Бунт Душ

Теплый желтый свет заливал собой прозрачный каскад ниспадающих по каменным ступеням водопадов, отбрасывая бело-радужные блески в неподготовленные к тому заспанные глаза. Теплота не обжигала холодное тело, помалу касаясь знобящей мерзлоты внутри — она сливалась с тем, до чего дотрагивалась, одаривая собой. Оранжевые пустоши простирались на многие километры вперед, прерывая бесконечность своей гладкости редкими кратерами и булыжниками. Голубое небо, чем-то похожее на реку с разводами разных оттенков, лилось, огибая воздушные, беленькие, мягкие “камешки”. Ноги свисали с небольшого обрыва удобной скалы, а прояснившийся взгляд лениво водил по округе. Вдалеке возвышались родные стены и крыши домов. Она всего лишь гуляет в свое свободное время и вскоре должна будет вернуться к клану, чтобы сполна отужинать, наделать всяких заготовок и слегка прибрать свое жилище. Сидится, на удивление, очень удобно. На поясе нет ничего, кроме набедренной повязки. Плечи не обременены, хоть и легким, но все же весом одеяний. Ветер нежно подергивает косу, уголки губ сами собой поднимаются. Тело тяжелеет от горячих нитей расслабления, плетущихся под кожей — хочется опустить спину и прилечь на совсем не холодный пол, глядя на небо. Покачивая ногой в воздухе, она ощущает, как тепло постепенно разливается по телу, выгоняя из него последние крохи усталости. Мягкое покалывание пробуждает чувство легкости, начинающееся с кончиков пальцев ног и поднимающееся выше. Вдали слышен слабый шум деревни, но он не тревожит, а лишь напоминает о том, что дом рядом. Пространство вокруг кажется почти нереальным, настолько оно прекрасно в своей естественной простоте. Мысли скользили, как облака на небе, легкие и бесформенные. Вспоминались простые радости жизни в деревне: утренний сбор трав, посиделки у костра с родными и близкими, звуки смеха и разговоров, запахи домашней пищи. Все это наполняло ее сердце теплом и спокойствием. Она медленно поднялась на ноги, стряхнула с себя мелкие камешки и песок. Взгляд еще раз окинул окрестности, запечатлевая в памяти это волшебное место. Легкий ветерок продолжал играть с косой, принося с собой ароматы далеких лесов и лугов.

***

— Учитель! — Прозвучал женский голос. В хижине вождя пустовал этакий “трон”, где некогда сидел Накл’кл, а теперь должна сидеть Лай’рия. Командир следопытов Тсейран занял место у стены — сидел на полу, облокотившись спиной на шероховатую поверхность, и бездумно глядел в пол. Его лицо и видимая часть груди была усеяна разными подшитыми ранами и все еще чуть кровоточащими царапинами. Мантия Кель’Момота, пережившая, видимо, самые тяжелые времена, покрылась множеством рваных дыр, а сам он, не находя себе места, шнырял по залу, наворачивая круги. Он не был встревожен, скорее – зол. Грозно ходил, стуча кончиком посоха в выстроенный такт, и иногда раздраженно хмыкал. Из-за закрытой двери доносились разные возгласы, в основном жутко гневные. Разобрать слова было тяжело, что Тсейран, что Кель’Момот предпочли даже не пытаться понять, что там происходит. — Какого черта там происходит? — жестко спросил Кель’Момот, приближаясь к молодой на’ви. — Она умирает, мы не можем ей помочь… — виновато объяснила девушка. Её коленки едва заметно задрожали, она замерла в ожидании. В ожидании, что массивный посох вот-вот поднимется над её головой и опустится прямо на темечко, а потом – процедуры самолечения. Но учитель просто толкнул её, проходя в комнату, из которой она пришла. Внутри все было странно. В нос мгновенно ударили запахи, хотя, скорее, вонь различных трав, мазей и отваров, перемешанных в единое, невообразимо кислотное