non mentior

      Доктор Рацио привык оставаться один, делить трапезу со своими мыслями, ехать домой без единого звука, говорить «доброе утро» лишь тогда, когда он пересекает порог университета и пересекается с коллегой. В какой-то мере, он старался пародировать одиноких гениев по типу Жуань Мэй. Она с непревзойденной элегантностью проводит время одна и совершает великие открытия, как несложно догадаться, тоже одна.       Может, поэтому её фотография на фоне тех забавных существ со станции его расстроила? Скорее даже не расстроила – посеяла раздор в его сердце. Она казалась ему непоколебимой, беспристрастной, такой, какими должны быть все великие умы их времени. Но и у неё есть семья – такая странная, но семья же.       А он, исключительно желая удостоиться взгляда Нус, и товарища-то не имел никакого.       Неужто он всё это время молился идеологии, которую даже его кумиры не предпочитают? У них получается всё естественно, непринуждённо и искусно, а он будто бы старается влезть в совершенно чужой для него шаблон. И как с этой напастью быть?       Поначалу, это осознание его не беспокоило – ну и ладно, он не зависим от мнения Эона или какого-то там общества на его счёт. Жизнь ещё продолжается, и коли распространять знания – его путь, такой одинокий и местами холодный, он продолжит его безо всякой оглядки на прошлое.       Затем это переросло в отчаяние; такое ветвистое, с когтями, сжимающими его изрядно потрёпанное сердце. У всех есть к кому им вернуться, есть друзья, с которыми можно обсудить интересующие темы, есть партнёры, греющие им постель. А что есть у него? Родители там, где-то очень далеко? С которыми он лишь иногда переписывается?       Любое гуманоидное существо нуждается в социальных взаимодействиях, и хоть Веритас отличен от общепринятого стандарта, ему же тоже хочется почувствовать себя нужным, любимым и конечным, разве нет? Какой смысл был во всех этих прятках со своими эмоциями, если они, в конце концов, настигли его таким грязным образом?       Он ощущает, как болезненно рвутся струны внутри и как мысли тонут в печали, захлёбываясь синевой. Его в любом случае отвергают, так и зачем стараться? Он пытался столько раз построить какие-то взаимоотношения с людьми лишь для того, чтобы придти к выводу, что его никто никогда не поймёт. Ровно как и он не поймёт никого.       Это – взаимосвязь, болезненная и полная агонии, но принцип сохраняется из раза в раз. И он не в силах помешать этому закону природы.       Веритас был уверен в своей гипотезе ровно до того момента, как его аскетизм не пересёкся с чужим – ярким, но таким же пустым внутри.       Авантюрина хотелось описать как квартиру, которую отчаянно пытаются захламить всеми эстетично приятными предметами декора, лишь бы это создавало хоть какой-то уют. Броские цвета совершенно не сочетаются, диковинки мешают свободно двигаться, но так они создают иллюзию того, что кто-то здесь действительно живёт.       В таком случае, Веритас был для него библиотекой, что полна книг на неизвестном никому языке, а потому никто и не осмеливается приходить сюда. Даже черви не находят отдушины в пожелтевших листах бумаги.       В какой момент они стали отчаянно нуждаться друг в друге – непонятно. Может это произошло тогда, когда Авантюрин, сидя на небольшом диванчике в кабинете консультанта отпивал вино, слушая то, как ему читают вырезку из книги, посвящённой какой-то карточной игре с, вроде бы, родной планеты доктора Рацио?       Или это всё-таки случилось в тот самый дождливый день, когда крики и мольбы Авантюрина остаться звучали болезненнее отказа в письме? Рацио тогда сжимал его запястья, смотря прямо в глаза, полные животного страха. В тот самый момент, ему хотелось поделиться с ним знанием того, что он всегда будет рядом.       А ведь ещё был эпизод, когда напряжённый он, как на иглах сидевший, убежал в уборную, прямо во время очередной авантюриновской игры в покер, не в силах более совладать с болью в ушах от шума. Даже небольшое окошко в туалете не помогало ему никак дышать, и он хотел от перегрузки разбить абсолютно все зеркала, лишь бы острые осколки пронзили его достаточно глубоко, дабы заглушить эту боль.       Он был переполненным стаканом воды – трясся, дрожал и плакал. А потом Какавача осторожно коснулся пальцами его плеча, боязливо. Почему это был именно Какавача? В тот момент, на нём не было улыбки, лишь беспокойство и паника в лице, а ещё «Дыши, давай, док, дыши! Что, настолько отвратительно тут играют, что аж плохо стало?»       Такая глупая шутка, но Веритас ответил на неё смехом, хоть и мокрые от слёз ресницы дрожать не перестали. Он был благодарен тому, что его не попытались утешить бессмысленными словами – дали понять, что он не один, и что у него всегда есть на кого положиться.       