подсвечивает вдруг ясно-зелёные глаза с вкраплениями тёмно-серого по краям. У Северуса пересыхает в горле, а голову немного ведёт. — У вас очень красивые глаза, — шепчет он. Даже в таком слабом освещении наблюдая, как скулы девушки розовеют. — Спасибо? Простите, мне нужно… — Но они принадлежат только одному человеку. Голос Северуса становится холоднее этой декабрьской ночи, а хватка на локте девушки прочнее стали. Крик её так никто и не слышит, потому что Северус мгновенно трансгрессирует их в свою лачугу, где на милю вокруг — ни души. Не заботясь о том, что хрупкое тело может расщепить или убить вовсе. Он закручивает их в вихрь, и лишь крепче сцепляет вокруг тонкой руки пальцы, пока они перемещаются. Сразу же швыряя девчонку на деревянный пол и нависая над ней коршуном. — Что вы…кто вы?! — вопит она теперь во всё горло. — Никто, кроме неё, — не своим голосом шипит Северус, отбрасывая палочку и хватаясь за лебединую шейку под толстым воротом пальто. — Не имеет права… Несколькими ударами каштанового затылка о скрипучие половицы Северус прекращает дикий визг. Чувствует, как под ладонями, из самого горла теперь выходят лишь жалкие хрипы, а тело под ним слабо дёргается в болезненных конвульсиях. Глаза, при свете неярких свечей в его доме, переливаются огненным изумрудом, закатываясь. Северус моргает раз, другой. И кукольное личико под ним сменяется такой знакомой остротой подбородка, розовогубой улыбкой и насмешливым взглядом. Этими же изумрудами глаз. Он свирепеет. Вся ярость, что копилась в нём столь долго, наконец, вырывается наружу звериным рыком и беспощадной хваткой. Он обхватывает бледное лицо ладонями и вдавливает остервенело большие пальцы во внутренние уголки распахнутых глаз. Снова замерших в диком ужасе. Окрасившихся вмиг алым из-за капилляров на некогда светлых белках и кровью, что сочится изнутри и по пальцам Северуса. Он ожесточённо давит, врываясь глубже, все силы прикладывает, выдавливая глазные яблоки голыми руками. Как мечтал. Как хотелось. Как должен был. Тело под ним растекается безвольно, рот некрасиво растяпивается в беззвучном крике и последнем хрипе, а изуродованные глазные яблоки, с залитыми кровью зелёными радужками, валятся на деревянный пол грязными кляксами. Северус выдыхает протяжно и облегчённо, и ему кажется, будто вместе с кровью, сквозь дыры в половицах просачивается вся его ярость. Весь гнев и жажда расправы. Их голод в его груди утолён. Он валится на задницу, рядом с трупом, и вешает локти на согнутые колени, облизывая пересохшие губы. Медленным и прояснившимся взглядом обводит лачужку, останавливаясь на колбе с глазами Лили. Тянет губы в шалой и осчастливленной улыбке, приподнимая руку и взмахивая окровавленными пальцами. — Вечер добрый, любовь моя, — воркует он. — Надеюсь, тебе понравилось то, что ты увидела. Он опускается взглядом на изломанное тело, искажённое некогда кукольное личико с кровавыми пустыми глазницами. Тянется, нарочито ласково оглаживая бледную скулу испачканными в алом багрянце костяшками. Улыбка его ползёт шире. — Потому, что мне — очень. Один Мерлин знал, как помочь Северусу. И помог.* * *
[IAMX, Kat Von D — stalker]
Сентябрь 1982г. Вокзал Кингс-Кросс. Северус сминает пальцами маггловскую газету и едва держится, чтобы не улыбнуться, кусая щёки изнутри. Кофе в его чашке уже остыл, но он всё равно допивает последний глоток премерзкой горькой жидкости, чтобы хоть как-то унять приторную сладость во рту. Новый заголовок — чьи-то новые безутешные слёзы. За восемь месяцев — бесследно исчезли пять девушек. За восемь месяцев — Северус ни разу не почувствовал себя дурно, а лекарства и зелья, что еле-еле дотащила до его лачуги сова Каюса, так и остались в шкафу нетронутыми. Под половицами его дома в земле — удобрения из крови и остатков размазанных глазных яблок. На заднем дворе — следы от кострища, в котором навечно пропала одежда девушек. В чугунной ванной — лишь воспоминания о растворённых в запретных и опасных зельях телах. Решение вернуться в Хогвартс показалось Северусу просто прекрасным после четвёртого убийства, в мае. Он как раз обсуждал с Лили своё скорое возвращение «под крыло» Альбуса, когда она вдруг подала ему гениальную идею. Ведь куда как идеально — совместить притворное служение Дамблдору и свершение правосудия? Он даже поцеловал колбу, поблагодарив Лили и насмешливо заметив, что после смерти, она стала более уважительно относиться ко тьме внутри него и даже пытается помочь. Его план был гениален в своей простоте, но крайне сложен в исполнении. Ведь Хогвартс — одно из самых безопасных мест во всём белом свете! По крайней мере, был им, пока не распахнул радушно двери Северусу в этом году. Складывая газету, он ставит чашку поверх неё и, поднимаясь со стула, наблюдает за тем, как по чёрно-белой фотографии расползается коричневое пятно. Его недавняя жертва жаркого июльского вечера. С аккуратно заплетёнными в венок вокруг головы светлыми косами, нежной оливковой кожей и чужими изумрудными глазами, лучащимися недолгим счастьем. Но проблемой, одной из, Северусу казалось не только само исполнение правосудия в стенах Хогвартса, где повсюду есть глаза и уши, но и количество тех наглых и бессовестных маленьких волшебниц, что посмели видеть этот мир глазами Лили. Убивать каждую третью — будет слишком уж опрометчиво и заметно. И всё, на что он надеялся, это лишь то, что Мерлин всё ещё не глух к нему, и подобных он, если и встретит, то совсем немного. Ему не хотелось бы покидать Хогвартс так скоро. Ведь каждый новый год там — приносил новых грешниц в его руки. И он должен был восстановить справедливость, вырезав её на корню. Северус усмехается себе под нос, тут же поджимая губы и делая лицо непроницаемой маской. Эта аллегория знатно его позабавила. Что совершенно его не забавит — столпотворение на вокзале. Он и забыл уже каково это: видеть толпу огалтелых детей, таких же шумных родителей. Всё это стирает остатки улыбки с его лица, окончательно делая его хмурым и заставляя пробегаться мрачным взглядом по каждому незнакомому ребёнку. Все, как один, безрассудны, крикливы, безобразны. Дети. Северус кривится, но вот брови его слегка приподнимаются, а заинтересованный взгляд падает на девчушку с русыми хвостами, крутящую головой и сжимающую в руках свой маленьких багаж и клетку с серокрылой совой. Северус щурится, пытаясь выловить её взгляд на себе. И, о чудо! Она уставляется прямо на него просящим и беспомощным взглядом. Сочно-зелёных, горящих глаз. У Северуса так приятно щемит в груди. — Потерялась? — урчит он, склоняясь к ней с высоты своего роста разглядывая яркую зелень в переливающихся радужках. — Немного. И это не обычный зелёный, не ореховый или грязно-болотный. Такие глаза Северус даже не замечает, слишком простые, неприметные. Не её. Но такой притягательный и чистый цвет, такой ясный и молящий взгляд. Столько доверчивости и глупости в этих распахнутых океанах. Совсем, как были у Лили, когда они с Северусом впервые встретились. — Твои родители где-то здесь? — озирается по сторонам Северус. — Да мама отошла уточнить в каком вагоне я буду, — тихо произносит девчушка, не отводя изумрудных глаз от бледного лица Северуса. — Как мило. Я профессор Снейп, — тянет он к ней ладонь, улыбаясь елейно и опасно. — Буду вести у тебя зельеварение. — О! Профессор, — охает она, едва не роняя клетку с птицей и тут же пожимая его широкую ладонь своей тёплой и нежной. — Я Мэрибетт. Очень приятно. Моя мама всегда любила именно этот предмет, — розовеет она щеками. — Что ж, полагаю, это судьба, Мэрибетт. Нехотя отрываясь от мягкой руки, Северус выпрямляется и подмигивает девчушке, заводя свои руки за спину. Первый контакт, абсолютное очарование, безропотное доверие. Скромная и осторожная улыбка ему в ответ. Это будет легче, чем он боялся. Это будет приятнее, чем он думал.* * *
[arai tasuku, itaru baba — rebecca never goes outside]
