День 1.
Давайте так.
Что вы будете делать, если на улице к вам подойдёт какой-то парень, схватит за горло ледяной рукой и попросит не дёргаться?
Впрочем, весь этот день не задался с самого утра, я прям таки чувствовала, что существование моё оборвётся, а завтра для меня не настанет. Всё шло не так. Если подумать, когда-нибудь в моей жизни что-то шло «так»? Не поймите меня (перед кем я оправдываюсь?) неправильно, я не давлю на жалость. Оставьте эту мерзость себе. Пожалейте собачку бездомную, не знаю. У меня-то дом есть. По крайней мере, ещё днём, сидя в школе, я знала, что вечером вернусь туда, а меня будет ждать приготовленные матушкой на ужин суп и мусуби.
Я вообще из тех подростков, кого зовут «пропащим поколением». Это потому, что меня не интересует ничего, кроме видеоигр, вкусной еды и самоубийства. Не то чтобы я каждый день размышляла о том, что же со мной будет, если меня вдруг собьёт машина или я где-нибудь оступлюсь и, о ужас, полечу с двадцатого этажа. Школьный психолог, она же сенсей из лазарета, сказала, что в переходном возрасте такое часто бывает. Что-то не припомню, чтобы у моих одноклассников умирали отцы, а им на замену приходили какие-то, простите, уёбки. Более того. Почему мама так быстро забыла о папе? Мир взрослых мне непонятен. И разве в семнадцать лет не кончается пубертат? Ау, мне скоро восемнадцать! Блять. А ведь точно. Я до дня рождения хоть доживу? И старшую школу бы закончить, не зря же училась столько лет. Я впервые не рада, что моя подготовка к экзаменам вынужденно приостановилась. Если возвращаться к теме самоубийства, скажу так: я патологический грустец, и у меня всегда на душе идёт дождь. Сейчас как раз конец февраля, моросит. Бр-р. Надо было надеть шарф, может, я бы не оказалась в такой поганой ситуации. Я ведь всего лишь задержалась в компьютерном клубе на часик-другой. Это преступление разве?
Стемнело рано. Я шла домой привычной дорогой (это ошибка, весь этот день состоял из ошибок), дрожала в короткой курточке поверх школьного пиджака. И вот блять. Здравствуйте. На шее рука. Средний палец разве что кожи не касается. По рукам мурашки, ноги слабеют, чуть ли не в обморок падаю от страха. Если бы знала, что умирать так херово, то поменьше бы мечтала о самоубийстве. Писал Дазай: «У человека должно быть право жить и право умереть». Можно мне право жить? (Эти мысли меня посещают только сейчас, в тот момент я могла разве что дрожать, как кленовый лист на ветру, и жалобно скулить.)
— