Теория относительности

Сквозь сопротивляющиеся остатки сна Авантюрин улавливает запах чего-то свеже-сладкого, непривычного и, мигом встрепенувшись от осознания, что в номер, похоже, пробрался кто-то посторонний, подрывается с постели и борется с запутавшимся одеялом, не желающим освобождать ноги, попутно пытаясь распахнуть глаза. Веритас пытается сдержать злорадный хмык, когда Авантюрин, — внезапно какой-то несправедливо очаровательный в своих неуклюжих попытках выбраться из пут одеяла, — не справляется и, сопровождаемый грохотом, кубарем валится на ковролин вместе со злодеем-одеялом, которое, Рацио уверен, тот успел энное количество раз гневно проклясть. Хмык, кстати, удержать в себе не получается — а уголки губ сами по себе тянутся к верху, пока Веритас не пресекает их глупую попытку улыбнуться. Авантюрин же, услышав это, отвлекается от своей дуэли с покрывалом и обескураженно поднимает голову, вконец переставая понимать, а что здесь, ради всего святого, творится. — Д-доктор? — спрашивает он хрипло, выплевывая лезущие в рот спутанные пшеничные волосы, до сих пор сомневаясь, правильным ли будет пожаловаться администрации за незаконное вторжение в номер — потому что и вправду, Веритас, и вправду, Рацио — невозмутимо стоит неподалеку от дивана (на котором Авантюрин вчера без сил уснул, не имея желания ковылять до спальни с полноценной кроватью), разливая по чашкам что-то горько-темное, от чего к потолку полупрозрачными струйками упархивает горячий пар. — Вы... каких эонов, вы тут потеряли? — пыхтит он осоловело-непонимающе, про себя возмущаясь тому, что тот уже начал свойнически хозяйничать у него, — И как вы вообще сюда...? Нетрудно догадаться, что утро — самая уязвимая для него пора, когда язык заплетается, растрепавшиеся волосы норовят попробоваться на вкус и застилают обзор, а мысли – как пугливые мыши, разбежавшиеся по своим норкам, и собрать их воедино – что-то уже из разряда фантастики. — Двери закрывать надо, — упрекает Веритас привычно ворчливо, успешно пропуская часть про то, как ранее ему пришлось включить всю свою актерскую игру и львиное спокойствие, убеждая девушку с ресепшена в том, что тот богатый господин из сто девятнадцатого – его дорогой кузен, которому обморочно понадобились особые галлюциногенные специи, в срочном порядке доставленные прямиком с Синь-41 — девушка настолько растрогалась тому, на что только ни готовы люди ради своей семьи, что вручила ему ключ почти без вопросов, даже пожелав напоследок удачи. Об этой части Авантюрину определенно знать не обязательно. Пусть думает, что действительно забыл запереть дверь. — Но зачем вы... — начинает он потерянно, — в такое время сюда... ко мне? Сложно поверить, что Веритас – и действительно к нему. Может, всё-таки случилось что-то срочное, раз Рацио теперь тут? Но всё равно странно – зачем тогда кофе, если им в теории нужно уже собраться и выпорхнуть решать те-самые-неотложные, а не топтаться в гостиной? Веритас неопределенно фыркает, что можно истолковать как «неважно», и двигает чашку с бодрящим напитком ближе к краю стола, небрежно кивая на нее головой. — Пейте скорее, остынет так, — единственное, что он ему отвечает, с плохо скрываемым интересом наблюдая, как Авантюрин выпутывается из злосчастного куска ткани, трет глаза кулаками, пытаясь привести себя в чувство, и медленно плетется к столу, неуверенно присаживаясь на самый краешек стула. Веритас отдаленно находит такого Авантюрина — сонного, взъерошенного, словно маленького совёнка, — внезапно милым. Не успевает осадить себя за столь неприемлемые и глупые мысли, потому что желание ещё чуть-чуть полюбоваться им таким – домашним и близким – страшно перевешивает обычно выигрывающий рассудок. Тепло стенок чашки в руках неожиданно греет его холодные ладони — Авантюрин на пробу делает маленький глоток и приятно удивляется вкусу напитка: в меру и сладко, и горько, кипяток не обжигает язык, и он растерянно понимает, что кофе приготовлен кем-то очень умелым и хорошо ознакомленным с его предпочтениями. — Не знал, что вы умеете варить кофе, — бездумно