Октябрь 1983г. Хогвартс. Северус ставит пластинку в патифон, и та с тихим скрежетом и лёгким хрипом, разносит по небольшой комнатке мягкую мелодию пианино, а после и глухой голос. Он поводит узловатыми пальцами в такт, мыча мотив и ласково снимая с полки колбу, что уходя каждый раз скрывает заклинанием. Обнимает её любовно, прикрывая свои глаза и начиная легко кружиться по комнате, представляя, как второй рукой держит нежную ладонь Лили в своей. — Два пропавших трупа, — тихонько напевает он вразрез с текстом звучащей песни. — И ещё два пропавших трупа. Мэрибетт пропала в канун Рождества, когда решила прогуляться в Хогсмид одна, потому что все её подруги разъехались по домам, а ей захотелось задержаться подольше. Она купила мешок лакричных конфетт и три шоколадных жабы, звонко смеясь от того, как они скачут от неё по пушистому снегу. А пока ловила розовым ртом падающие снежинки, глупо высунув язык, не заметила, как её накрыли мантией невидимкой и навсегда растворили в воздухе трансгрессией. На белоснежном полотне вечерней окраины Хогсмида, на дорожке в лес, остался лишь пакет с замёрзшими лакричными палочками и шарфик красно-золотой расцветки. Под половицами лачуги Северуса — стало на одну пару украденных у Лили глаз больше. Он кружит в танце с колбой по своей крохотной комнатушке в Хогвартсе и не перестаёт улыбаться, глотая воздух и согревающие чёрное сердце воспоминания. Вторую девушку он почему-то увидел не сразу. Ох уж эти меняющие внешность заклинания! Все словно с ума сошли с ними в этот год, то перекрашивая в разные цвета волосы, то глаза. Глаза… Северус споткнулся о сияюший изумрудами задумчивый взгляд, когда возвращался из астрономической башни. Третьекурсница сидела на краю фонтана и держала на коленях книгу, постукивая пером по подбородку. Он остановился в тени каменных арочных сводов, наблюдая и пытаясь вспомнить её. Смутно припоминал её появление на занятиях, но она всегда оставалась на последних партах и сбегала первой. Хаффлпаффка, витающая в облаках и любящая пропадать у фонтана или в теплицах с волшебными животными. Она пропала, погнавшись за своим безобразным котом в Запретный Лес. Оставив о себе лишь смутное воспоминание и хрипло мяукающее рыжее существо, держащее в зубах жёлтый шарф. И бесконечный восторг в сердце Северуса, разминающего в ладонях украденные глаза. — Никто не поймёт, — пропевает теперь Северус строки песни, что началась заново, и открывает глаза, чтобы взглянуть на Лили в своих руках. — Что я потерял всё, чем мог бы спасти тебя…но продал себя и, кажется, это конец. Лето выдалось тяжёлым, потому что Северус был до июля занят школьными делами, от которых никак не мог отвязаться. Злость и напряжене копились в нём, заставляя срываться на детях, кричать на них. Но август принёс с собой жар ясных дней и двух девушек, встретившихся ему день за днём на улицах маггловского Лондона. Как искупление. Извинение за тяжёлый и тихий год. Северус наполнился до краёв и испытывал недюжую лёгкость, даже когда в Большом Зале, в новом учебном году, не увидел никого, кто мог бы хотя бы приблизиться к очарованию взгляда Лили. Год обещал быть спокойным. И Северуса это странно радовало. — Ты никогда не отпустишь меня, — допевает он, прижимаясь лбом к колбе. — Я никогда не отпущу тебя. Дважды повторившись, мелодия срывается на долгий хрип и останавливается, погружая комнату в гробовую тишину, которая прерывается лишь дыханием Северуса. И звучно шлёпающимися о каменный пол солёными каплями, сорвавшимися с опущенных ресниц.* * *
[No Signal — P S D]
