Удачный отпуск

Май, 1967 год.

" — Откройте форточку! Откройте! Не бойтесь свежего воздуха. Прошу вас расстегнуть воротничок и ослабить пояс… " Шарапов утëр рукавом пот со лба и с усилием расправил плечи. Май в этом году выдался жарким, даже душным. Картофельная делянка, за которую он вдохновенно взялся час назад, укоризненно взирала на него почти нетронутой целиной сныти и задорно-желтых одуванчиков. Сложно было сказать, что сейчас раздражало сильнее: палящее солнце, пот, заливающий глаза, или безапеляционно бодрый голос диктора по радио, созывающий слушателей на зарядку. " — Вначале ходьба на месте. Встаньте прямо… " — Слышал? Прямо встань, — ухмыльнулься Жеглов из тенëчка с крыльца, в ленивой кошачьей позе наблюдавший за потугами начинающего огородника. — По краям, давай, не халтурь, копай как следует. А то картошка мелкая уродится. — Хочешь помочь? — сощурился на него против солнца Володя. — Не-а, — фыркнул Глеб и отхлебнул чая. — Я уже своë отпахал. Он кивнул на аккуратные грядочки моркови и лука, которые выделялись в тени дома чёрной после вчерашнего полива землёй. — «Вдохните! Шагом — марш! И раз, два, три, четыре!.. " — радостно скомандовало радио. — Так нечестно, у тебя две грядки, а у меня целое поле, — Шарапов тяжело воткнул в землю лопату. — Нечестно — это мне одному вкалывать, а картошечку нам обоим лопать. Давай-давай, разминайся! Отпуск человеку на то и дан, чтобы в единении с природой и самим собой ощутить всю полноту жизни, — поучительно изрëк Жеглов, явно цитируя какую-то из прочитанных книжек. Шарапов готов был поспорить, что отведённые им 35 дней отпуска, с таким трудом наконец-то выгаданные на один и тот же месяц, куда с большим удовольствием и пользой для жизни провели бы где-нибудь в Ялте или Минеральных водах, в том же единении с природой — и друг с другом, — но промолчал. Намедни заикнувшись про курорты, он тут же выслушал нотацию про огород, который сам себя не вскопает, и урожай, который сам себя не вырастит. Услышав эту отповедь, он обиделся, и так и не сказал Глебу главную новость, которая всколыхнула их коммуналку неделю назад. Их расселяли. Шарапову дали на выбор Медведково или Свиблово, но он не хотел выбирать без участия Жеглова. По большому счёту, ему вообще было всё равно, где жить, главное, чтобы на этой жилплощади могли спокойно, без любопытных глаз и навострëнных ушей находиться они оба. И днем, и ночью. Но теперь обида щипала глотку невысказанным. Может, Шарапов не столько на моря хотел, сколько побыть с этим твердолобым ослом наедине, подальше от знакомых, но тот ему и шанса не дал объясниться. Ну и пусть вот теперь последний обо всем узнает. Все равно ему это до лампочки, у него тут огород, понимаешь! — Почему нельзя посадить на прежнем месте, — пробурчал он сквозь зубы, отделяя от комьев земли и отбрасывая в сторону мочалку из сорняков. — Там и копать легче, и травы меньше. — Потому что там земля выродилась, — нравоучительно завëл Жеглов, но ровно в тот момент, когда Шарапов готов был ему ответить что-нибудь резкое, добавил: — Старый я уже так вкалывать. Если б не твой отпуск, там и посадил бы. — Что-то ночью ты мне старым не показался, — показал зубы Володя, оборачиваясь. — Так темно было, — с усмешкой в подобревшем голосе отозвался Глеб. *** Неделю назад дачный посёлок всколыхнула удивительная новость: соседка Жеглова, Любовь Алексеевна, или попросту «баба Люба» — женщина хоть и не старая, но бабушка уже восемь лет как всамделишная — собралась замуж. Жених подобрался из соседнего кресла в театре, куда бабу Любу двумя месяцами ранее отправил для культурного просвещения профсоюз хлебозавода. Вернувшись оттуда не только просвещеной, но и какой-то подозрительно счастливой, Любовь Алексеевна не стала долго томить ожиданием насторожившихся соседей, а прямо в тот же день объявила, что и после пятидесяти есть жизнь на Марсе… В смысле, есть в жизни счастье, и она своë уж не упустит, будьте уверенны. Жеглов, которого баба Люба давно «окучивала» в плане совместного быта и одной на двоих кровати, а он ей в силу обстоятельств подыгрывал, в разрез с ожиданиями Шарапова насторожился. — Что-то не нравится мне это мероприятие, — честно сказал ему Глеб вечером, когда Володя после поля картошки мог шевелить разве что бровями, да и то вяло, а потому полулежал на диванчике на веранде и очень медленно моргал. Соображал он тоже не особо шустро, однако ж помнил, что Любин суженый, когда та устроила соседям «смотрины», не на одного Володю произвел приятное впечатление. Александр Иосифович, немного лысеющий мужчина лет шестидесяти, имел военную выправку и совершенно обезоруживающую улыбку (которую Жеглов, впрочем, обозвал резиновой). Высокий шатен, недурëн собой, широк в плечах, да к тому же с хорошими манерами — просто мечта женщин. И махнуть бы Жеглову рукой на почуявщих весну пенсионеров, да пожелать им счастья, но тот ни с того ни с сего закусил удила. — Какой жених, какое замуж? Ей внучку надо воспитывать, а не шуры-муры водить. Шарапов покачал головой, пока не понимая, ревность это или вредность. Жеглов прошелся по веранде, заложив руки в карманы, и на очередном проходе мимо Шарапова был коварно повален рядом с ним на диван. — Тебе, значит, можно — а им нельзя? — Володя удобно устроился у него под боком, закинул на него ногу, а рукой пробрался под рубашку. — Сам сегодня ныл, что старый. — У меня внуков нет, — ответил Глеб, не ведясь на его манëвры. — И детей, кстати, тоже. — У тебя есть я, — рука поползла ниже; Жеглов напрягся. — Почему бы и Любе не урвать своё счастье? Она вдовой уже сколько лет ходит? А баба-то огонь, хоть куда ещё… — Хоть куда — это ты у меня, — Глеб бросил своë безразличие и по-свойски, по-быстрому облапал его везде, в стратегически важных местах припечатывая поцелуями. Но оторвался также внезапно, как начал: — А за мужиком этим присмотреть надо. Чует моё нутро, что-то не так с ним. Слишком идеальный. Лощëный. Не настоящий какой-то… И дачка у него, слыхал, где? Кратово. Это ж малина для верхушки власти. Не удивительно, что Люба сразу к нему переезжать собралась. Жеглов пружинистой походкой прошелся до серванта, в отражении стекла пригладил растрепавшиеся волосы и бросил за спину: — К тому же нас с тобой на выходные в гости позвали. Будет повод. — Тебя, а не нас, — вздохнул Шарапов, чьи надежды на интересное продолжение вечера исчезли также быстро, как и прилив сил. — Да что я один там делать буду, — отозвался Жеглов уже из сеней, где, судя по звону, пытался выжать последние капли воды из пустого умывальника, прибитого к стене над большой лоханью. — Короче, не о чем тут говорить. Пошли до колонки, воды натаскаем, кончилась. — Ладно, — из последних сил «воскрес» с дивана