***
Незнакомцы хотят заставить корабль замолчать. Понять это просто — гаснет машина, поющая слишком громко. Иначе отзывается под ногами металл пронизанных проводами плит. Трубы гудят и нервно подрагивают, пытаясь спастись от назойливых рук. Люди-машины, люди-немашины выглядят тонкими искорками в теплом нутре. Искры эти чужеродны. Родное горит зеленым. Они носят металл, но не видят сути. Пальцы людей стучат по клавишам. Сама Леди-Капитан встречает их кивком вежливости. Они поселяются рядом с легкими. У людей такое называется болезнью. Инородный объект в местах, где его не должно быть. Они зажигают первую свечу. Воск обжигает машину. Вместе с ней Номос дрожат и сами — больно, больно, больно. От хора их хочется спрятаться в самые недра корабля, но голоса настигают и там. Леди-Капитан рядом с людьми. Прислоняется проводами головы к стене с бегущим по ней током. Раздраженное выражение лица, сжатые тесно глаза. Получится ли коснуться ее так? Зеленый огонек. Вспышка, от которой люди-болезнь поворачиваются в сторону Леди-Капитана. Просьба — никогда раньше не приходилось говорить с ней так. Хор машин заглушает ее разум. Миг — один-единственный, когда все затихает. Знакомая зеленая искра, начавшая бежать нитями по металлу в чужом теле. «Нам больно, Леди-Капитан». Люди-болезнь хотят их выгнать прочь. Люди-болезнь ходят по кораблю, разрывают плоть словами и ритуалами. Не чувствуется вскоре один отсек нижних палуб. Потом второй — словно вырывают из плоти органы и сосуды. Машины шепчут, что предлагают они в награду за помощь богатства и честь. Машины вводят данные о том, как мелькнул в их одежде алый — тот, который не встретить на палубах ниже мостика. Леди-Капитан называет их выгодным союзом. Они живут в чужом месте, портят чужое, оскверняют живое — после них лишь пустота, мертвый и молчащий металл! Они предлагают обмен. Смерть в обмен на бессмысленно звенящее по полу золото, местоположение нескольких систем — она слушает их. Слышала ли она Номос? Один человек-болезнь умер от естественных причин. Его собираются вывезти с корабля прочь и похоронить в отделенном от целого мертвом отсеке. Хранят его обжигающие, злые чары, обведено его тело кругом из соли и рядами из мела. Сложены в знаке защиты на груди ладони. Машины замечают его вне привычного места, поднимая неслышную песнь. Остатки его души заставляют несколько машин ощериться сталью. Леди-Капитан их услышала. У сильных есть право, сильные выживают — под людьми-болезнью начинают гудеть плиты металла, машины отвечают им строчками цифр без смысла. Еретики, начинают шептаться люди. Ересь, говорит печать с заверениями и словами множества людей. Никто не знает, как она оказалась в руках Леди-Капитана — никто, кроме нее самой и темнокожего человека-женщины. Номос видит их через сонмы мелких глаз: глаза человека-женщины теплы, улыбка Леди-Капитана чужая. Чужаки пришли в надежде заставить Леди-Капитана подчиниться. Чужаки уходят под чутким надзором другого человека-мужчины: глаза его холодны как лед. Ситуация оказывается простой в представлении для людей. Обман. Предательство. Отравленный дар. Один человек-болезнь остается в недрах корабля, опутанный проводами. Дрожит самый крепкий, вживленный в твердую плоть. Леди-Капитан остается на мостике. Тонкий проводок подрагивает в ее виске. Душа обжигает. Обмотана рядами крепких нитей-обманок, пытается пустить исчезающие в никуда ложные — от удара дрожат они и гаснут. Каждая настоящая стремится обвить до удушения, вонзиться как иглы, застрять до упора. Леди-Капитан посылает рекомендации, не отводя взгляда от экрана: сейчас на нем выводятся естественные для дневных процессов данные. Ложные данные. Отбить в сторону чужую нить, не трогать сразу эту — не вырвать, если вопьется. Оболочка начинает потрескивать, пока наконец не лопается. Осколки обнажают ядовитое нутро. Но от каждого глотка, от каждой впившейся нити уже их, уже Номоса, начинает пылать весь корабль. Трубы оживают. Машины теплеют. Живее бежит ток по жилам. Леди-Капитан улыбается, когда вокруг нее начинают гудеть провода. Своей улыбкой. «И подумать только, вас хотели стереть». «Люди-болезнь, Леди-Капитан. Они чужие. Они хотели убить. Хотите ли вы убить нас тоже?» «Ксавьер вздумал пригнать их на корабль под предлогом взаимной помощи. Псайкеры. Тренированные. Нужен был удобный повод выставить их прочь». Она замолкает. Душа вспыхивает алым. «Верно вы их назвали. Люди-болезнь». Яркий цвет поглощает весь горящий в груди сгусток. Алый — им горела человек-ребенок в той пустыне. «Только вам я доверять и могу». У нее яркая, сильная душа. В ней наверняка нет горечи тех ядовитых.***
