ланч

Крисси Каннингем сладкая. В том смысле что милая — все эти улыбочки, ямочки, длинные реснички, розовые бантики, всё это дерьмо. Так и скрипит сахар на зубах, приторно-приторно, когда она посылает воздушный поцелуй своему белобрысому принцу и подбрасывает ввысь помпоны так, словно этими жестами способна спасти мир. И люди, что её окружают, ведут себя положенным образом: любуются ею, в рот заглядывают и вьются вокруг, точно мошкара над фруктами. Конечно, тяжело удержаться, когда такая рядом. Крисси конфетка, — нравится всем, каждый ребенок бы хотел получить такую в рождественском носке. Порой от такой сладости можно заработать только жуткий кариес. Но Эд Мансон, по счастью, никогда не боялась дантистов. Она жадный ребенок — детство в нищете сказалось на её привычке хватать любую крошку со стола. Если конфеты, то как можно больше. Если дорогие, то за обе щеки. Она знает меру, но попросту её не соблюдает, — мы жалкие создания, наша жизнь — мгновение, и лучше не тратить его на пустую мнительность. Если человек, то постоянно и без остановки, так, чтобы и думать забыла о ком-то кроме неё. Эдли повезло больше остальных. Она отхватила самый жирный кусок торта — она знает другую сладость Крисси Каннингем. Ту, которой не делятся с толпой. Ту, что не поймет никто, что нельзя дать узнать матери, друзьям и Джейсону. И от которой, по идее, вообще должно бы тошнить. Но Эд не тошнит. Ни в коем случае. Она, блять, могла бы делать это дерьмо часами. Днями. Тысячелетиями. Потому что, по её нескромному мнению, слаще вагины Крисси Каннингем лакомства на этой планете просто не существует. — Крис, ещё немного, и ты сломаешь мне шею, — тяжело дыша, усмехается Эдли, вытаскивая кудрявую голову из-под короткой юбочки. Под зелёными складками ткани — голая кожа; трусики с бантиком и спортивные шорты валяются где-то в углу фургона. Ее лихорадит: сука, они делают это прямо на парковке. Школьной парковке. Пока все кругом ходят, наслаждаясь перерывом на обед, и не подозревают, что королева школы раздвигает ноги перед мало того, что девушкой, но местной фричкой, этой наркоманкой из трейлерного парка, толстозадой дылдой, издалека похожей на длинноволосого мужика. И обе бесстыже с этого кайфуют. Дуреют от вкуса и плотно облегающего в темноте фургона запаха, будто токсикоманки. Эдли, во всяком случае. — Прости, — шепчет Крисси — запыхавшаяся, румяная, такая красивая, такая мягкая; кажется, надави на её кожу, и та раскроется, точно воздушное тесто, пуская сочную сладкую начинку, такую аппетитную, что ручейком потекут слюнки. Между её бёдер сочится эта солёная карамель; её аромат — медовая патока, густая и оседающая липким туманом на коже. Эд не выдерживает: облизывается голодно, хотя, казалось бы, за полчаса работы должна была уже насытиться до отвала. Но ведь это обеденный перерыв с Крисси Каннингем. Её новым, самым изысканным, самым вкусным в её жизни деликатесом. А она, как выяснилось, большая жадина. — Все в порядке. Лишнее напоминание, что эти шпагаты и пируэты тебе определенно пригодились, — подмигивает Эдли и ныряет обратно, где проводит языком широко и плотно, собирая каждую сахарную каплю. Собственное тело едва ли не трясет; эйфория покруче наркотиков и концертного слэма. Сносит крышу как минимум не хуже. Крисси очаровательно попискивает на каждый умелый взмах языка, больно кусая плюшевые губы, короткие розовые ногти пытаются схватить покрывало под собой, поцарапать пол, собственную форму группы поддержки — но не схватить Эд за волосы. Боится навредить, стесняется, даже хватку ногами все-таки ослабляет, надеясь, что не доставит больше Эдли неудобств. Отчего-то эта странная забота делает всё только слаще, и Крисси хнычет, когда язык неторопливо, но настойчиво описывает горячие