Шарапов. — Но за это ты мне будешь должен. Натурой! — Я тебе картошкой отдам, — не меняя серьёзного выражения лица, но с глазами, полными веселья, пообещал Жеглов. — У меня её в этом году во скока будет! *** Кратово было и правда «малиной», как выразился Жеглов, но в положительном, с точки зрения Шарапова, смысле. Привелегированный дачный посёлок для членов ЦК КПСС и приближённых если и не был официальным курортом, то вполне мог бы им стать. Хвойный лес на берегу реки Хрипань был полон симпатичных домиков, ненавязчиво разбросанных на расстоянии друг от друга. Здесь почти не было заборов, а если и были, то махонькие, по пояс, что удивляло больше всего: будто кратовцы уже построили ту вожделенную советскую мечту о равенстве и братстве. Будто и скрывать им друг от друга было нечего, ведь всё у них давно общее, своё. Правда, сама мечта была окружена куда более внушительным забором, за который не всякого пускали, но это уже другая история… По реке, у посёлка превращавшейся в озеро, плавали туда-сюда лодочки с отдыхающими. Кто-то гулял вдоль берега, кто-то ловил рыбу. В тени деревьев, в условном окружении трёх домов, мальчишки пинали мяч, поднимая тучи пыли с вытоптаной земли. Из раскрытых окон второго этажа одной из дач в унисон с заунывной распевкой слышались фортепианные мучения неизвестного юного дарования. Послал же кому-то бог не футбольный мяч на лето, а нотную грамоту и сольфеджио… Шарапов задрал голову, проходя мимо этих окон, разглядывая красивые наличники, — а дачи тут были как на подбор двухэтажные и одна красивее другой — и вспомнил свои скромные успехи в музыкальной школе. Впрочем, на исполнение 2-го этюда Шопена в логове Горбатого (не говоря уже о «Мурке») их как раз хватило. Кто знает, может и этому несчастному когда-нибудь пригодятся. — Пришли. Жеглов остановился перед зелёного цвета домом, так удачно притаившегося среди деревьев, что можно было запросто пройти мимо. — У него дача смахивает на военный объект, или мне кажется? — почему-то в полголоса спросил Шарапов. — Я же говорю… — начал Жеглов, но в доме их уже заметили и навстречу к ним секундой спустя, с воплем «дядя Глеб приехал!», вылетела Алина. — Ой, ты меня уронишь, — Жеглов пошатнулся от её таранящих объятий. — Ты чего, первоклашка, уже не учишься? — Я второй уже кончила! — девочка выпятила нижнюю губу, а потом заулыбалась: — Бабушка меня отпросила на две недели пораньше. Здрасьте, дядь Володь. — Привет. — Угу. А бабушка-то сама где? — А они с дядей Сашей погулять пошли, — она махнула рукой, показывая: — Вон в ту сторону. — А ты, значит, за старшую? Алина кивнула. — Чаем напоишь нас? — Мне бабушка не разрешает самой примус включать, говорит, я пожар устрою. У нас квас есть, будете? — Будем. Веди. Алина козочкой поскакала вперед и тощие светлые косички замелькали перед ними красными бантами. — Ты квасу сильно хочешь? — Жеглов глянул на него и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Надо бы осмотреться, пока его нет. — А что искать-то? — стараясь не выдать голосом своего раздражения от этой затеи, уточнил Шарапов. — Может, проще поговорить с ним о том, о сëм? Спросить конкретно, по существу… Они поднялись по ступеням крыльца через веранду в дом и Шарапов закончил шепотом ему в ухо: — Мол, мил человек, осади лошадей, дюже ты швыдкий — два месяца знаетесь и сразу под венец? — Поговорю, — кивнул Глеб, проходя в комнаты. — Но сначала — разведка местности. Давай, не мне тебя учить. Рука его нежно хлопнула Володю по мягкому, слегка там задержавшись. Немного успокоившись под этим прикосновением, Шарапов глубоко вздохнул, призывая всё своё терпение на выручку. Оба они были с причудами. Даже бывая друг у друга только набегами, как татаро-монголы, они за годы прекрасно изучили все подводные камни их отношений. Если одному, например (не будем показывать пальцем), что-то втемяшилось, то спорить бестолку. Надо набраться терпения и слушаться. Вознаграждением будет горячая, полная любви ночь, а если повезет, то и день. Жеглова вот тоже бесила Шараповская привычка фантазировать обо всяких утопиях, а главное — смотреть на мир вокруг так, будто утопия эта уже наступила. Пока Володя, начитавшись Беляева, витал в облаках и на других планетах, Жеглов в третий раз перечитывал идеологически правильную, но от того картонную «Как закалялась сталь». Впрочем, это всё равно было лучше заучивания Уголовного права… Шарапов осмотрелся. Если в мыслях он представлял, что в богатом посёлке и дома будут соответствующие, он ошибался. Не было на даче ни туалета, ни ванной, только скромная банька за домом и рядом садовый сортир. Привычный уже умывальник был приколочен к стене в кухне. Дом был холодным. Это сразу становилось ясно, стоило пройти в комнату: у стены стояла печка-буржуйка, с тощим дымоходом на улицу. Такие печки ставили повсеместно, и даже в квартирах (трубу тогда выпускали прямо в форточку), но как дополнительное, временное средство обогрева. Однако ж, как известно, не было ничего более постоянного, чем что-то временное. Вот и тут хозяин устроился капитально, с коврами на полу, внушительной старой мебелью и самыми разнообразными вещами вокруг, вроде глобуса на витой подставке, коллекции морских раковин в серванте, «иконостасом» медалей и орденов в персональной витрине, картин пасторальных пейзажей на стенах и совершенно невероятной пятирожковой, со стеклянными висюльками люстры посреди большой комнаты, навевающей мысли о балах и дамах в кринолинах. Правда, люстра была электрической и без двух лампочек, но так даже атмосфернее — дача всё-таки. Из большой комнаты наверх вела круглая спиральная лестница с резными столбиками и узорами на перилах, и Шарапов не удержался, подошёл потрогал их. Дерево было неокрашеным, гладким, очень приятным наощупь. Подниматься он не стал. Наверху, конечно, были спальни. В комнатке поменьше — а было их на первом этаже всего две, если не считать кухню и веранду, — скрывались неразобранные коробки, наваленные прямо на нагромождения мебели. Из недр этой кучи, по недоразумению не тронутой пылью, выглядывал фотоальбом в тёмно-красной бархатной обложке, и Шарапов не удержался от любопытства, потянул на себя. Тут же на пол посыпались какие-то мелкие бумажки: записки или кассовые чеки, разобрать он уже не успевал. Как раз в этот момент в дом вернулся хозяин под руку с улыбающейся Любовью Алексеевной. — А, Глебушка! — Шарапова она сначала не заметила. — Как хорошо, что ты приехал. Ой, Володенька, и ты здесь!.. Пять минут длилось повторное, хотя совершенно ненужное знакомство, перемежаемое дежурными фразами и улыбками. Жеглов улыбался так натянуто, что на щеках вздулись желваки. — Мы ходили подавать заявление, — сообщил Александр Иосифович, или «просто Саша, для своих». — Тут в жилищном хозяйстве можно пригласить сотрудника ЗАГСа из райцентра, ну мы и подумали, а чего медлить? — Да, женитьба это ведь дело такое, стихийное, — поддакнул Жеглов, помахивая пустой кружкой, но «молодые» восприняли это как шутку. — Алина мне тут кваску налила, да поведала, что вы, Саша, с концами на дачу перебрались из Москвы. А домишко у вас, смотрю, совсем летний. Не околеете ли часом по зиме, а? — Глеб, ну будет тебе! — махнула на него рукой Люба, по-хозяйски проходя на кухню и принимаясь за посуду. — Наживное это всё, май месяц только. Утеплимся, печку нормальную сделаем. Ты поди лучше, помоги Саше воды натаскать… А то девчонки мои скоро приедут, готовить надо. — Любаня, погоди ты с водой, — улыбнулся Саша. — Успеется. Дай гостям осмотреться. — Ну мы, собственно, уже начали, — сказал Володя и смущенно показал рукой на маленькую комнату. — Я там нечаянно альбом уронил, извините. Я сейчас… «Подниму» осталось висеть в воздухе. Александр вдруг изменился в лице — буквально на секунду, не больше. Идеальная приветливая улыбка будто треснула. Но наваждение прошло так быстро, что Шарапов сморгнул — показалось что ли? — Ерунда. Просто старые фото. Я сам. Шарапов быстро глянул на Жеглова — заметил? Но тот как назло стоял к нему спиной и помогал Любе вытащить из буфета огромный самовар. — Его бы песочком… Давно не ставили. — Не учи учёного, женщина! Володь, ты чего там, в гостях, что ли? Иди, помогай! Они вытащили самовар на улицу и едва Глеб направился к куче песка, Володя шепнул ему: — Бросай самовар. Иди-ка помоги жениху фото собрать. Что-то там странное. Жеглова два раза просить не надо было. Он тут же переменился в лице и разве что не козырнул в придачу. Но развязка всё откладывалась. Сначала долго приводили комнату в порядок, посуду. Потом нагрянули Любины подружки с хлебозавода, Катя и Зина, редкостные балаболки. Гаму от них было столько, что даже соседи в отдалении заинтересовались, что это тут у них намечается. В итоге два часа знакомились, обсуждали предстоящее событие, заранее принимали поздравления и пили за счастье «молодых». Из погреба достали запыленные соленья и квашенья, бутылки с наливками и настойками, часть из которых тут же пошла в обиход; кто-то из соседей даже принёс пучок первой зелени с грядки («Из парника по финской технологии, с подогревом! Даже зимой можно урожай собирать!»). Венцом этого стихийного митинга стало коллективное приготовление шашлыка. За стол садились уже затемно, узким кругом. Богатая люстра о трёх работающих рожках освещала комнату приглушенным светом. Много пили, ели, опять пили. Пели песни, не всегда попадая в ноты, зато от всего сердца. Алина сплясала им разученный в школе танец и сорвала шквал аплодисментов. Потом целый час уговаривали её пойти спать, а она всё брыкалась, хотела ещё на бис выступить. Александр гоголем сидел во главе стола и всё нахваливал будущую супругу, какая она у него хозяюшка, а внучку какую умницу вырастила! Да если бы Алина ей дочкой была, он бы её непременно удочерил. — На всё готовенькое, — процедил сквозь зубы уже захмелевший Жеглов. Его всё равно никто не слышал за этим гомоном. Он опрокинул в себя ещё стопку и подался вперёд, упирая локти в стол. — Ну что ты всё про Любаню. Её мы все давно знаем, ты про себя давай! Гостьи весело поддержали: — И правда! — Колись, Любка, в каком театре такого урвала, я мож тоже культурная стану! Надо сказать, что хозяева гостей за столом рассадили по парам, законно рассудив, что мужчины должны поухаживать за дамами: и приличия соблюсти, и наладить отношения, а то «вот ведь какое совпадение, вы все четверо совершенно свободные!»… Так что обоим, и Глебу и Володе, уже порядком осточертели их «пассии», которые, придавив наливку, уже у руки под столом распускать начали. — Цыц, — пригрозил Зинаиде пальцем Жеглов. — Люба, молчи. Давай, Навуходоносор, удиви нас. Под общее фырканье и хрюканье в кулак Саша будто смутился. Хотя Шарапову ещё с того эпизода с альбомом упорно стало казаться, что этот тип и правда не так прост, как кажется, и что не смущение это, а… страх? — Ну, что же мне о себе рассказать? — Потупив взгляд, Александр будто и в самом деле пару секунд размышял, что можно говорить вслух, а что лучше не надо. — Вырос в семье кадрового военного, пошел по его стопам. Мать давно умерла, братьев-сестер нету. Отца, к сожалению, не стало полгода назад, а то я бы вас обязательно познакомил. Он компанейский был, папаша мой… — Взгляд его обвел комнату. — Вот, дачу мне оставил, свою гордость. Сам её строил! По собственному проекту. — А как же ты, Саня, до таких лет дожил, а спутницей жизни до сих пор не обзавелся? — Жеглов отхлебнул из рюмки. — Неужто так-таки никого и не было? — Да не до того мне было, Глеб, — широко улыбнулся Саша, но улыбка вышла ненатуральной. — Каюсь, карьерист я. Есть такой грех. Встречался, конечно, с дамами, — тут он опасливо покосился на Любу, — но до серьезных отношений не доходило. Работа была всегда на первом месте. — Ну, Павка Корчагин просто, — диву дался Жеглов, с хитрым прищуром поглядывая на собравшихся, как бы приглашая поддержать его линию. Но все его начинания на корню обрубила сама Люба: — Глеб, ну и ревнивый же ты тип, никогда бы не подумала! Жеглов чуть не поперхнулся. — Я? — Столько лет за мной волочился, а к главному так и не перешёл. Всё, Глебушка, ушёл твой поезд! И, подтверждая окончательность своего приговора, Люба встала и ушла на кухню. За ней туда же поспешил Саша, одарив напоследок Жеглова красноречивым победным взглядом. Подружки переглянулись, прыснули в кулак от смеха и тоже ретировались — курить на веранду. В хмуром молчании они посмотрели друг на друга. Жеглов резко встал, едва не опрокидывая стул, и тоже ушёл куда-то на улицу. Шарапов покачал головой, нашарил в кармане брюк пачку. Папироса была как назло последняя. Бойкие Любины подружки всё у него расстреляли. На дворе была почти ночь. Жаркий дневной воздух сменился влажной прохладой, и Шарапов зябко поëжился, пожалев, что не прихватил с собой чего-нибудь согревающего с праздничного стола. Жеглов стоял впереди, метрах в ста, и, засунув руки в карманы, смотрел на чёрную водную гладь. Он остановился рядом, тоже посмотрел на озеро, а потом вверх, на звëзды. — Ну что там с альбомом? — спросил Володя, нарочно уводя Глеба от только что неловко завершившегося разговора. — Играет он, — отозвался Жеглов, всё ещё глядя перед собой. — В карты, наверное. И проигрывает. Там расписки, чеки. Всё в датах и суммах, причем, в крупных. В общем, в долгах как в шелках. Одного в толк не возьму, зачем ему Люба? Он двинулся вперёд неровной походкой, к озеру, и Шарапов пошёл следом. Минуту шли в молчании. — Долги