месиво. Поодаль, на мягкой, пушистой подстилке лежала Лай’рия, бесконечно исходящая потом, ерзающая и бормочущая что-то неразборчивое, пока другая лекарь пыталась придержать её, чтобы намазать бледно-зеленую жижу на рану. Кровавая дыра расположилась чуть ниже груди, и любая ткань, которую прикладывали знахари, немедленно окрашивалась багровым. Кель’Момот принюхался и тут же поднял свою мантию, прикладывая к носу. Прочие знахари к ароматам привыкли, но вот шаман мириться с ним не хотел. Он подошел к пострадавшей ближе и окинул её настороженным взглядом, подмечая все то, что успели сотворить целители до него. Казалось, что неумелые юнцы были в таком отчаянии, что попробовали вообще все: кожа вокруг раны блестела какими-то маслами, сама рана переливалась то кровавым, то желтоватым из-за странной смеси, рядом на столике стояли разные склянки – одну из них шаман узнал, там был отвар с крайне сильным запахом, что был способен пробудить даже от самого крепкого сна. — Уходите… — тихо прошептал шаман, махнув рукой. — Вон все! Лекари, вздрогнув от крика, быстро разбежались, оставив Кель’Момота наедине с умирающей Лай’рией. Ее тяжелое дыхание было единственным звуком в комнате. Он опустился на колени рядом, положив руки на ее грудь возле раны. Его лицо исказилось от напряжения, когда он принюхался к ране и почувствовал запах гниения. Он достал из своей сумки несколько мешочков с различными травами и корнями. Смешивая их в глиняной чаше, он добавил немного воды и тщательно размешал до получения густой пасты. Затем шаман аккуратно нанёс её на рану Лай’рии и стал с надеждой наблюдать за ее беспокойным лицом. Он ждал… Ждал совсем недолго, прежде чем понял, что делает все то же самое, что делали целители до него. Шаман разочарованно вздохнул, затем вдруг поддался гневу и ударил кулаком о стол неподалеку! Все склянки попадали, часть разбилась, другие куда-то укатились. Шаман захохотал от этого зрелища. Кель’Момот сложил ладони и резво потер их, угрожающе ехидно ухмыляясь. Затем юродивый засучил рукава и посмотрел на свои жутковатые, длинные пальцы. Он поднял их, театрально подержал над раной, после чего медленно опустил большой, указательный и средний палец к “дыре”, изображая щипцы. Он не спеша, с удовольствием, проник длинными ногтями под её плоть и с мерзким хлюпающим звуком стал копошиться, прикусывая губу в своем сосредоточении. Но что-то у него не получалось. Он нахмурился и подключил вторую руку, раздвигая края сине-фиолетовой плоти сильнее. Хоть Лай’рия и спала, её лицо искривлялось в самые разные гримасы, а с губ срывались то жалобные, то гневные хрипы. С нее, тем временем, семь потов сошло. Горячие, мутные капли стекали с её лба и выступали по всему телу, прорываясь сквозь всевозможные масла. Острые ногти вскоре сцепились на относительно скользком, но твердом предмете. Кель’Момот, в потугах не упустить находку из хватки, прикусил губу и стал неспешно вытягивать руку. В “фонтанчике” крови разглядеть что-либо было невозможно, да и к тому же из-за нее все было… склизким. Впрочем, шаман что-то вытащил. Что-то, полностью красное, с налетом из плоти… Он бросил штучку в чан с водой и там она проявилась: это была небольшая пуля. Тсахик гордо задрал подбородок, смотря на пулю. Он был впечатлен проделанной работой, пока из раны пострадавшей сочились ручьи крови. Шаман вытер окровавленные пальцы о свою мантию, оставляя на ней свежие пятна. Его взгляд был прикован к Лай’рии, её тело дрожало от боли и жара. Он понимал, что несмотря на извлечение пули, её состояние продолжает ухудшаться. Кель’Момот поднял руку и сильно шлепнул её по щеке. — Вставай! — закричал безумец.

