Зазеркалье

      Близился день Рождения Нового Мира. И, как бы тяжело ни было это принять, день убийства Бернарда Шульца. Каждый день они с Яковом заново обсуждали все детали плана, находили его проблемы и способы их решения. Потом снова размышляли обо всём в одиночестве до следующей встречи.       Совместный обед был единственным временем, когда они могли свободно общаться, не опасаясь быть услышанными. Все уже ушли из-за стола, и примерно через минуту-две придется вернуться и им. Но они выбрали остаться здесь до конца. Бессмысленно объективно, но сейчас, под тенью смерти, любая мелочь ощущалась значимой.       Под веками выжглись, отпечатались желтые пятна, Элиас едва видел дальше сантиметров десяти. Он знал: через несколько часов станет лучше, но ведь однажды этого не случится. Когда наступит этот день?       Это отчаяние порождало жадность хвататься за каждый момент, каждый образ, каждую деталь, пытаться впихнуть их в себя как можно глубже, пока он всё ещё способен на это.       Яков сидел рядом, погруженный в свои мысли — наверняка точно такие же отчаянные.       Элиас плохо видел его, но улавливал изменения: сливочно-белая кожа стала желтоватой, словно запачканной, из-за болезненных синяков глаза казались больше, а тьма в них — чернее.       — О чём ты думаешь? — спросил Элиас.       Спустя несколько секунд задумчивого молчания Яков посмотрел на него.       — А ты?       В воздухе повисло необъяснимое ощущение хрупкости и особенности этого момента. Элиас как можно осторожнее вдохнул, боясь нарушить его.       — Я боюсь ослепнуть, — рассекло воздух своей четкостью и искренностью.       Яков приоткрыл рот и перевел взгляд на свои руки, недоуменно рассматривая их, будто там мог быть написан ответ.       — Скоро это закончится.       — Ты прав… — возникшая спокойная, внимательная к словам тишина располагала пространство для откровенности. Яков молчал: эксперимент окончательно замкнул его в собственном мире, но Элиас отпустил себя и продолжил, чувствуя, что именно в этот момент Яков правда слушает его:       — Но ничто больше не будет прежним. Обычно я уже даже не могу рассмотреть твое лицо — просто по памяти угадываю настроение.       — Боишься меня забыть? — тот снова повернулся к нему.       — Да. Боюсь забыть всех.       Яков молча смотрел на него, но Элиас чувствовал, что тот что-то решает. Через пару секунд Яков положил руку на плечо и слегка надавил, поворачивая корпусом к себе, затем приблизился, почти вжимаясь лоб в лоб.       Элиас затаил дыхание. С этого расстояния было видно мягкие, округлые, но уже становящиеся чётче и взрослее изгибы лица, фиолетово-красные капилляры на веках и еле заметный среди почти чёрной радужки зрачок — красиво, но взгляд задержался на этом всего на миг и провалился в темноту внутри его глаз. Точно попав в зазеркалье, Элиас увидел, прочувствовал то, что находилось за их непроницаемой чернотой.       Там темно, холодно, глубоко и страшно. Там лихорадочное безумие и морозящая до костей логика, пустые, темные, бесконечно одинокие комнаты, извивающиеся по стене демоны и их неустанно следящие глаза, ночные кошмары, обжигающая грудь злоба и отчаяние — вязкое, захлестывающее, сдавливающее легкие болезненным удушьем, мысли — хаотично бегающие и не находящие точки остановки линии, изломанные и яркие, точно электрический ток. Там захоронены мечты прошлого, оплакано потерянное будущее и проклято настоящее. Это — запертая изнутри и снаружи клетка, двери которой распахнулись только на этот короткий миг.       — Запомнил? — тихий на грани с шепотом голос Яков выдернул из наваждения. Элиас резко моргнул — впервые за это… долгое?.. короткое? время. Перед глазами снова не стояло ничего, кроме желтых болезненно пульсирующих в голове пятен, но тело пробивали мурашки. Эта мимолётная душевная близость, похожая на слияние, на видение, — последнее, чего он ожидал, но самое ценное, на что мог надеяться.       Яков плавно отстранился, пока Элиас впился в него взглядом и через силу пытался рассмотреть и запомнить что-то еще. Знал о тщетности этих попыток, но не мог укротить свою жадность.       Яков тем временем поднялся и зашагал в сторону камер; в ту же секунду раздались шаги охранника и приказ поторопиться. Из-за этого ответ услышал только сам Элиас:       — На всю жизнь.       Следуя в свою камеру, Элиас прятал странную невольную улыбку и воссоздавал в памяти этот момент, точно вертел в руках драгоценный камень, и думал: получится ли когда-нибудь спросить, а что Яков увидел в его глазах?