щекотливые круги вокруг её набухшего клитора. Её красивое личико красное, вспотевшее, колечко губ роняет безмолвные задыхающиеся «о». Ей так хочется пошуметь, она ведь громкая девочка — Эдли уже успела проверить это пару ночей назад, — но нельзя. Потому что сейчас в старшей школе разгар обеда, потому что вокруг люди, потому что идет рабочий день и для каждого наступило время ланча. Эд это все так нравится: адреналин, кипятящий кровь Крисси, её страх выдать их, её дрожь каждый раз, когда очередной хнык или скулеж не удаётся подавить как следует. Это дико заводит и невероятно веселит. В такие моменты Эдли даже желает, чтобы их поймали; чтобы дверцы фургона распахнула какая-нибудь пустоголовая подружка Крисси или, ещё лучше, Джейсон Карвер, и увидел Эдли между бёдер своей драгоценной, такой невинной для всех девушки, лижущую её смазку так, словно это гребанный олимпийский нектар. Она бы обязательно подняла голову, как минутой ранее, посмотрела на него наглыми тёмными глазами и медленно, сыто облизнулась, демонстрируя влажно блестящие, опухшие из-за Крисси губы. И ни за что бы не поделилась с этим доморощенным проповедником своим ланчем, — оставьте благородство для христианских девочек и герлскаутов с их дешёвым печеньем. Эта карамельная фея — только для неё. — О, боже, — ахает Крисси, выгибаясь, раскрываясь шире, и Эдли стонет, благодарная за еще больше, больше, больше, накрывая её губами и чувственно, неспешно посасывая, и карамель капает на язык беспрерывным потоком. Её половые губы красные, спелые, ягодные; твёрдый клитор так удобно перекатывать лишь самым кончиком языка, вынуждая Крисси нетерпеливо двигать бедрами навстречу и сильнее напрягать натренированные мышцы. Она скромная, но такая требовательная, и это добавляет ей вкуса, которому невозможно сопротивляться. Эдли трахалась с девушками раньше, но ни одну ей не хотелось так смаковать. Ни одну не хотелось брать с голодом, с жадностью, чтобы до последней крошки. До капли. Чтобы потом пахнуть ею остаток дня, липнуть губами к её коже. — Ты близко, детка? — хрипло вздыхает Эд в её бедро и проводит кончиком пальца по алой плоти, отчего нижняя половина тела Крисси немедленно реагирует, крупно вздрагивая, а тонкие брови сводятся на переносице в гримасе болезненного удовольствия. Она такая до смешного чувствительная, что Эдли не может сдержать улыбки. Девочка-тянучка, танцует на её языке целой мелодией вкусов, запахов, голых честных эмоций. Вкуснотища. — Д-да, я… — лепечет Крисси, сглатывает вязкую слюну, и шепчет в душную коробочку кузова, — Эд, пожалуйста… Не останавливайся. — М-м, а ты в курсе, что ланч уже закончился? — насмешливо тянет Эдли, и действительно — отдалённая трель звонка приводит окружающий мир в движение: слышно, как хлопают дверцы машин, топают торопливо ноги, переговариваются перед новым тестом ученики. — Хочешь опоздать на урок О’Доннел, маленькая самоубийца? И все из-за того, что так сильно нуждаешься в том, чтобы кончить на мой рот? — Господи, Эд, — краснеет она, смущенная и заведенная её словами, облизывает сухие губы и нехотя кивает. — Хочу. Да, я… я хочу… — Ты жадная штучка, принцесса, — смеется Эдли и проводит заостренным языком снизу вверх, останавливается, с подначивающим довольным стоном сосет клитор, заставляя Крисси судорожно подбросить таз и изнеженно скулить сквозь прикушенные губы. — Жадная избалованная девчонка. Буду считать это за комплимент. — Ты опять болтаешь, — дуется, едва дыша, Крисси. — Ты это любишь. — Не… не когда ты смеешься надо мной! — Ну, мне нравится заставлять тебя хмуриться, — улыбается она и игриво облизывает плоским языком между мокрых складок, там, где скользкой влаги скопилось больше всего. Крисси в ответ сжимает челюсти, на напряжённой шее