***

Ватные ноги с тяжестью “вдавливали” камешки в твердую землю, когда Лай’рия, слегка пошатываясь от слабости, шла к деревне. Глаза закрывались, а по телу пробежало покалывание. И несмотря на то, что она чувствовала, что вот-вот упадет, ей было хорошо. Слабость граничила с абсолютным расслаблением и умиротворением, точно если… когда она упадет – сольется с землей и больше никогда не ощутит злость, обиду или тревогу. Мутному взгляду было все сложнее различить силуэты деревни, будто бы она не приближалась к ней, а наоборот, отдалялась. Или земля под ногами движется, оттягивая назад… В её разуме начали возникать очертания из прошлого. Она снова видела свою мать, улыбающуюся, стоящую у двери их дома, снова слышала голос отца, зовущего её с поля. Эти образы были так реальны, так близки, что Лай’рия чувствовала, будто может дотянуться до них рукой. Тепло их присутствия обволакивало её, убаюкивая и успокаивая. Она вдруг оказалась в своей хижине, где всё было так, как она помнила: простая деревянная мебель, запах трав и специй, исходящий из кухни. Маленькая Лай’рия бегала вокруг, играя с братом и сестрой. Она улыбалась, её сердце наполнилось радостью и беззаботностью. Но тени в углах комнаты начинали удлиняться, и образы постепенно растаяли, как утренний туман под лучами солнца. Под ногами снова оранжевая твердь, а впереди мелькающие образы. Светило, что ранее обдавало приятным теплом, жгло и пробирало до мозга, отдавая болезненным гудением в голове. Внезапно перед её глазами замелькали яркие огни и в ушах зазвучала музыка — мелодия, которую она слышала в дни праздников и торжеств. Лай’рия ощутила прилив энергии, ей показалось, что она танцует среди своих друзей и близких. Справа прекрасная игра на костяной флейте, слева — суровый стук по барабанам из кожи змееволка. На столах мелкие порции угощений, упакованные в мягкие листья. Лица сияли счастьем, смех звенел в воздухе. Но вскоре этот радостный образ вновь начал таять, уступая место тьме и тишине. Ноги не были более в состоянии нести её. В груди закололо, колени с глухим стуком ударились о пустошь под ней и глаза опустились, избегая боли от колючего желтого света. Сознание утекало из-под её власти, словно песок меж пальцев, теряясь в бесконечной пустыне, как вдруг… подул ветер. Снова прохлада, но намного приятнее, как грозный ливень после годовой засухи. И жара более не била в голову, глаза легко раскрылись: чистое небо сменилось чернотой, прорываемой белыми пятнами далеких звезд. Но самое главное, что перед ней возник силуэт — его сильная, но аккуратная рука помогла ей подняться, невзирая на невыносимую боль. Близко, в нескольких сантиметрах её уставшие очи столкнулись с янтарем его глаз и подпадающим черным локоном заплетенной косы. В горле было сухо, говорить совсем не хотелось. Только улыбнуться. Измученно и, наверное, неловко, но улыбнуться. Это был Нетейам, её возлюбленный, чьи глаза, глубокие и сияющие, смотрели на неё с бесконечной нежностью и заботой. Его лицо, обрамлённое тонкими полосками биолюминесцентных узоров, светилось мягким голубым светом, как светлячки в ночи. Он источал столь необходимую уверенность. Он… Простой, честный. Он не безумец, как Кель’Момот, не жестокий подлец, как А’рум, и не глупец, как Накл’кл. Он ответственный и… добрый. — Лай’рия, — прошептал он. Его голос был тихим, но полным силы. Он опустился рядом с ней. — Ты сильная, ты сможешь это преодолеть. “Ты сильная”, — Десятикратным эхом пронеслось в голове. Да… Сильная. Тяжелые времена рождают сильных людей, а сильные люди принимают тяжелые решения. Лай’рия, вмиг прозревшая, судорожно вскочила и стала елозить руками по поясу, безуспешно пытаясь нащупать свой костяной кинжал. Беспокойный взгляд метался повсюду, выискивая врагов, которых не успела победить. Деревня исчезла полностью, а темнота, доселе казавшаяся спасением