Но сколько бы интимных моментов они не делили, вина продолжала грызть обоих – Авантюрин открываться донельзя боялся, готов был забиваться в угол, лишь бы не нашли его слабого места. А доктор Рацио чувствовал, что он взвешивает слишком многое на плечи того, у кого даже земли под ногами нет.       И так, в общем-то, могло продолжаться вечно, пока Веритас не начал первым:       — Нам надо поговорить, – он звучал достаточно волнительно, когда открыл рот, в попытке привлечь внимание Авантюрина.       — Что? Я уже что-то натворил? – губы расплываются в хитрой манере. Вкладывать в свои ответы шипы – любимое занятие этого человека.       — Нет, в противном случае, я бы сразу объяснил тебе суть причины, Авантюрин. Дело в другом – нам стоит обсудить наши отношения в контексте взаимопомощи и поддержки, когда мы в этом нуждаемся. Просто...       — Тебя бесит, что я всё время убегаю?       Как тонко разнится хитрость с надменностью.       — Да. Но не бесит, я просто не понимаю, зачем ты это делаешь тогда, когда между нами выстроились доверительные отношения. Разве ты не доверяешь мне, Авантюрин? Прошу, если между нами есть какие-то недосказанности, или же мои слова чем-то тебя обидели – скажи мне это. Я был бы рад обладать даром телепатии, честно, но ты и сам видишь всю ситуацию такой, какова она есть. Так скажи, чего ты боишься?       Авантюрин рефлекторно заводит руку за спину, прекрасно осознавая, что доктор знает, что всё это означает. Но он не дрогает, не смотрит на него с отвращением, лишь ждёт, с самым искренним любопытством и некой грустью заглядывая ему в глаза. Желание сорваться, съязвить и попросить заняться своими делами так и манит, но он не ребёнок, чтобы капризничать и обнажать клыки тогда, когда его просят цивилизованно поговорить. Знать бы ещё, как это сделать.       — Я... Я не боюсь тебя, док. По-крайней мере, я не думаю, что если бы так сильно боялся тебя, то держал в стенах своего дома, видишь ли. Я боюсь вероятности. Помнишь ты мне говорил, что не существует ничего абсолютного? Всё меняется – люди, тем более, не знаю, с какой точки зрения ты смотришь на эмоции, но нет никакой гарантии, пакта, что ты не предашь меня.       Авантюрин активно жестикулирует свободной рукой, часто смеясь, поправляя прилипшие ко лбу от холодного пота блондинистые пряди.       — Пойми, раньше я относился к этому с лёгкостью – никто никогда не задерживался в моей жизни, но я сам того не осознавая привязался к тебе. И я знаю, что ты хороший человек, честный и всё такое, вон, как родители нарекли! Но я не хочу вновь страдать, понимаешь? Это моя вина, что я впустил тебя, а сейчас в «кошки-мышки» играю. Мне жаль, что я заставляю тебя проходить через это, честно. Но я стараюсь меняться, правда, хотя бы ради тебя, наверное, последнего достойного человека в моей жизни.       В груди так мало воздуха, что Какаваче приходится резко вздохнуть, прежде чем он осмеливается взглянуть на Веритаса. А тот поджимает губы, прокручивает слова в голове снова и снова, будто вчитывается в бессмысленное предложение, стараясь его объять.       — Что я могу сделать для тебя, чтобы заслужить твоё доверие? – какая-то детская наивность на мгновение искрится в его глазах. Не обговаривай они столь щепетильный момент, Авантюрин бы точно укрыл его лицо поцелуями.       — Да я бы сам знать хотел, даже не представляешь насколько сильно, – мужчина прыскает от смеха, всё ещё стесняясь зрительного контакта с Рацио, — Ты не купишь моё доверие полностью, но... Ты делаешь шаги, ценные и огромные шаги, заставляющие меня открываться тебе ещё больше. Только я хочу, чтобы ты перестал меня видеть беспомощным птенцом, ладно? Я знаю, насколько тебе сложно это понять, но ты тут – не спаситель, Веритас. Я прошёл через дерьмо, но я способен жить дальше. Жить дальше и быть с тобой тогда, когда тебе тоже плохо.       Смехотворно от того, что именно Авантюрин, из всех людей, объясняет ему нематериальность доверия.       Хотя опьяняющее тепло всё же разливается по телу Рацио – как глинтвейн, сначала имбирём покалывает в горле, а позже согревает, утягивает в танец и даёт немое обещание, что всё наладится. Какавача не лжёт, стараясь покрыть свои слова мёдом, лишь хочет, чтобы они запомнились надолго.       — Я ценю твою искренность, и... Я постараюсь запомнить это. Спасибо, что ты был предельно честен со мной, – большая, но мягкая ладонь тянется инстинктивно к той, что принадлежит его собеседнику, и он сразу же понимает намёк, переплетая пальцы. Кончики искрятся, но от этого даже хорошо.       — Ты мило стесняешься, когда начинаешь говорить о своих чувствах. Где же твои умные словечки, док?       Озорная улыбка накрывает лицо Авантюрина, и он делится своим игривым настроем с Веритасом.       — Оставил их в прихожей.       Время перестать убегать от истины, взяться за руки и принять жизнь такой, какая она есть.