Сентябрь 1991г. Хогвартс. Северус проходится гребнем по заметно поредевшим чёрным локонам и шипит, когда рука его дрожащая срывается, неприятно царапая свежую рану на бритой челюсти. Этим утром у него всё идёт на перекосяк. Шрам на лице неприятно тянет, руки трясутся, а головная боль туманит рассудок. Сердце ухает в грудной клетке, словно вот-вот остановится. Он хмуро воззряется на пыльную полку стеллажа, на которой всё это время неизменно стояла колба с глазами Лили, и кривит рот в отвращении. Десять лет. Целых десять лет он вершил своё правосудие, искореняя наглых воровок, бесстыдно смотрящих на мир зеленью его когда-то любимых глаз. И только последние пару лет — это больше не приносит ему облегчения. Процедуры для жертв становятся всё более болезненными, действия Северуса всё более грязными и резкими, а разрастающаяся в сердце рана — кровоточит, не переставая. И затягивает всего его внутренности, словно в чёрную дыру. Лили больше ему не снится. Глаза её с полки больше не глядят на него ни с любовью, ни со страхом, ни с осуждением. Начиная с этого года, ему будет тяжелее всего. Если даже вдруг и найдётся девчонка, глаза которой он с остервенением выцарапает, как одичавший коршун, теперь, на протяжении семи долгих лет, на него бессовестно будут смотреть те глаза, которые он не тронет. И дело вовсе не в осточертелой уже ему любви к Лили, от которой ни лекарства, ни спасения нет. Дело не в том, что глаза эти принадлежат её отпрыску, за которым наблюдать и следить будут все, кому только не лень, нет. Дело в том, что Гарри — мальчик. А мальчиков Северус за десять лет не убил ни одного. И не планировал начинать. Они в долгосрочный план его правосудия не входят. Он дёргает нервно чёрное кружево рукавов рубашки, душащий воротничок, и накидывает поверх костюма мантию, шуршащую по полу длинным хвостом. За прошедшие десять лет он убил…скольких уже не счесть. На пятом году потерял счёт, когда впервые сорвался и грёб уже всех, кого только видел и хотел, чтобы утихомирить огонь внутри. Становилось лишь хуже. Два года назад стало буквально невыносимо и ничто не приносило прежнего облегчения. Первая новость о Мальчике, который выжил испепелила в нём всё, что он так долго выстраивал. Все его внутренние замки покоя и равновесия чёрной души. Погорели одним днём, когда Дамблдор созвал всех преподавателей и объявил, что начал наблюдать за Гарри, в котором впервые, в его девять, проснулась магия. Что уже через два года — весь учительский состав обязан будет следить за ним, как за своим собственным ребёнком и не дать Тёмному Лорду, где бы он ещё ни был, добраться до него. Северус готов был из-под земли его достать, лишь бы тот явился и лишил его вернувшейся тревоги и нервозности. Но Волан-де-Морта не было нигде. И метки молчали все эти долгих десять лет. Тяжёлой поступью Северус направляется в Большой Зал. С каждым шагом ощущая, как каменеют все его внутренности, а глаза мечутся по мелким макушкам в поисках одной единственной. Он хочет найти его. Хочет посмотреть на его лицо и то, как омерзительно Гарри будет похож на отца. Хочет увидеть — действительно ли его глаза «совсем, как у матери», о чём не затыкалась Макгонаггл. Увидеть и стиснуть зубы, потому что — не прикоснуться, не удавить, не избавиться. И мучаться, пока он будет радостно ходить рядом, смотреть на него в ответ на уроках и мешаться под ногами, пока не выпустится. Северус сжимает узловатые пальцы в кулаки и замирает на ступенях, позади огалтелой толпы, потому что слышит невыносимо противный голос сына Люциуса — Драко. И тот точно весь в отца, и гадать не надо. Но сердце его пропускает удар, стоит только до его слуха донестись голосу другому. И воспоминания ярким, сбивающим с ног вихрем проносятся перед его застывшими глазами. Мелкий Поттер, с первых дней дразнящий Северуса. Гдакий смех этого несносного ребёнка. Его лаящее довольство в подростковом возрасте. Последние и засевшие навсегда в сознании Северуса слова, сказанные с неприкрытой ненавистью: — Ведь это твой максимум, нюниус. Быть чьим-то прислужником низкого сорта. Одиноким. Забытым. И ничтожным. Метка на руке Северуса, впервые за десять лет, вдруг так нестерпимо горит, что он едва сдерживает болезенное шипение и прижимает предплечье к груди. Голову вскидывает и торопливо поднимается выше, распихивая толпящихся одиннадцатилеток. Только, чтобы собственными глазами, наконец, увидеть. И обмереть, потеряв дар речи. Лицо мелкого Джеймса настороженно и изучающе смотрело на него глазами Лили из-под округлых очков. Метка на руке воспламенялась с каждой секундой. Сердце, что замерло в грудной клетке Северуса, больше не забилось, лишь кашляюще запиналось о рёбра. Медленно и тяжело. В Большой Зал он ворвался в беспамятстве, так и просидев весь торжественный вечер, буравя чёрными глазами Гарри, но видя в нём лишь ожившего врага и любовь всей своей жизни, что надеялся, давно люто возненавидел.* * *