это, конечно, плохо. И что азартен — тоже. — Володя пнул подвернувшуюся под ноги шишку и она пулей улетела в темноту. — Но что если… Только не воспринимай сразу в штыки, я прошу тебя! Что если Люба ему затем, что он её любит? Ну, просто любит — и всё. А бумажки эти скрывает, потому что боится, что она отвернется от него, разочаруется, если узнает. Сам попробуй встать на его место. — На его месте я, выходит, за зря топтался последние лет десять. В голосе Жеглова послышалась горечь. — Играл с ней в дочки-матери, черт бы всё это побрал. Позволил ей в себя влюбиться. Использовал как ширму, чтобы соседи про нас с тобой не узнали. А ей и не возвышенных чувств может надо было, а простой физической близости. — Жеглов стрельнул в него глазами. — Вот и бросилась на шею первому встречному. Дурак я, Володь. — Чего дурак-то сразу? — Шарапов нервно облизал губы. Надо было как-то успокоить, отговорить Глеба от идеи, что он во всем виноват, но, зная его, понимал, что это почти нереально. Они пошли вокруг озера. Все местные дачники уже сидели по домам, и среди деревьев то тут то там подмигивали горящие окна. — Во-первых, не первому встречному. Что у неё на работе, мужиков что ли нету? А во-вторых, ну не шёл ты с ней на контакт, и что? Мало ли у человека причин может быть. — Может и не мало, — пожал плечами Жеглов. — Но спроси она меня сейчас в лоб хоть об одной, я не найдусь с ответом. Кто девушку танцует, тот с ней и спит — так оно природой задумано. А если ты ей мозги пудришь на постоянной основе, то тогда к тебе много вопросов… Она ж и ходить ко мне почти перестала последние полгода. Я еще обрадовался сначала, что всё, прошла любовь, завяли помидоры. А она вон, просто ждать отчаялась. — Плюнь да разотри, Глеб! Всё, нашла она, что хотела. Теперь тебя это в любом случае не касается. — Касается, — упрямо не согласился он, резко останавливаясь перед Володей. Взгляд его блуждал по лицу Шарапова, и только тут он сообразил, что Глеб порядком наклюкался. — Пока я из её Сашеньки всю дурь не выбью, не успокоюсь. Сейчас она радостная к нему переедет — уже, считай, переехала, ремонт вон планирует, — а через полгода он за долги дачу заложит, и что? Как мне ей потом в глаза смотреть, когда она обратно вернётся? Сделать вид, что ничего не знал? Она мне как родная, пойми ты. И Алина как дочь. На это Володе нечего было сказать. Всё так. Он сам испытывал к соседке и девочке схожие чувства. А Жеглову его комментарии были и не нужны. Он сам для себя уже всё решил, дело ясное. Они снова молча зашагали вперёд. Володя ещё раз нащупал в кармане последнюю папиросину, но курить не стал. Пока терпимо, к тому же, наверняка не его одного тут ломает. Потом лучше на двоих… Как и всё в этой жизни. — И что ты будешь делать с этим Наху… Навуходоносором? Кстати, что общего? На удачливого завоевателя он ни разу не похож. — Да? А по-моему очень. Вон она, его Иудея, его Иерусалим, — Жеглов махнул рукой в сторону зелёной дачи и от резкого выпада покачнулся. — Только я ведь в комичном смысле. Потому что не сдюжит он власть удержать. — Мне кажется, надо не с ним, а с Любой говорить. И возможно даже мне… Э, ты что творишь? Шарапов не успел и глазом моргнуть, как Жеглов резко сошёл с маршрута и отправился прямо в чёрную воду озера. — Башка после наливок гудит, как «Феликс Дзержинский». — Не вздумай купаться, вода холо… Ох. — Шарапов поджал губы, наблюдая, как его визави прямо в одежде ушёл под воду. — Отлично. Пришлось раздеваться, лезть за ним в ледяную воду. Ещё и понырять довелось, чтобы поймать и заставить вылезти. — Ну что ты как маленький! — Володя наконец повалил его на холодную траву и прижал своим весом к земле. — Всё, раздевайся, живо. — Слушаюсь, товарищ полковник, — глухо отрапортовали снизу слишком довольным для побеждённого голосом. Но Шарапов и без этой подсказки знал, что он всё нарочно сделал. И он готов был простить ему что угодно, но не воспаление легких, в которые, между прочим, когда-то стреляли. И продырявили к чертовой матери! Он на эмоциях рванул на нём рубашку и по треску понял, что той пришёл конец. Жеглов лежал под ним подозрительно смирный и тихий, точно удумал что-то. — Володь, — позвал он. — А помнишь мы с тобой сидели пьяные на нашей кухне, с дядей Мишей, и об Эре милосердия мечтали? Шарапов сглотнул. — Конечно помню. — А нет её, по-моему, и не будет, — меланхолично заметил он. — Мечты мечтами, а жизнь бьет ключом. Гаечным, по голове. У Володи ком в горле встал. Если уж Глеб такое говорит, то наверное мир действительно в тартарары катится… Или кто-то просто напился, а завтра снова будет бесить энтузиазмом и непрошибаемой точкой зрения. — Вставай давай. А то и ключа гаечного не понадобится… Он потянул его на себя, а Жеглов конечно в обратную сторону. И через несколько секунд возни они уже поменялись местами. Мокрый, холодный, пьяный Глеб впился в его рот поцелуем, попутно расталкивая коленом ноги. Притëрся пахом к вожделенному, довольно заурчал, облапал за задницу и пару раз толкнулся, если вдруг тело под ним ещё не уловило смысл происходящего. — Я не буду делать это здесь, — в противовес реакции организма ответил на этот демарш Володя. — Пошли в дом, тебе надо высохнуть и поспать… — Нет, мне не это надо, — затвердил укусом в шею, побольнее. — У нас своя дача есть, потерпи… — Не хочу, терпелка кончилась. — Глеб, мне квартиру дали. Жеглов отстранился на прямых руках, даже смог взгляд сфокусировать: жёсткий и острый, как гвоздь. — Когда? — Две недели назад, — виновато ответил Володя. — Ты мне с Ялтой от ворот поворот дал, я и… Решил, потом скажу. Жеглов молчал. Володя успокаивающе гладил его по плечам, спине: — У нас будет своя квартира, слышишь? Не коммуналка, а своя собственная… Жеглов рывком встал и пошел прочь, будто и не с ним говорили. — Ч-черт!.. — Шарапов подорвался, впотьмах подбирая одежду. — Да подожди ты! Глеб! Я бы все равно туда не переехал один! Я с тобой хотел решить, куда лучше — Свиблово или Медведково? — У меня огород, — рокочуще донеслось спереди. — У тебя ещё и я! — Шарапов встал перед ним, преграждая путь. — Я с тобой хочу жить, вместе. Понимаешь? И не шарахаться от каждого звука, чужого взгляда и слова. — Да не будет так никогда, — сказал Глеб глухо, не глядя ему в глаза. — Для таких как мы — никогда. Потому что нет никакой Эры милосердия… Сейчас бы и сказочке конец, только вот уже приходилось ему слышать подобные речи. И от их горечи лишь сильнее хотелось доказать обратное. Он стиснул его в объятиях, непослушного, брыкающегося, и держал до тех пор, пока руки окончательно не онемели, а Жеглов не сдался и не уткнулся носом ему в шею. — Сам говорил, что всё у нас будет, — напомнил Володя, оглаживая его спину. — Долго и