Вечер

В оскорблённых сердцах вечная осень и мрак

Джисон приоткрывает дверь квартиры и тихо просачивается в щель. Лучи закатного солнца пляшут на облезлых стенах. Он неуклюже стягивает чёрно-былые кеды и вещает широкую кожаную куртку на вешалку. Пока он доходит до нужной комнаты, успевает заметить оголённые провода, торчащие из того места, где ещё недавно висела лампочка. Теперь здесь нет ни единого источника света. Джисон заглядывает в небольшую комнату и зовёт в полумрак: — Хо..? На диване что-то двигается, шуршит, выбирается из-под пледа и наконец приобретает очертания человека. Джисон подходит к нему и уже привычным движением падает на диван, – тот радостно скрипит в ответ. В этой квартире время словно застыло, а пространства и вовсе не существует. Из мебели здесь только диван, телевизор на ножках и стол, занятый граммофоном и кассетником. — Тебя сегодня навещали родители? – спрашивает Джисон, смотря на осколки пластинок на полу. – Почему ты опять не закрыл дверь? — Чтобы ты всегда мог прийти. И знал, где меня можно найти. Джисон в ответ лишь устало вздыхает. Минхо встаёт, подходит к телевизору и перебирает пластинки. Несмотря на потрёпанную одежду и выпирающие кости он выглядит гордо, окружённый туманом тоски и вечной печали. Интересно, кого он потерял? — Сегодня "Эрцгерцог"! – восклицает Минхо и усаживает обратно. Мелодия плавно заполняет комнату, просачивается во все уголки квартиры и оседает белоснежным пухом между ними. — Это трио. Произведение, которое Бетховен посвятил австрийскому эрцгерцогу Рудольфу. Его все так называют, хотя это название неофициальное. Эрцгерцог Рудольф – сын императора Леопольда II, то есть член императорской фамилии. У него были большие способности к музыке. С шестнадцати лет он учился у Бетховена игре на фортепиано и музыкальной теории и очень его уважал. Как пианист и сочинитель музыки Рудольф больших успехов не добился, зато протягивал руку помощи непрактичному в житейских делах Бетховену, поддерживал его и тайно, и явно. Так что не будь эрцгерцога, жизнь Бетховена сложилась бы ещё тяжелее. — Откуда ты знаешь всё это? – в очередной раз удивляется Джисон. — Было написано на обороте коробки. Вот я и запомнил. Это самое великое и изящное из всех бетховенских трио для фортепиано. Он написал его в сорок лет, и больше таких трио у него не было. Наверное, чувствовал, что в этой форме достиг своей вершины... Кстати! – Минхо тянется за спинку дивана и достаёт оттуда старый фотоаппарат. – Сегодня был потрясающий восход... и закат. Смотри, – он показывает ему фотографии бескрайнего неба. Джисону кажется, что у Минхо много общего с облаками. Они похожи на падших ангелов. Он, вновь потерявшийся в своих мыслях, не успевает среагировать, когда Минхо переводит объектив на него. Джисон только успевает прикрыть лицо рукой, как щёлкает затвор объектива. В этот же момент последние лучи солнца ударяют в окно и растворяются в мягком ночном воздухе. С наступлением темноты Минхо теряет нить повествования. Фразы, подобно ветру, беспорядочно стремятся наружу. — Джеффри Дамер предлагал соседям еду из мяса жертв. Альберт Фиш был счастлив, когда его приговорили к смертной казни. Газеты цитировали его слова: "Какой восторг – умереть на электрическом стуле! Это будет высшее наслаждение – единственное, которое я ещё не испытывал!" Он был педофилом, садомазохистом и серийным убийцей. Эд Гин делал одежду и обивал мебель кожей жертв. Он прерывается, чтобы крепко обнять Джисона, практически лечь на него, и продолжает. — Анри Бергстон говорил, что истинное настоящее – это неуловимое движение вперёд прошлого, которое поглощает будущее. По сути, все ощущения – это уже память. — А это ты откуда знаешь? – спрашивает Джисон без надежды на ответ и начинает аккуратно расчёсывать волосы Минхо. Разумеется, ему не отвечают. Теперь Минхо – это кто-то другой. В конце концов, сейчас ведь ночь. С кем не бывает.