[Ursine Vulpine, Annaca — Wicked Game]
Конец октября 1991г. Хогвартс. «Лорд Волан-де-Морт вернулся!» Стопка писем, разбросанных по столу в крохотной комнатушке. Порезанные о бумажные уголки подушечки пальцев. Пустые чёрные глаза, смотрящие бесцветно на мертвенно-бледное лицо в отражении, горящее лишь продолговатым розовым шрамом. Десять лет Северус успокаивал огонь внутри, скармливая условным демонам чужие глаза, бесцеремонно украденные у Лили. Десять лет Северус ждал, когда Тёмный Лорд соизволит вернуться и поможет ему чужими руками избавиться от единственного живого напоминания предательства Лили. Единственного живого свидетеля всего, что произошло в ту ночь в детской дома Поттеров. Не было никаких сомнений, что Гарри ничего не помнил, слишком был мал, но Северусу от этого легче не становилось. Все таблетки и настойки, что мать Каюса пачками и коробками уже передавала ему, больше не имели даже мнимого эффекта. Северус сжёг их за неделю до первого сентября, на заднем дворе своего дома, вместе с одеждой последней жертвы. На краткий миг, когда он держал лицо девушки в своих ладонях, ему показалось, что что-то изменилось. Когда он пропускал сквозь пальцы её рыжеватые локоны, а она смотрела на него не как все, не с замершим ужасом, а в безнадёжном и обречённом ожидании. И глаза её, мелькнувшие малохитовой темнотой среди изумрудной чистой зелени, показались ему иными. Губы приоткрытые, побледневшие, не раскрывались в предсмертном крике, лишь впускали рвано воздух. Выдох-вдох. Каждый раз, как последний. Когда Северус пришёл в себя, стряхнув наваждение, и впился пальцами в глазницы — в самом деле последний. Он убивал её без жадности, без удовольствия, в тишине. Он держал на ладони её глаза, не спеша их раздавить и разглядывая спокойную зеленоватую радужку. Первую такую, не застывшую в диком ужасе. Ожидавшую свой конец и смирившуюся. Словно отпускающую ему все его грехи и прощающую. Как если бы Лили в ту ночь всё же увидела его перед смертью. И больше не осудила. Простила. И пожалела о своей роковой ошибке. Та девушка стала первой и единственной, чьё тело не растворилось сразу же в десятках зелий в чугунной ванной. Оно было бережно перенесено на раскуроченную после тревожных ночей постель, осторожно раздето и обласкано сперва тёмным взглядом. После дрожащими ладонями. Северусу казалось, наверняка только казалось, что даже кожа её, как у Лили. Но она была мягкой, нежной и пока ещё тёплой, согревающей кончики его пальцев. Вся она, лежащая безропотно и раскрыто перед Северусом, с короной из разбросанных по подушке рыжих локонов — напоминала ему Лили. Не хватало только одной последней, настоящей детали. Колба, которую Северус забирал с собой на летние каникулы, впервые за десять лет оказалась пустой. Глаза Лили подходили этому телу куда как лучше, чем те, которые Северус безжалостно выкорчевал. Её побелевшие и застывшие губы были также неотзывчивы к его робким поцелуям, как и у Лили, если бы Северус рискнул её однажды поцеловать. Тело её оставалось недвижимым, когда он откровенно касался груди, впалого живота и плотных бёдер, разводя их в стороны. Слух Северуса не ласкали ни томные вздохи, ни сладкие стоны. В мёртвой тишине его лачуги только поскрипывала старая кровать в такт толчкам и сбивчиво дышал он, пока пробовал впервые женское тело. С любовью и затаённой ненавистью. Глядя прямо в глаза Лили, нависая над беззащитным, остывающим телом. Оставив на холодных губах прощальный поцелуй, Северус накрыл ладонью темнеющий малахит скользких от формалина глаз и позволил себе окропить ладонь парой солёных капель, скатившихся по его щекам. А затем растворил тело девушки, наконец, в ванной. Последним