счастливо. Помнишь? Ты обещал. Глеб с горькой улыбкой отстранился и погладил по щеке. — Пошли спать, Володь. И… прости меня. *** Утро встретило похмельем и дождём, будто погода вчера тоже перебрала свою норму и теперь ей было тяжко. Глеба не было, Саши тоже, и всерьёз взволнованный таким «совпадением» Володя пошел за помощью к тому единственному человеку, у которого не болела голова — к Алине. Девочка стояла на кухне и мыла в большой бадье посуду, наваленную в раковину с вечера. — Алин, привет. А где у вас заварка? — решил начать с простого Шарапов. — И сахар есть? Она показала, хитро на него поглядывая. — А вы долго вчера сидели? — Да я не помню, — признался он. — Голова вот что-то болит с утра… Погода наверно меняется. — Ага, у бабушки тоже болит. — А у дяди Саши? — невинно поинтересовался он, включая примус. — Не знаю. Они с дядей Глебом по грибы ушли, вон записка. На столе действительно лежала записка, правда, скрытая за горой тарелок и уже подмокшая, начертанная аккуратным школьным почерком Жеглова. «Ушли с Александром по грибы. Жеглов.» — Лаконично, — оценил Шарапов. — А где у вас тут самое грибное место? Я щас чаю попью и тоже по грибы пойду. — Не знаю, — протянула она с таким видом, что сразу становилось понятно: знает и ещё как. И в подтверждение тяжко вздохнула: — Столько посуды, что и не вспомнить. Шарапов рассмеялся, придерживая голову, и засучил рукава. — Намёк понял! Но когда они управились с посудой, проснулись дамы. Слово за слово — началась готовка завтрака. Шарапова назначили водовозом, потом дежурным по яичнице (потому что голова у него уже прошла, а у дам ещё длился восстановительный период), и в итоге он снова оказался перед бадьëй воды и горкой тарелок. — Володь, а ещё картошки к грибам начисть, пожалуйста, — подала голос из комнаты Люба. — Там в подполе ещё осталось немного, прошлогодней… Выбери, что получше, а остальную мы посадим. — А огород вскопать не надо? — не удержался он, хоть и сказал это вполголоса. Всё-таки Жеглов на него плохо влиял. Услышала только Алина, которая так и крутилась всё время рядом, хотя дождь уже кончился, и фыркнула от смеха. — Это ничего, — пожалела она его. — Зато вам в школу ходить не надо. — О, — Володя закатил глаза. — Хочешь, поменяемся? Она поднесла палец к губам и прищурилась, явно что-то прикидывая в уме. — А вы бандитов в Москве ещё ловите? — Ловлю. — Давайте меняться, я согласна. У нас Валька Кирпичников в классе — тот еще бандит! Володя едва сдержал серьёзную мину. — И что он натворил? — Учительнице кнопки на стул положил, — начала загибать пальцы Алина. — Доску мылом натëр, чтобы на ней писать нельзя было. Гришке Исаеву шнурки к стулу привязал, так он так грохнулся, когда его вызвали! А еще девочек за косички дёргает… Особенно меня. Она надула губы и сложила на груди руки. — Нравишься ты ему, вот и дёргает, — сообщил голос Жеглова от двери. — Принимай корзину! Это было удивительно, но они действительно насобирали грибов. И пусть это были неказистые на вид сморчки, но было их столько, что к мытью грибов оказались причастны все, даже страдавшие похмельем. Среди измученных грибами и наливкой Сашиного папы лиц только Жеглов выглядел бодрым и свежим. В противовес ему Александр ходил как в воду опущенный. Бывалый лоск и улыбка исчезли, и Володя всерьез заволновался, что Жеглов ему пригрозил или даже врезал как следует. — Сань, а не затопить ли нам баню? — по-свойски хлопнув того по плечу, отчего Александр чуть из ботинок не выпрыгнул, поинтересовался Жеглов. — Баню? — переспросил он потерянно, как будто и слова такого не знал. — А, баню. Да. Это можно. — Ну, тогда бери свою хозяюшку, — вкрадчиво, с ласковой улыбкой сказал Глеб, а рука его скользнула чуть выше, к шее Александра, где, Володя мог поклясться, сжалась мёртвой хваткой. — И топай в баню. Порядок там наведëте. А мы пока дров нарубим, да, Володь? — Да, дров мы завсегда нарубить готовы, — многозначительно подняв брови, подтвердил Шарапов. Жеглов ответил ему на это полыхнувшим, как домна огнём, взглядом. Шарапов тихо вздохнул. Опять всё без него порешали. Они вышли на крыльцо и проводили Александра и Любу одинаково долгими, но с разным посылом взглядами. — Я надеюсь, милицию вызывать не надо? — уточнил Шарапов, прикуривая свою последнюю сигарету. — Смотря какими словами он с ней объясняться будет. Если не совсем идиот, то выкрутится. Жеглов сложил на груди руки, явно довольный собой. — Как ты его расколол? — Пф, там и колоть было нечего. С виду орешек ничего, а внутри пусто. Я же говорил, гнилой мужичонка, даром что военный. Правда, учитывая его награды, — Глеб кивнул за плечо, — что у него в витрине лежат, всё становится ясно. Одни юбилейные, да «труженику тыла». Он взял из пальцев Шарапова ополовиненную сигарету и сладко затянулся. — Насел на него как следует, — продолжил он, выдыхая дым. — И мягко так, как я умею, намекнул, что если Люба прямо сегодня про всё это дерьмо не узнает, то узнает от меня. И я сделаю это так, чтобы все его высокопоставленные соседи были в курсе. Воображение у него оказалось хорошее, так что дальше картину маслом рисовать не понадобилось. Разнюнился сразу, — Жеглов сплюнул под ноги. — Стал прощения просить. А я ему в рожу и рассмеялся. Говорю, ты не у меня прощения просить должен. А у Любы, что скрывал от неё такое, и при этом замуж позвал. Ребенок-то у неё уже есть, на кой черт ей ещё с тобою цацкаться? Он докурил, отщелкнул окурок пальцами, потянулся. — Ладно. Будем надеяться, что он щас перед ней поплачется, она ему лещей раздаст, потом они помирятся — на том и кончат. Пошли дрова рубить. После вчерашнего надо пропотеть как следует. — Ты и так весьма неплохо выглядишь, — заметил Володя, впрочем, не без трепета предвкушающий баню с Глебом. — А ты встань с петухами и побегай по лесу под дождем часа три-четыре. Сразу второе дыхание откроется! *** На некоторое время все занялись привычными делами: женщины приготовлением пищи, мужчины заготовкой дров. Алина убежала играть с другими детьми. И только в бане сначала кричали, а потом стало подозрительно тихо. Шарапов уже начал волноваться, не поубивали ли они друг друга и даже хотел зайти, проведать, но Жеглов остановил его, взяв за руку. — Мирятся они, не мешай, — вполголоса проговорил он. — Не только мы с тобой сначала орëм, а потом… — Дядь Глеб! — откуда ни возьмись возникла Алина, вся румяная от бега. — А вы про косички правду говорили? — А что случилось? — Да меня опять дёрнул один мальчишка. А если дёргает, значит, нравлюсь? Володя выразительно посмотрел на Глеба. — Ты чему детей учишь? — Жизни, — небрежно бросил он, а Алине ответил с ласковой улыбкой: — Солнышко, а ты на него внимания не обращай, пущай помучается. Потом сам