от палящего солнца, стала наступать, предвещая что-то ужасное. Из концентрированного мрака обжигающими лучами пробилось излучение прожекторов экзокостюма. Рассеянные белые частицы становились все гуще, и темнота наконец выпустила его из своих объятий: багровый металлический демон с пушками наперевес и невидимым хищным оскалом. Тот же самый демон, что вел полки небесных людей на деревню тогда, давно! Лай’рия вспомнила — мысли обожглись моментами, когда пламя захватывало хижины одну за другой, пожирая весь Анурай. Лай’рия стиснула зубы и изо всех сил двинулась вперед, безоружная, но озлобленная. Ноги прилипли к земле, как бы она не старалась сдвинуться — все точно замедлилось, попало в липкую жижу… Но демон приближался. И вновь то же самое — бессилие перед лицом врага. От демона не доносилось ни единого звука, но по ушам бил бас повторяющейся из раза в раз фразы — “Твоя смерть не будет быстрой!”. Картинку перекосило сотней мелькающих огней, и вновь, тяжелые веки поднялись, нехотя позволяя нежному взгляду быть поглощенным мощным белым светом в окружении отбрасывающих блики металлических стен. Затянутые ремнями на холодных подлокотниках руки ныли от нарастающей боли, а в ушах все еще звенело. Впереди прозрачная, но толстая дверь, выходящая в незнакомый коридор. Тугая коса растрепалась в массу лохматых прядей, а со лба бесконечно тек пот. С пшыкающим звуком дверь отошла и раскрылась, а внутрь, со стучащими от робокостюма шагами, вошел демон. Костюм его был иным: открытый, но делающий его выше и верно сильнее. Его лицо… Старое, бежевое, в морщинах, со шрамом, который она сама некогда оставила ему. Довольное. Жутко довольное. Улыбка белоснежных губ внушала неподдельную тревогу. — Уже освоилась? — прозвучал мерзкий голос. — Мало вольт? — Eywa srung sivi oer…, — вымученно, из последних сил сказала она. — Че? Здесь нет Эйвы. Здесь есть я и… — Он снова улыбнулся. Ухмылка едкая, как кислота, коей брызнули в душу. А в руках у него маленькое, темное, прямоугольное нечто с разными кружочками. Он медленно нажал на один из них большим пальцем. Дрожь! Дрожь прошла по всему телу в сопровождении ужасной боли, пробирающей до глубины. Проходящей сквозь кожу, обдающей плоть и бьющей по крепким костям. Руки, голова, ноги задергались в конвульсиях, словно пытаясь остановить происходящее, но все тщетно — оно все било и било, пока сил совсем не осталось. Дрожь прекратилась. — Люди до меня тебя допрашивали, верно? — спросил человек, но не ждал ответа. — Забудь об этом. Я совсем не такой. Мне не нужна информация о том, куда делось с два десятка аборигенов твоего клана. Ты просто должна заплатить… Знаешь за что? За часы, проведенные в кабинете, когда я писал отчеты о потерянной технике. Мы ведь могли мирно сосуществовать. Ну что такого? Одним деревом больше, другим меньше. Одной ямой больше, другой мень… — Fnu… — перебила пленница. — Ты все понимаешь… Как приятно это знать. Хотя, я бы говорил об этом, даже зная, что ты не понимаешь ни слова. Просто хочется, чтобы ты ощущала, насколько более болезненным для тебя будет мой монолог. Ведь… я еще даже не начинал. Он быстро поднял палец и зажал кнопку на пульте. В глазах потемнело… Икран несся так быстро, что все вокруг обращалось далекими образами. Рябящими пятнами уплывающими назад. Позади стремилось с два десятка иных икранов, а чуть дальше виднелся огромный конвой людей. Машины, защищенные пластинами из металла, казались легкой мишенью. На них не было оружия, а из сопровождения — несколько демонов в экзокостюмах. Опытный взгляд выцепил из небольшой толпы главенствующее звено, и летающий ящер начал пикировать, ведомый рукой Лай’рии. Еще чуть-чуть и натянутая тетива разорвет сдерживающие её из последних сил пальцы, как вдруг… Стрела, потерявшая свою траекторию от глаз, отведенных в сторону, вонзилась в землю. Машины загудели, их дверцы