зельем заливая некогда любимые глаза. Избавляясь, он надеялся, от них навсегда. И вот уже неделю спустя, они смотрели на него вновь. Только с чужого лица. Вот уже два месяца как — Северус смотрел в эти глаза в ответ и не ощущал ничего, кроме пожирающей его пустоты. И больше он так не мог. — Вызывали, профессор Снейп? Он отворачивается от покосившегося на стене зеркала и уставляется темнотой своих опухших и уставших глаз на вошедшего. — Да, Поттер. Закрой дверь и проходи. У меня к тебе очень личный разговор. Настороженно кивая, мальчик захлопывает и давит покрепче на дверь, неуверенно ступая в комнату с царящим повсюду хаосом. Любопытно, но пугливо рассматривает разбросанные вещи, книги и колбы. Поднимает наконец на Северуса вопрошающий и немного растерянный взгляд. Лили никогда так на него не смотрела. Она всегда была уверенной и обезоруживающей. — Ты, возможно, не знаешь, — негромко произносит Северус, отходя от зеркала и поворачиваясь к Гарри спиной, чтобы коснуться пальцами кожаного пенала на столе, — но я учился с твоими родителями. На одном курсе. — Дамблдор говорил как-то, — гулко сглатывает Гарри. — Вы хорошо их знали? — О, — тянет, горько усмехаясь Северус, сгребая пенал пальцами и оборачиваясь к Гарри. — Лучше всех. Особенно твою маму. — Все говорят, что она была чудесной, — робко улыбается мальчик. Северус сглатывает горечь и слёзы, ставшие комом в горле. Что глаза…у него была и её улыбка. — Была, — согласно кивает он, подходя ближе. — Да. — О чём вы хотели поговорить, профессор? — Ты ещё совсем юн, Поттер, но знаешь ли ты что-то о непростительных заклинаниях? Гарри хмурится, сжимая пальцами полы мантии, и отрицательно мотает головой. Ойкает тихонько, когда Северус вдруг опускается перед ним на колени, глядя теперь в его глаза снизу вверх и протягивая кожаный пенал. Глупый, глупый Гарри, как и его мать. Он безропотно берёт его из чужих рук. — Есть три непростительых заклинания, — также негромко поясняет Северус; его палочка незаметно для мальчика скользит из рукава рубашки прямо в узловатые пальцы. — Одно из них погубило твоих родителей. Оно смертельно. — А д-два других? — дрогнувшим голосом шепчет Гарри, не отрываясь от глаз Северуса. — Одно — жестокое. Оно делает людям невероятно больно, его применял для пыток сам Тёмный Лорд. — Он убил их… — в изумрудных глазах застывают слёзы. — Да. — А третье? — А третье… — Северус поджимает губы, немного склоняя голову и осторожно касаясь пальцами запястья Гарри. — Кто-то скажет, что оно — непростительное, и так и есть. Но кто-то…знаешь, я всегда говорил твоей маме, что даже Тёмная магия не опасна, если использовать её умело и правильно. И третье заклинание, плохое, если его используют в недобросовестных целях. И хорошее, если использовать его во благо. — Разве можно использовать зло во благо? — хмурится снова Гарри. — Да, Поттер. И вот для чего я позвал тебя. Я хочу научить тебя одному непростительному заклинанию, которое может, как даровать вечную боль. Так и вечное освобождение. Гарри не успевает и дёрнуться, как Северус, направив на него палочку, произосит спешно: — Империо. Зелёные глаза стекленеют. И Северус позволяет себе слабость. Касается холодной ладонью нежной щеки и ведёт большим пальцем по мягкой коже под правым глазом. Где у него самого — шрам. — У тебя и впрямь глаза твоей матери, — шепчет он, прежде чем опустить по швам руки и чётко произнести: — Открой этот пенал, Поттер. Достань оттуда скальпель и медицинскую ложку, — и улыбнуться шало в последний раз. — И вынь мои глаза. Дело вовсе не в том, что Северус никогда не убивал мальчиков, нет. Дело вовсе не в том, что за Гарри присматривают все, кому не лень, и даже он, к счастью. Дело только в том, что у Гарри — её глаза. У Гарри — её улыбка. Всё дело в том, что Гарри — часть, кровная, той, кого Северус всю жизнь безнадёжно любил и бесконечно ненавидел. И никто, никто, кроме самой Лили не должен был видеть этот мир её глазами. Никто. Кроме него. Мальчика, который пережил их всех.