мириться придёт. Алина сделала хитрое выражение лица и убежала. — Теперь я, кажется, всё понял. — Володя воткнул топор в колоду. — Надо на тебя поменьше внимания обращать. Из бани наконец показались покрасневшие Люба и Саша. Последний шёл с таким видом, будто уходил на смертную казнь, и её в последний момент сменили на пожизненное. А Люба молча подошла к Жеглову и залепила ему пощечину. Тот даже не дернулся, — за обоих вздрогнул Шарапов, — но в глазах сверкнуло недоброе. — Полегчало? — уточнил Глеб на случай, если она решит повторить. — Баню можно уже топить или вы на второй круг мирных переговоров пойдете? — Не смей больше лезть в мою жизнь, — вздернула она подбородок и гордо ушла. Жеглов с усмешкой проводил её взглядом. — Всегда пожалуйста. *** К мытью и прочим процедурам были допущены сначала Катя с Зиной. Они конечно всеми правдами и неправдами завлекали и их с собой — насилу отбрехались. После, уже охолонувшая после выяснения отношений, сходила Люба с Алиной: девчонка вернулась с гулянья такая чумазая, что её не сразу узнали. Александр всё это время посвятил разбору завала в маленькой комнате, усиленно делая вид, что баню вообще не любит. Шарапов заглянул к нему спросить, нет ли здесь точила, чтобы оправить топор, и, увидев его понурое лицо, остался помочь с вещами. Он не собирался даже начинать говорить с ним о чём-то, серьёзнее погоды. Сам знал, что это такое — быть отчитанным Жегловым. Нахлебался уже, бедолага, чего на него давить? Но Сашу самого прорвало. — Володя, у вас когда-нибудь было чувство, что вся ваша жизнь… самая суть её… Что она держится только на том, что про вас никто ничего толком не знает? Шарапов посмотрел на него ровно и очень аккуратно поставил обратно только что взятую коробку с чешским сервизом. — Нет, у вас, конечно, не было, вы ведь полковник уголовного розыска, — тут же ответил на свой вопрос Саша, и Шарапов едва заметно сглотнул. — Вы всегда на виду. На доске почёта и в газетах, наверное. А я… Я даже не понимаю толком, как так вышло. Я всегда стремился сделать карьеру. Ничего не видел, кроме службы. Но однажды меня позвали играть в бридж. Это было в командировке в ГДР, мы там принимали делегацию из-за Стены, ну и… Но ведь я проиграл тогда! — он взглянул на Шарапова горящим взглядом. — Проиграл приличную сумму. Мне было досадно, я злился на себя, и подумал, неужели кто-то добровольно станет повторять этот жалкий опыт? Потом меня приглашали ещё на несколько игр; отказываться было недипломатично. Там тоже никаких особых успехов не случилось. Ну, правда, один раз мне всё-таки повезло, но так, по-мелкому. А год или два спустя я обнаружил, что влип. Я уже вернулся сюда, а здесь, знаете ли, такие вещи не приветствуются. У нас тут социализм строят, а не в карты продуваются. Меня это ужасно мучило. Я пытался забыть об этой дурной привычке, но чем сильнее запрещал себе о ней думать, тем сильнее хотелось поставить денег на что-нибудь. Тогда я открыл для себя скачки. Я буквально поселился на Беговой. Скачки меня захватили: зрелище, азарт! При том иногда мне действительно удавалось сорвать куш, ведь выигрыш зависел не от шулерских талантов и умения просчитывать карты… Это чистая фортуна! И тогда я был в состоянии эйфории. До скачек меня ужасно огорчало лишь одно: что о таком увлечении никому не расскажешь. Но там… — он вздохнул. — Вы встретили кого-то с такими же пристрастиями, — тихо подсказал Шарапов, весь долгий Сашин монолог сидевший на краешке тумбы, и смотревший себе под ноги. Саша впился в него взглядом. — Как вы?.. Ах, да, вы же следователь. — Он опять вздохнул и тоже присел напротив него. — Да, встретил. Мы были немного похожи. Он тоже долго сторонился других игроков. Мы несколько недель присматривались друг к другу. А потом случайно поставили на одну лошадь, хотя там шансов было… — Он махнул рукой. — Орали как сумасшедшие с трибуны, чтобы это непарнокопытное шевелило быстрее ногами. Лошадь, конечно, продула. Мы тоже. И в сутолоке у касс нас буквально бросила друг на друга толпа тех, кто были везучее. — Саша улыбнулся. — Неловкий обмен извинениями, смущенное пожатие рук… Потом пивная при ипподроме, где мы угощали друг друга до тех пор, пока все оставшиеся деньги не кончились. И всё, я пропал окончательно. Влип по самые помидоры, как выразился ваш приятель. Саша замолчал, чрезмерно сосредоточенно наматывая на палец какую-то нитку. Руки у него подрагивали. — Что дальше? — Володя внимательно посмотрел на него. — Дальше я играл лет… пять или шесть, наверное. Играл по-чëрному, проигрывая всё жалованье и залезая в долги. Беговая со временем наскучила. По-крупному там часто не поставишь, всё-таки контора государственная, внимание привлекать не хотелось. Мы с ним нашли подпольный карточный клуб, и в нём прописались. Азарт захватил нас с головой, все мысли были только об игре. Поскольку деньги у нас быстро заканчивались, мы нашли ростовщика, у которого можно было заложить ценные вещи. В итоге почти всё ушло туда: одежда из-за бугра, мебель, аппаратура. На здешний интерьер вы не смотрите, тут почти ничего моего нету… Если бы я мог продать квартиру, и она бы пропала. Всё кончилось, когда он попался на сделке с перекупщиками. Пытался сбыть западногерманский радиоприёмник, а тот ещё и краденый оказался… Взяли тепленьким и финита ля комедия! — Саша покачал головой. — Не помню, сколько ему дали. Больше мы, конечно, не виделись, только последний раз в суде — я был свидетелем. Ваши коллеги ко мне тоже присмотрелись. И я понял, что если не брошу сейчас — окажусь там же. Где небо в клеточку, а друзья в полосочку. Это было чуть больше полугода назад. А там ещё батя мой преставился. Одно на другое наложилось: чёрная полоса попëрла, никогда ещё такой непрухи не было. — Он усмехнулся. — А потом вот Любу встретил. И кажется, начало отпускать. Шарапов перевёл дух. По-хорошему, нечего было сочувствовать этому великовозрастному балбесу, а под ложечкой почему-то тянуло и хотелось ему сказать, что понимает он его, как никто. Но, как он там начал?.. Что жизнь на том и держится, что про вас никто ничего толком не знает. А узнают — и что тогда? Не будет больше Глеба и Подлипок. Не будет их маленькой тайны на двоих. И наверное он, Шарапов, действительно идиот, если всё тащит их из этого мирка куда-то наружу. То в Ялту, то в, мать его, Медведково. А надо бы сидеть и не отсвечивать. — Много долгов ещё осталось? — спросил он, чтобы поддержать разговор. — Для меня пятилетней давности не очень, а для меня теперешнего — полно, — с кислой миной ответил Саша. — Но ничего, я расплачусь. Мне повезло, со службы не выгнали, хотя и понизили в звании. Но я больше ни ногой ни на ипподром, ни за стол. С меня хватит. Мне теперь о семье