опустились и отовсюду стали вылезать группы человечков с оружием, пули которых устремились к ней. Лай'рия мгновенно осознала опасность и, стиснув зубы, дернула за упряжь, заставляя Икрана уйти в крутой вираж. Но было уже поздно — вокруг всё заполонили выстрелы и воздух наполнился свистом пуль. Её товарищи на других Икранах тоже оказались под обстрелом. Они метко целились по летающим хищникам, заставляя их бросаться в стороны, пытаясь избежать неминуемого. Одна из пуль пробила крыло её Икрана, и тот, испустив пронзительный крик, начал терять высоту. Её сердце замерло на мгновение, но инстинкты воина взяли верх. Лай'рия изо всех сил пыталась удержать контроль над Икраном, но зверь, раненый и дезориентированный, уже не слушался команд. Он нырнул вниз, стремительно приближаясь к земле, где уже выстроились бронированные транспортеры противника. Машины людей развернулись в защитное кольцо, отрезая пути к отступлению. Пули не прекращали лететь в небо, сбивая одного Икрана за другим. Это не просто случайность или ошибка — это была тщательно спланированная ловушка. Её дыхание участилось, и паника начала подниматься внутри. Остатки её отряда продолжали сражаться, но их численность таяла на глазах. Лай'рия попыталась крикнуть предупреждение, но слова застряли в горле, да и времени на них уже не оставалось. Икран, наконец, потерял последние силы и рухнул на землю, скатившись в сторону от основного сражения. Лай'рия, чудом избежав тяжелых травм, с трудом поднялась на ноги. Вокруг неё продолжался хаос — взрывы, крики, грохот боевых машин. Понимая, что всё пошло не так, как планировалось, и шансов на успех уже нет, Лай'рия приняла единственно возможное решение — попытаться выжить. Голос вернул её. — Все еще жива? Неплохо, — демон вдруг сербнул глотком кофе. — Что… — сама себя спросила она. — Все не так… Ты уже мертв… Не ты тогда победил… Лжец! Все было не так! Не так! — Да, ты права, Tsamfya. Я не увидел твоего поражения, а жаль… Такая слабая… Сбежала с поля боя. И ты еще смеешь называть себя “Ликом войны”? Ты лик не войны… Не знаю. Трусости может быть? Слабости? Не войны, прости уж. А как же ты получила свое звание? — Он вновь нажал на кнопку. Пронзительная боль. Глаза ужасно заболели, ноги едва несли тяжелое тело, все исходило кровавыми ранами. Она еле-еле волочилась к величественному древу. Такому стройному и сильному, пристанищу побежденных и нуждающихся. За ней, почти не дыша, тянулись еще трое… — Лай’рия! — Злобный голос зазвучал со стороны подножья к древу. Лай’рия вытерла глаза и различила в его носителе известного А’рума. — Я позволил тебе оправиться у нас после плена небесных людей! Дал лекарей для битвы! И с чем ты вернулась? С потерями, со смертью, с войной! — Мы… Мы сражались за ваши леса… — жалобно заскулила дева, тяжело дыша. — Нет. Ты сражалась за себя. Ты жаждала мести… — А’рум посмотрел на нее. В его взгляде ловко переплелись снисхождение и презрение. — Ты не оставила мне выбора. Лай’рия непонимающе замолчала, а когда её разум озарился пониманием, стала судорожно искать поддержки в прочей собравшейся толпе. — Ты будешь изгнана. Ты выбрала путь войны, так стань же его лицом. На’ви поднесли к нему чан, нисходящий языками пламени, и нож, чернеющий от сажи. Её ослабленные руки были захвачены в крепких объятьях приспешников вождя, и они вели её… Сил на сопротивление уже не было. — Удивительная подлость, не так ли? — Снова вернул её голос демона. — Положить всю жизнь на острие кинжала, чтобы заслужить не славу и признание, а ненависть и изгнание. Но станешь ли ты отрицать, что искала мести? — Месть мне была не нужна… — Хах! Ты можешь врать кому угодно. Но не ври самой себе. Даже убив А’рума, ты мстила. Ты всегда будешь мстить. Жажда мести, подобно болезни, поразила всю тебя. Признай – ты не герой, защищающий на’ви. Ты всего лишь маленькая, обиженная девочка, которой дали нож. — Fnu! — рявкнула пленница. — Ты – никто! Тебя нет! Ты мертв! Ты не знаешь этого! Это все… Сон… Наваждение… — Что же… Как тебе будет угодно. Она моргнула и демон исчез. Время шло… Пустота и тишина сопровождали пленницу все время. За прозрачной дверью иногда кто-то проходил, но не обращал внимания на голодную, обезвоженную Лай’рию. В какой-то момент база загудела от сирен и красных ламп, повсюду звучал топот бегущих отрядов и голоса: “Эвакуация! Срочная эвакуация! Это не учение!”