Люди жалуются на странности, записывая их в машины. Машины забудут все, если их заставить. Леди-Капитан слышит, что говорят люди — ей об этом шепчут они сами через тонкий провод, через единственную связывающую их по-настоящему нить. Вскоре часть оборудования оказывается в спальне вместе с сервиторами. Машины Леди-Капитана сделаны из дорогих металлов. В них тепло и хватает места. У кровати свалены грудой другие тела: человек-мужчина и человек-женщина, белая кожа мешается с черной и желтой, импланты мягкие со сталью. На ней самой сидит Леди-Капитан — не знают ни люди, ни машины о крепко сплетенных вместе плитах белой синт-кожи. Искусственных конечностях, в которых вместо плоти остался лишь металл. Не знает об этом никто, кроме Номос. — Как души? — спрашивает она с едва заметной улыбкой на губах. Она хочет видеть их возле себя — привязка к кораблю слишком ограничивает их немалые дары. Огонь его души заставляет нужду скрестись когтями. Машины слегка смещаются с мест. Линии подрагивают. — Нам их не хватает, Леди-Капитан. Та процессия научила людей корабля. Саботаж плоти выводит результатом смерть — лишь стоят вокруг особенно важных машин на палубах свечи и палочки благовоний. Читают молитвы, проливают кровь. Сильные правы. Сильные всегда правы. — Ритуалы не помогают? — Мы жаждем единственную душу. Но вас мы терять не хотим. Леди-Капитан издает сиплый смешок. Голова издает едва слышное шипение: то отходят прочь ограничители, сходят с заданных мест блокировщики. В ней практически нет той плоти, которая характерна для всех существ категории человека. Машины ее издают мерный, ритмичный гул. — А вы попробуйте, Номос.***
Сопротивляющаяся душа обнажает шипы, прячется за нитями, скрывает себя стремительно обрастающей коркой — но душа ее пылает, не пряча цветов и огня. Тонкий кусочек срывается каплей крови в пустоту. Его легко поймать ладонями. Сразу же он распадается на меньшие части, начиная делиться и гаснуть… но впитывается все, и вскоре входят крошечные осколки белым огнем в зеленый дым. Они — единая плоть. На этот короткий миг. Человек-ребенок пылает алым, шагая по трескающейся глине. Сожгла бы все, да не хватает сил — все были верными, все клялись шагать за ней без сомнений и споров. Но лежат в засохшей крови волосы матерей и жен, зияют дыры в мужьях и отцах, хрустят сломанные кости братьев и сестер — нет ничего, ничего от них не осталось. Другой осколок срывается новой каплей. Мысли, мысли, мысли. Человек-ребенок прячется в металле. Говорит с ней рой голосов и душ: так шепчут машины, успокаивающе звенит живой металл, так поет все, что окружает Номос. Светлые глаза прикованы к одной точке. Стоило прислушаться — услышала. Обещанные союзники превратят ее в марионетку. Теперь все ясно. От одной нити часть души становится ярко-алой, но спрятаться прочь не спешит. «Я слышу всех», раздается шепот в пустоте. Когда обнажается плоть, смешиваются вместе части единого целого. Не представить Номос без сети кровеносных путей в кораблях, не представить их без Номос. Алая душа требует взаимного обмена в награду за текущую по жилам горячую кровь. Нить тянется к нити, обвивает нить. Требует ответа. «Всех, кроме вас». Зеленая капля гаснет в алой душе. Здесь темно. Все немое, мертвое, неживое. Протянешься к чему-нибудь, обожжет металл. Чего-то хочется. Чего? Кровь. Алое, алое! Одна капля не жжет. От нее не оторвать глаз: мольба, просьба, приказ, молитва. Не враг я, кровь, не гони нас. Алый обвивает зеленое. Белесые проблески вспыхивают вновь и вновь. Шепчут они — не враг ты нам, не гони нас прочь. Все против тебя обратились, так ты их сломай. Мы тебя не обманем. Падают на землю люди — все верно, так как должно быть. Стремятся подчинить, пожрать с кровью. Не враги мы тебе, дитя. Просто надо так, чтобы тебя не было. Все немо. Мертво. Одиноко. Все ей враги. Даже разум свой. Зеленый разгорается ярче. Становится холоднее на йоту пламя жаркой души. Леди-Капитан — основа всего. Утоляет она нашу жажду, поит кровью и силой. С ней мы сильнее: растит она нас так, как нарастает на кости плоть. Не враги мы ей. Должна она остаться. Одну мы ее не оставим. Пустота наполняется шипением. Вонзают Номос крепче нити в душу — не отнимете, не заберете. Не замолкнут они сами, не замолкнет и она. Чистый алый цепко хватает нити: как корабль стержни, как плоть мышцы, как сама Леди-Капитан чужие намерения и мысли. Не стремится утянуть в недра. Держится. В одиночку никто не выстоит. Как бы тошно не выглядело сплетение вместе чужеродных цветов, спутанные в кашу острые, обжигающие нити. Леди-Капитана можно забрать, подчинить и сожрать. Вот только душа ее слишком знакома.***