бросает он, довольно отпивая ещё – уже более уверенно. Ровно три ложки сахара, отмечает Авантюрин про себя, удивляясь, что Рацио запомнил такую сущую мелочь. — В этом нет ничего сложного, — отмахивается Веритас, тоже беря свою чашку в руки, — Для тех, у кого есть мозги, конечно. — Я могу счесть это как за предъявление мне в том, что у меня нет мозгов, Доктор? — насмешливо уточняет он, наклоняя голову в бок, — Я ведь тоже не умею его готовить. — У вас их и без этого не особо наблюдалось, — язвит в ответ, немного заслушиваясь тихими смехом, последовавшим на его слова. И эта шуточная перепалка такая знакомая, такая привычная, Веритас напротив — невозмутимость холодных черт лица и янтарность сладостного меда в зрачках, в которых Авантюрин постепенно-неизбежно тонет, но благополучно позволяет себе с облегчением выдохнуть. Запоздало он вспоминает, как в предыдущие дни просыпался в холодном поту от того, что в глаза ему слепили утренние беспощадные лучи — сейчас же он оглядывается в сторону окна и, удивленно приподняв брови, видит только плотно запахнутые шторы, через которые просачивался тусклый солнечный свет, лаская зрение. Веритас замечает его удивление, но предпочитает ничего не объяснять — и так ведь всё ясно. — А зачем вы...? — выражает свое недоумение Авантюрин, обратно поворачиваясь к Рацио, что устало вздохнул на его глупый вопрос. — Чтобы не светило в глаза, — поясняет он снисходительно, поражаясь, как такую очевидность вообще пришлось объяснять. От такого чуткого проявления заботы — или, может быть, не её, но отчего-то отчаянно хочется верить, что это была именно она, — Авантюрин тушуется, неуютно сжимается, опуская взгляд в пол. Он совсем не привык. Совсем не привык к такому. Никогда ещё чужая забота не откликалась так сильно где-то глубоко внутри, никогда ещё она не была такой внимательной, тихой и нужной. Авантюрину совсем не хочется плакать от понимания, что Веритас действительно запомнил, сколько ложек сахара он кладет себе в кофе. Никто и никогда не думал о таких мелочах. — Не стоило, — выдавливает он спустя время тихо, находя в себе горстку сил вновь поднять на Рацио взгляд, — и спотыкается о мягкое спокойствие, теплящееся в его золотистых глазах, так вместо слов ему и твердящее — «стоило». Не смотри на меня так, — хочется выпалить ему, но он себя вовремя останавливает, отвлекаясь на недопитый кофе. Между ними воцаряется промежуточная тишина, ложащаяся на редкий звон посуды, во время которой Авантюрин успел подумать, что можно было и не подниматься ему с постели — он-то предполагал, что это кто-то посторонний, наемник или вор пробрался, — но этим «кем-то» оказался Веритас, а Веритас ему не посторонний — значит всё в порядке. У Рацио в глазах распускаются улыбчивые подсолнухи — смотря в них, Авантюрину тоже почему-то хочется улыбнуться. Потому что хорошо. Хоть он совсем не до конца понимает, что происходит — зато знает то, что рядом с Рацио хорошо. — Безымянная сказала, что вам снятся кошмары, — припечатывает Веритас однозначно, прямолинейно, чтобы у него не появилось возможности уйти от разговора или... — Не имею ни малейшего понятия, о чём вы говорите, Доктор, — бубнит Авантюрин непринужденно, поддевая ногтями деревянный торец стола, чтобы чем-то занять руки и сделать вид, что он вообще не при делах. ...или сделать вид, будто он совершенно не знает, о чём они говорят. — Прекратите этот фарс, — хмурится Рацио, с осуждением глядя на него, — Игнорировать такие проблемы — значит прослыть сущим глупцом, вы же знаете. — Я и есть самый что ни на есть глупец, — подтверждает Авантюрин, при этом не выглядя так, словно ему хоть сколько-то стыдно. — Недосып пагубно сказывается на вашем здоровье, это-то хоть вы должны понимать. — С моим здоровьем и сном всё более чем в порядке, нет нужды беспокоиться, Доктор, — настаивает он до последнего, осознанно делая упор на последних словах. — А с вами? — остро высекает Веритас, сверкая радужкой глаз как-то особенно проницательно. Авантюрин, уже собравшийся ещё что-то ему сказать, услышав такой простой вопрос, осекается, будто