выступают капельки пота. — Ты становишься похожа на очень злого лысого грызуна. Милого грызуна! — Я сейчас уйду отсюда, Мансон, — ворчит Крисси, а Эд только хохочет и мягко целует внутреннюю сторону её бедра. — Нихрена ты никуда не пойдешь, Каннингем, не ври. — Вот и пойду! — О, да? Прямо так, без трусов? — издевается Эдли и перехватывает комок ткани из угла прежде, чем до него успевает дотянуться Крисси. — Я не верну их до конца дня, так и знай. — Ты злая! — несерьезно обвиняет она. — Да, и о-очень пугающая, — ухмылкой отвечает Эд и низко мурлычет в её мягкую кожу. — Но тебе это нравится, да? Тебе нравится, когда дело становится немного, — она дует на горячую плоть, и Крисси громко ойкает, потрясенная колючими импульсами до самого мозга, — опасным. Готова спорить, ты бы не возражала, если бы нас поймали. — Не… — Иначе бы ты не потащила меня в мою тачку в разгар школьной перемены, красотка, — игриво воркует Эд, целуя её промежность лёгкими нежными поцелуями; каждый ударяет по нервным окончаниям Крисси, как выстрел. — Такими темпами ты сдашь нас всем, и что тогда? Эти злобные горожане заявятся в мое логово с вилами и факелами… — Стоп, — хихикает Крисси и приподнимается на локтях. Помимо её киски, у неё также есть еще одно оружие в арсенале, которое способно поставить Эдли Мансон на колени — эти два океана в дождливый день, сумрачное небо в тучах, что смотрит на неё из-под длинных густых ресниц так нежно, бессовестно нежно, как никто, никогда не смотрел на Эд. Когда Крисси на неё так смотрит, сладость на языке превращается в яд, но Мансон сглатывает его. Она позволяет этой волчьей ягоде травить себя из раза в раз. Может, слухи по городу не так уж и не правы. Может, она и вправду наркоманка. Жаль только, что от этой сладкой зависимости не поможет ни один рехаб. — Остановиться? — спрашивает, поглаживая чёрными ногтями её ногу, взирая на румяное кукольное личико так покорно, что должно бы смущать обеих. Но Крисси ласково улыбается и заправляет ей за уши каштановые спутанные локоны, влажные от пота. — Я не хочу, чтобы нас поймали… Не хочу, чтобы тебе причинили вред. — Я большая девочка, Каннингем, поверь мне, я могу за себя постоять, — Эд беспечно закатывает глаза. — Не думай об этом. Ты здесь, чтобы развлечься, верно? — Но я не могу. Я… я волнуюсь за тебя. Мне не хочется, чтобы ты считала, что для меня это просто игра. Ты мне… небезразлична, Эдли. Эдли ничего не говорит. Если она что-то скажет, она может все испортить: с женщинами её длинный язык — её дар, и её же проклятие. Поэтому она решает замести свои противоречивые чувства глубоко под коврик сознания и сосредоточить свои оральные навыки на чем-то куда более приятном, нежели невнятное, жалкое ораторство о привязанности и тайных связях. Едва её рот возвращается на промежность, как Крисси падает обратно на спину, с готовностью уплывает в мир бездымного удовольствия, тает в её рту, словно клубничное мороженое, и чем дальше, тем проще Эд вернуться в состояние, когда остаются только чистая потребность, без всяких бестолковых, запутанных чувств, от которых никакого удовольствия и только больше мороки. Она вылизывает отзывчиво пульсирующую Крисси, чьи бессмысленные стоны лучше любой рок-музыки, смыкает полные губы на клиторе и теснит дрожащие в подступающем оргазме тёплые ноги к своим щекам, и знает, что пока их ланч не закончится, им ничто не угрожает. Не существует ни Хоукинса, ни его агрессивной фауны. Её душный фургон — их ковчег, где можно вечность плыть по бескрайнему океану. Тому самому, что прячется в глазах Крисси Каннингем. Обеденный перерыв длится и третий, и четвёртый урок, и повторится, они знают, до самого выпускного. А может быть, Эдли позволяет себе помечтать, и потом. Без каких-либо ограничений.