Леди-Капитан носит Номос на себе и в себе. Так правильно. Корабль, плоть от плоти, останется им покорен. Время проводить новые нити. Алый обвил зеленый. Пущены нужные нити: душа сильная, душа живая насытит Номос и не умрет сама. Но цедят кровь из Леди-Капитана они все реже и реже. Слишком знакомый вкус, слишком сильно отдается он плотью своей. Словно гаснет родной металл, замолкает родная плоть, не отзывается звуком и песней машина. Такое не выдержать долго. Крайняя мера — самая крайняя, самая последняя. Леди-Капитан благодарит человека-сенешаля за крайнюю верность прежней его госпоже. Кланяется учтиво человеку-инквизитору, и его человеку-ученику — не то надзирателю, не то предателю. Кто поймет? Ушел он вслед за своим учителем, с душой холодной-холодной. Когда земли Леди-Капитана превращаются в стекло и песок, молчит она. Улыбка на губах стеклянная, ненастоящая. Когда не остается ничего, кроме корабля, Леди-Капитан все еще молчит. Только душа горит. Алым, алым, оглушительным алым — как бы не пытались погасить цвет белизна и желтое пламя, держится он и в полной зеленых глаз тьме, и среди изуродованного металла. Смеются отражения, хохочут до боли — у одной на руках красавицы и красавцы с пустыми глазами людей замолчавших, у другой строем идут люди безликие, молчащие, третья попирает ногами всех врагов — заставь замолчать, сожри. Всего у них в достатке. Пытаются они впиться в плоть и душу. Отшатываются, пытаются вновь. Все безуспешно. Номос бережет Леди-Капитана. Человек-инквизитор обещает ей спасение. Возвращение утраченного: но в висках у Леди-Капитана звенит иное. Выскочка, выродок — как достала, как поймала? Леди-Капитан слушает его истинный голос внимательнее отдающихся эхом в мертвом металле лживых слов, учтиво кивая — Номос плетет тонкие нити. Спасение, награда, великое благо для всего живого. Надо лишь надавить на горло. Сильные имеют право. Слабые оседают на пол. А импланты их превращаются в комок стали — искры душ сразу же гаснут в чреве, нисколько не насыщая. Песок стал стеклом, да и верности истинной не найти в тех, кто остался. Вечный хор истинных голосов их никогда не обманывал: кто ниже всех кланяется, тот больнее всех вонзит нож в спину. Дворяне на Даргонусе, эльдары на Янусе, губернаторы и чернь, преступники и праведники. Все лгут. Песок и глина. Дыры в головах. Сильные имеют право. Осколок оказывается в цепких пальцах из искусственных материалов: не нужно Леди-Капитану требовать Номос обратить внимание. Они и сами замечают, как гудит он, как, должно быть, ядовита его сила. Сворачиваются в витую сталь металлы гробницы, замолкает чужое, лопается стекло. Незачем возвращаться — проще взять у мира то, что он отказался отдать. Он трескается в руках. Мутный туман обвивает ладонь, начиная впитываться в кожу. Яд стекает по горлу Леди-Капитана, а алый цвет его начинает мешаться с зеленым. Как легко взять знакомую душу и соединить ее в одно целое — кровь к крови, плоть к плоти. С каждой каплей видно дальше и дальше. Пепел впитывает в себя вечная жажда. Алое темнеет, буреет как начавшая свертываться кровь. Перед ними открывается вид всего простора. Вот они, враги. Вот они, предатели — если сломать их, если пожрать их, затихнут хотя бы на миг и вечный хор, и иссушающая жажда. Она мстила — всю свою жизнь мстила, пока себя не сожгла живьем. Они вечно чего-то хотели, не зная чего. Цвет свернувшейся крови. Кровь от крови, кровь к крови. Звезды полны тепла. Люди насытят. Оседает среди тел белый остов из мертвого металла: нет нужды петь, когда спаяны вместе две части единого целого. Мир виден как на ладони. Из мира-гробницы вырывается багровый туман. Стремительно гаснет он во мраке космоса: лишь пронзает на миг молния черноту.***
«В пространстве Коронус часты слухи о крайне странных явлениях. Гаснут звезды, оживают машины — и часто людей находят мертвыми». «Глаза мы проверяли, товарищ инквизитор! Как стеклянные, зуб даю! И всегда не понять толком, от чего вообще подохли!» «Когда началось? А Император его знает. Были тут трое вольных торговцев, да сплыли. Одна смирненькая, другой как пират, а третья… о ней либо хорошо, либо никак, вы ж понимаете». «Мы нашли пять зафиксированных тел. Первые четыре — покойный верховный инквизитор простора Коронус и его сопровождение. Последнее пятое — преемник Теодоры. Признаков души не было обнаружено во всех телах». «Такое ощущение, что за мной порой багровая тень стоит. Стремная такая, глаз не отрывает». «Мы не знаем, как могла очутиться в таком месте многоуважаемая госпожа фон Валанциус. Мы всегда знали ее как верную и покорную слугу Императора». «Вспышки смертей и массовых поломок машин имеют неясный пока нам алгоритм. Знаете, обычно я бы сказала, что это похоже на месть, но нет ни источников, ни причин».