думать надо. *** Шарапов ушёл от него в смешанных чувствах. Сашины откровения будто сковырнули старую болячку, и теперь снова кровило. Вылезли наружу привычные, но запрятанные поглубже страхи, что узнают, разоблачат, посадят. И на фоне этого растеклась по телу теплом благодарности любовь к Жеглову. Глебу может тоже хочется и жить вместе, и даже отпуск в Ялте, но он стоит на своëм, на правильном. Не ноет и не жалуется. Заботится не о себе, и не о каждом по-отдельности, а о них. В бане было натоплено так сильно, что у него сразу перехватило дыхание. Жеглов зашел следом за ним, неся ведро воды, и, оставив там одежду, плотно закрыл дверь предбанника, изнутри подперев скамейкой. — А если кто ломиться начнёт? — тут же оценил ход его мыслей Володя, уже голышом терпеливо ожидавший на лежанке, которому и хотелось, и боязно было — всё-таки не у себя дома. Своей бани в Подлипках не было, только общественная, поэтому заниматься любовью в такой обстановке им ещё ни разу не приходилось. В предвкушении по затылку побежали мурашки. — Не начнут, — отмахнулся Глеб. — Они уже за стол уселись. А если кто настырный попадется, так всё равно открыть не сможет. Скажем, дверь от пара разбухла, заклинило её… И чтобы это стало отчасти правдой, отпрокинул сразу треть ведра на раскаленные камни. Пар повалил густой, обжигающий. Оконце под самым потолком тут же запотело. В бане была лежанка о двух полках — одна повыше, другая пониже, похожая на огромную лестницу, — и Глеб улегся на нижнюю животом вниз. — А ну-ка, венчиком меня отлупи, — велел он, довольно покряхтывая от жаркой влажности воздуха. Володя усмехнулся. — Смотри, увлекусь. Припомню всякое. — Я тоже потом припомню, — глухо ответили с лежанки, отвернув от него лицо. — Кушать будешь стоя. Володя выбрал на стене веник по-пушистее, окунул его в бадью с водой около печки, стряхнул как следует. — Обещаешь? — уточнил он, зависая над ним с веником. Вечная пикировка с Глебом была неотъемлемой частью их предварительных ласк. Почему-то, не позубоскалив, наслаждаться друг другом было не так здорово. Глеб молча скосил на него многообещающий взгляд. Володя качественно несколько раз прошелся веником от плеч и до поджарой упругой задницы, белыми полушариями выделявшейся на фоне более темной спины. Едва веник подсыхал, он снова макал его в воду, и снова лупил любимое тело перед ним, оставляя на коже берёзовые листочки и красные следы. — Хорошо, — оценил Глеб, переворачиваясь. — Давай теперь спереди. Володя оценил его реакцию на свою работу банщиком, и не удержался, облапал свободной рукой. Возбуждение тут же ударило в пах и в голову, сбивая с мыслей. Они наспех поцеловались. — Потерпи чуток. Я же тебя ещё не отлупил, — хриплым голосом в ухо, а руки уже блуждают по его телу. — Да и сам наполовину не мытый. Глеб в нетерпении улегся обратно. Володя смочил веник, стряхнул, и по-быстрому, без усилий, прошелся сверху вниз и обратно. Потом они поменялись. Лежать на животе было уже совершенно не удобно, поэтому Володя улегся сразу на спину, наблюдая за сосредоточенным, возбуждённым, и оттого немного смешным Жегловым над ним. Обнаружив, что находится на весьма удобной для шалостей высоте, он попытался было приблизить к нему лицо, но чуть не получил по нему веником. — Лежать! — прикрикнул на него Глеб. По всему было видно, что ему тоже невтерпеж, и он только силой воли заставлял себя продолжать банные процедуры. — На живот вертайся. — На живот я уже не лягу по-моему, — прокряхтел Володя, приподнимаясь и упираясь четырьмя костьми в доски. — Хм, — Глеб оценил его позу. — Тогда на колени, спиной ко мне. Володя послушался, устраивая локти и голову на верхней полке, а всего себя на нижней. Едва он хотел сказать, что коленки его долго так не выдержат, как рядом приземлился рушник. — Подстели, а то заноз нахватаешься. Глеб плеснул на камни ещё немного воды. Дышать снова стало тяжело, и Володя спрятал лицо в сгибе локтя. По спине заходил веник, а левая рука Глеба скользнула ему на живот и ниже, сжимая и лаская. Уже очень хотелось перейти к главному, но мысль, что они будут делать это на чужой территории, заставляла внутренне сжиматься. Это не их родная коммуналка, где стены хоть и были картонными, зато запиралась дверь; не дача в Подлипках, где они давно уже чувствовали себя спокойно; даже не отдалённая безлюдная полянка в лесу, где можно, оставаясь полностью одетыми, заниматься всякими интересными вещами… Нет, это чужая баня, и за стенкой, буквально в нескольких метрах от них, куча посторонних людей. И они оба голые, с эрекцией наперевес. Задумавшись, Володя не заметил, что веник отправился в бадью и больше не вернулся. На бёдра легли руки, понуждая податься назад. Глеб прижался к его спине, привычно прикусывая загривок, и приноровился войти. Однако Володя от своих волнений сжался отнюдь не фигурально. Покряхтев несколько секунд без результата, Глеб послюнил пальцы и отправил их вниз. — Ох, и тесный же ты, Володька… Как в первый раз. Володя простонал, откидывая голову. Яркое воспоминание заполнило разум, возвращая на двадцать с лишним лет назад. *** Если уж честно, то первых разов у них было много. Но первый десяток вообще можно не считать. Жеглов был со свежим ранением, едва вернувшийся с того света силами врачей, и всё, что они друг другу позволяли — это мануально-оральные ласки без соития. Им и этого поначалу хватало с лихвой. До главного добрались через пару месяцев, без уговоров и подготовки. Просто однажды Глеб как и сейчас пристроился сзади, ласково укусил в шею и молча дёрнул с него вниз бельё. Володю так захватил этот резкий, но вместе с тем нежный момент, что он и слова не сказал. А, возможно, сказать надо было. Ну, хотя бы то, что он у него действительно первый. Потому что с Левченко они не зашли дальше поцелуев, а кроме него никого и никогда не было. Жеглов же явно знал, чего делал. Но даже спустя время Шарапов так и не решился заговорить с ним об этом. Спросить, где это его угораздило таким вещам научиться? Впрочем, для себя он определил один вариант, и его придерживался — Жеглов был из детдома. А детдома, конечно, делили по половому признаку… Наверное, когда-то с кем-то у него там всё и случилось. Откровенно говоря, ему не хотелось знать, как, когда и с кем. Провозившись в тишине с минуту, и не преуспев — Володя в это время только стискивал челюсти и старался не просить о пощаде, — Глеб шумно вздохнул и развернул его к себе. — Ну, чего ты, Володь? — он стал целовать его губы, щеки, шею. — У меня тоже сто лет как не было. Надо потерпеть немножко, хорошо? Вниз скользнула его влажная рука, потерлась, дразня, о промежность, и ушла ниже. Один палец проник в него почти легко, даже больно не было. — Ох, и тесный же