. Вскоре база опустела. Покрытые тонким слоем пыли стены потеряли свой первоначальный блеск, оттенок серости начал проступать через белизну. Тонкие трещины, едва заметные вначале, теперь ползли по углам комнаты, расширяясь и соединяясь в узоры, как паутина, плетущаяся по потолку. Пол, когда-то холодный и гладкий, теперь был усеян мелкими осколками штукатурки, осыпавшимися с потолка. Лай'рия заметила, что металлические элементы — крепления, ручки, углы — начали покрываться ржавчиной, оставляя коричневые пятна на ранее чистой поверхности. Тишина, которая раньше казалась абсолютной, теперь была нарушена едва слышимым скрипом и шорохом. Металл скручивался, дерево, возможно, глубоко внутри конструкции, начинало подгнивать. Иногда до её слуха доносился слабый звук капающей воды, хотя источника его она не видела. Этот звук был тихим напоминанием о том, что даже в самую стерильную камеру жизнь, как и разрушение, всегда найдут способ проникнуть. Глаза уже не открывались. Не хотелось ни есть, ни пить, ни двигаться, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Шевелиться сил не было. Даже дернуть пальцем. А может смерть уже пришла? Скоро она увидит Эйву? Нет… Эйва не спасла её. Эйве было все равно. Одна лишь пустота была здесь настоящей, но такой же беспристрастной. И ноющее чувство в груди. Злость… Грохот упавшей двери наконец заставил её очнуться — толстая прозрачная дверь наконец не заграждала ей путь, а на пороге рычал любимый черный хищник. Словно обновленная, полная сил она вскочила и прильнула к его морде. Но все исчезло. Взгляд застилала тьма.

***

— Очнись, чертова fe’eve! — орал Кель’Момот в охладевающее тело. Монолог был прерван ворвавшимся в комнату на’ви. Молодой парень всяко пытался скрыть волнение, но то и дело спотыкался, бормотал, надеясь, что жрец сам его заметит и окликать не придется. Простоял он так полминуты, пока наигравшийся шаман наконец не спросил: — Ну что тебе? — Там… Там народ собрался… — Зачем же? — Поднял одну бровь в изумлении шаман. — Ну, как зачем… Рана Оло’эйкте… Народ уверен, что так Эйва указала на злодея. На порочность её замысла… — Что за бред? Они теперь тсахик? Это я глаголю волю Эйвы! — Простите, но… — Юноша чуть ли не плакал. — Но?! — Они не отстают, скоро прорвутся сюда… Верные вам все еще сохраняют хижину в покое, но еще немного и… — Вон пошел отсюда! — закричал шаман, затем встал и начал махать посохом, колотя гонца. — Вон! Вон! Еще раз увижу – язык выдерну! Юноша поспешил убраться, всхлипывая по дороге. Шаман же выдохнул, потирая лоб окровавленной рукой. Гневно шмыгнув носом, он снова присел к телу и положил посох рядом. Он снял один из черепов — череп змееволка, и занес над ним небольшой молот, шепча: — Tirea ayoengti, luyu ngati oeyä sìlronsem, Atxkxerel tsangayä, fko syayvi teri oeyä. Tìngay nìwotx sì peyä mokri ‘eylan, Za’u nìprrte’ fwa, teri yomtìng srung oeyä. Sä’oeyä lì’u nì’awve, kllpxì oeyä, Trr oeyä, tirea oeyä. Vrrtep asweyu mì ‘awtu, sa’u oeyä ngäzìk. Tsatseng mì täftiä le’aw, ftu vay tsranten oeyä. Oeyä lì’u lu key, oeyä syuratan lu lok, Tirea ayoengti, srakrrit tìprrte’ sì. Kehe her oeyä tirea nga’tsun, krr oeyä lì’u kìyev, Tìkxey futa, frakrr mìtrr mìngawng. Заклинал шаман, проливая свою кровь на череп. А когда слова заговора его к концу подошли – ударил молотом! Череп разлетелся на осколки.