обжегшись чем-то невыносимо горячим — и это точно не кофе, подавно остывший время назад. С ним? С ним всегда всё хорошо. Это вопрос, на который неизменно можно дать только один ответ — потому что никому не интересно слушать о чужих проблемах и горях. — Со мной... тоже всё в порядке. Ложь привычно ложится ему на язык — но под испытующим, препарирующим взглядом Веритаса он чувствует себя очень неуютно. Мягкое обволакивающее спокойствие нравилось ему гораздо больше. — Людям, у которых всё в порядке, не снятся кошмары, — упрямо замечает Веритас, щуря глаза и складывая руки на груди — признак явного недовольства. — Да что вы заладили со своим в порядке-не в порядке?! — не выдерживая, взрыкивает Авантюрин, взбешенно хлопая ладонью по столу и выскакивая из-за него, — Какая разница, если это я? Сомневаюсь, что вам вправду есть дело до меня, Доктор. Это ведь Безымянная вас послала, не так ли? Так что вас не устраивает — катитесь к ней, скажите, что всё со мной нормально! В порыве штормирующих эмоций он бездумно озвучивает свои мысли — потому что думать над словами не осталось желания; Авантюрин всё еще хочет спать, хочет в душ, хочет наконец понять, что между ними тут происходит, а потому Рацио придется выслушивать все его судорожные тропинки слов, самовольно вылетающие изо рта. Он пропускает тот момент, когда Веритас оказывается рядом — прямо около него, что протяни руку, и коснешься его темно-фиолетовых завитков волос, — смутно ощущает, что, кажется, дрожит. И плачет. Кристаллики соленой влаги не контролируются — он искренне ненавидит самого себя за то, что до сих пор не научился их сдерживать. — Меня никто не посылал, — признается Веритас, и Авантюрин пораженно чувствует, как к коже его щек осторожно прикасаются чужие пальцы, почти нежно собирая холодные слезы, — Я пришел сам. Потому что волновался. Потому что хотел увидеть. Пальцы Рацио притрагиваются так, словно он — что-то большее, чем просто человек. Когда из его рта раздается новый, судорожный всхлип-вздох, теплые руки сгребают его в охапку — Веритас прижимает к себе сильно, крепко, зарывается ладонью в пшеничные волосы и позволяет уткнуться куда-то себе в шею. От Рацио пахнет мелом, ягодной зубной пастой и горьким кофе — его родной запах оказывает успокаивающий эффект, и ещё никогда такое сочетание не казалось Авантюрину настолько безошибочно идеальным. — Всегда есть разница, если это вы, — шепчет он, когда Авантюрин немного успокаивается и начинает дышать чуть ровнее, — Ваша жизнь значит. Всегда значит много. В этот раз Авантюрин не может винить себя за то, что слезы опять вырываются из его глаз — слова Рацио задевают что-то внутри, распарывают давнюю загноившуюся рану, но делают это так бережно и внимательно — что это и разрушающе, и исцеляюще одновременно. Его жизнь продали за шестнадцать танб. Рацио говорит так, словно пожертвовать всем миром за него будет мало. Паника медленно отступает — не без помощи ласкового, вкрадчивого шепота и тепла Рацио, что тот вложил в свои слова и касания. Паника медленно отступает — и Авантюрин наконец осознает, в каком положении он оказался — потому что Веритас везде: его руки помогают ему стоять на ногах, кожа шеи пропитана дорожками слез, а сухие губы впечатаны в светлую макушку в беспорядочном поцелуе. Не сказать, что ему это не нравится. Паника почти полностью исчезает — и на смену ей приходит необъяснимый трепет, который Авантюрину и не хочется сейчас объяснять. Лишь крепче обвивает свои руки вокруг чужой талии, утыкаясь в шею, пока такую наглость позволяют. С Рацио действительно хорошо.

***

Когда Авантюрин, ни на что толком не надеясь, получив столько внезапной заботы и хрупко боясь, что требует слишком многого, просит остаться на ночь, — Веритас его не отталкивает. Уверяет, что ему несложно. Уверяет, что Авантюрин может просить у него, звать его — и он всегда ему ответит. Пользуясь случаем, тот вновь обнимает его, как большую мягкую игрушку, с которой по ночам не страшно, и вдыхает родной аромат кофе и мела. На утро Авантюрин замечает, что сегодня кошмары ему не снились.