ты, — пожаловался Глеб, проталкивая внутрь ещё один палец. Володя зажмурился. — Сейчас, ещё немножечко… Чтобы Володе не было скучно ожидать конца разминки, Глеб левой рукой проявил к его поникшему было органу особое участие, и скоро всё потихоньку пошло на лад. Пальцы несколько раз свободно скользнули внутрь и обратно. Удовлетворено поцеловав его, без лишних комментариев Жеглов пристроился и одним чётким, плавным движением попал в цель. Володя ахнул, с опозданием закрывая себе рот рукой. Было тесно, необычно, одновременно больно и хорошо, и ему захотелось шире раздвинуть ноги, чтобы как следует распробовать новые ощущения. Но, увидев его не уверенные попытки контролировать процесс, Глеб велел поворачиваться и вставать на четыре кости. — Сейчас… Левая рука легла ему на плечо, чуть надавливая вниз, вынуждая принять совершенно бесстыдную позу с оттопыренной кверху задницей. Другая рука снова поласкала, дразнящими движениями оглаживая бедра, промежность, налитой возбуждением член. У заднего прохода на секунду стало горячо и влажно, а потом Глеб вошёл одним слитным движением, приноравливаясь к темпу, силе и глубине. Несколько минут они обменивались только вздохами. Потом темп начал ускоряться, и между тихих шлепков кожи о кожу снизу стало слышно сдерживаемые поскуливания. Глеб испугался, что навредил ему, и быстро сбавил обороты до почти полной остановки. И тут же услышал шипящее, сквозь зубы: — Ещё. — Уверен? — быстрый поцелуй между лопаток. — Да. — Я пока вполсилы, — Глеб слизал с верхней губы пот, огладил ладонями его упругие ягодицы. — Можно я побыстрее? Уж очень тесно… — Ага, сейчас только… — Володя шире раздвинул ноги и покрепче ухватился за матрас. — Давай. И Глеб дал. Володе казалось, что бесстыдные шлепающие звуки слышны на всю коммуналку. И его заглушенные матрасом стоны — тоже. А еще, что больше он никогда не сможет сидеть или ходить в туалет. Впрочем, последнее волновало меньше всего. Одновременно хотелось, чтобы это никогда не кончалось — и чтобы кончилось как можно скорее. Потому что так хорошо, так глубоко, так сильно… Но больше он не выдержит, взорвётся… И взрыв действительно был. Не тот, что ему мерещился, а куда приятнее. После лежали рядом на матрасе, мокрые от пота, липкие, и без слов пялились в потолок. Курили, роняя пепел себе на грудь. Володя чувствал, как пульсирует и жжëтся потревоженное нутро, но ничем своего неудобства не выдал. Он повернулся на бок и посмотрел на Глеба. Пусть дискомфорт пройдёт не сразу, зато смотреть на расслабленного, улыбающегося с закрытыми глазами Жеглова — такого непривычного, не злого, — было его наградой за все мучения. И речь не только про секс. *** Почти до вздоха повторив свой первый раз, теперь они без сил валялись на верхней части лежанки. Пар уже не щипал ноздри, можно было без опасения дышать полной грудью, но воздуха все равно не хватало. Сильно хотелось пить. Превозмогая немочь, Володя со стоном слез с их постамента и припал прямо к ведру воды, благо в нём осталось немного. — И мне дай, — вяло махнула ему рука Жеглова. — Укатал ты меня что-то… — Я? — усмехнулся Володя, утирая губы и передавая ему воду. — По-моему, это ты на мне катался. — А хорошо было, — сказал в ведро Глеб, отчего голос вышел неожиданно гулким. Стало смешно. Глеб фыркнул, поперхнувшись, и это развеселило их ещё сильнее. Отсмеявшись, Володя вспомнил про время: вдруг их отсутствие уже стало подозрительным? — Нам пора, поднимайся. Он подал Глебу руку, помогая спуститься вниз. А тот вдруг как-то особенно проникновенно посмотрел на него, что Володя даже смутился. — Чего? — Свиблово, — неожиданно сказал он. Володя моргнул. — А? — В Свиблово квартиру бери. Там рядом станция Северянин, будет ближе в Подлипки ехать. Володя так и замер, рука в руке Глеба, будто бы они только что заключили некую сделку. Конечно, не такую, как ему хотелось изначально: чтобы они поселились вместе. Но с учётом их особенностей, максимально возможную. — Хорошо, — улыбнулся он. — Будем ближе. *** Домой собрались последними, спровадив Любиных подруг. Сначала нужно было сесть на электричку с платформы «42-й километр» и ехать до Казанского вокзала. Потом делать пересадку на Ярославский, и снова на электричке — в другой конец области. «Предвкушая» долгую дорогу в душном вагоне, Володя попросил у Любы водички с собой. Саша отжалел им хорошую армейскую флягу на литр, сигарет, и всучил бутылку настойки, на которую, правда, смотреть уже никто не мог. — Возьмите, — после недолгих препирательств настоял Саша. — Мне этого тут не надо, а вы может найдете повод. Подумав про новоселье, Шарапов уступил. — И на свадьбу приезжайте обязательно. Это через месяц будет, я вам телеграмму пошлю. — Да у меня отпуск уже кончится, — попытался отказаться Шарапов, но неожиданно вмешался Жеглов. — Приедем. Ты, главное, мозги к тому времени не забудь включить. Саша смутился и посмотрел на будущую супругу. — Пойдем, Люба, проводим. Всей семьёй, вместе с Алиной и дико орущим чëрным котëнком, которого девочка подобрала у чужого забора и теперь наотрез отказывалась отпускать, они довели их до платформы и дождались поезда. — Спасибо, — Саша горячо пожал Володе руку, пока Глеб обнимался с Любой и Алиной. — За что? — удивился он. — Что выслушал. — И тебе спасибо, — кивнул Володя. — За гостеприимство и за то, что... рассказал. В электричке было нечем дышать, и они решили постоять в тамбуре. Придержав двери румяной тётке с лотком мороженого, Жеглов спросил: — И когда вы поговорить успели? Володя закурил, другую дал Глебу. — Да он разбирал свои коробки, я хотел помочь… А помощь, как оказалось, была нужна в другом. Ему просто надо было выговориться. — Свободные уши, — хмыкнул Глеб, приваливаясь к стеклу с надписью «Не прислоняться». — Ну ладно тебе. Нормальный он мужик. Просто запутался. Встретил другого такого же и завертело их, понимаешь… Глеб какое-то время молчал, выдыхая дым носом, щурился, и всем своим видом был похож на недовольного дракона. — Опять параллели с собой проводил, — утверждая, вынес он приговор Шарапову. — Вот надо тебе всегда и во всём находить себя? Нету между вами ничего общего. Забудь. Володя посмотрел в мутное окно, на быстро мелькающие ëлки. Наверное, прав был Глеб. Не нужно ему во всех встречных страдальцах находить общее с собой… Но что поделать, если оно само находится? — Сам сказал, нет никакой Эры. И милосердия нам, в случае чего, ещё меньше светит, чем таким вот. — Эры нет, — согласился Жеглов. — Но есть мы. И пока мы есть, плевать нам на всё остальное. Так что готовься к новоселью, разведка. Приеду с внезапной инспекцией — чтобы всё в ажуре было, понял? — Так точно, — козырнул Шарапов, улыбаясь краем рта. — Есть готовиться к инспекции!