***

Вспышка света… Покой, обрамляющий тело, нес её по бескрайней реке смерти. Но вдруг свет исчез, а заместо его вокруг залепетали силуэты, выстраиваясь в незабытую пустыню с палящим солнцем. Её окружал туман. Туман молочный, что не так давно собой поглотил всю округу древа. А когда он развеялся, перед ней предстало огромное, обугленное и лишенное лепестков древо… Все черное и оттого пугающее. Ни души не было в нем. — Вот и все, — спокойно, даже немного весело сказал некто. Из тумана возник Нетейам… — Нетейам! — Подбежала к нему дева и схватила за руки, неподдельно ликуя. — Ты здесь! Ты тоже погиб? — Нет. Я жив. — Что же ты здесь делаешь? Нетейама снова поглотил туман, но она все еще ощущала тепло его рук в своих. Когда ей удалось вытянуть мальчишку из забвения, вместо него перед ней возвышался ехидный Кель’Момот. Она отпрянула, скорчив гримасу недовольства, и ухватилась за кинжал, поднимая выше. — Это тебе не поможет, — махнул рукой Кель’Момот, и оружие в руках обмякло, сначала капая на землю, а затем и вовсе превращаясь в мелкую белую дымку. Отвлеченная Лай’рия и не заметила, как шаман исчез. Её плеча сзади кто-то коснулся. Коснулся так нежно и приятно, открывая путь к самым теплым из всех воспоминаний. Она обернулась и ахнула: напротив стояла тсахик Анурай. Сильный правитель и любимая бабушка… Она улыбалась. Это случалось так редко… Тогда, когда она гордилась. — Моя маленькая Рия, — чуть ли не пропела женщина, медленно подойдя ближе и поднося руку к её щеке. — Что за клеймо на твоем лице, маленькая Рия? — Клеймо Лика Войны… — виновато отводя взгляд, ответила девушка. — Клеймо?! Позорище! — Ласковая рука тяжело шлепнула её по щеке, и, когда Лай’рия опомнилась, чтобы крикнуть в ответ, её уже не было. — Кто ты? — в пустоту проорала дева, мотая головой. — Я – смерть и рожденье… — Голос неизвестной, доносящийся со всех сторон, был одновременно ледяным и обжигающим, как дыхание зимнего ветра, что несёт в себе обещание скорой бури. Его легкость заставляла Лай’рию забыть, что он может принадлежать кому-либо. Его сладость и одновременная острота пугали и влюбляли. — Взлет и паденье. Я – мир и борьба. Каждая фраза была слышна то справа, то слева, то позади, то снизу, то сверху. — Я – то, что ты ищешь и что отвергаешь. То, что ты жаждешь и что избегаешь. Была я всегда и буду вечна… Какой меня видишь – такой к тебе выйду, — На’ви вышла из тумана. Её голова была увенчана длинными, до самых ног седыми волосами, виски держали три пары ушей, а шесть глаз, все разных цветов, бегали по телу Лай’рии. Вместо светящихся точек по ней текли бесчисленные нити света, переплетающиеся в единый, непонятный узор. Лай’рия отошла, но стоило ей моргнуть, как уже слева возник Накл’кл. — Моих ликов не счесть, — справа её грубо толкнул Торук Макто. — Не счесть воплощений. Лай’рия в ответ отпихнула Джейка и тот потерялся в тумане, но позади уже заскрипела тетива лука Нейтири. — Предсмертный твой хрип я, — стрела прошла сквозь деву и была поймана Нетейамом. — И стон наслажденья. Все они забегали и слились в единое нечто — все ту же женщину с множеством ушей и глаз, снежными волосами и неясными узорами. — Я купол небесный и недра земли… Молитвы святые и смрадные проклятья, — она плавно приближалась, будто левитировала, парила над землей. — Я мать твоя, Рия… Я смерть твоя, Рия! Слева явился Кель’Момот, справа вырос Нетейам. — Соперник и недруг, друг и жених! — Все они стали подходить. — Познай свою гибель! Познай свое благо! Меж страхом и верой, надеждой и прахом! — Эйва! — закрыв глаза, пискнула Лай’рия, как все они исчезли.

***

Она внезапно поднялась, хватанув воздуха. В голову дало, со лба соскочила капля, а сердце забилось в глупых попытках выбраться.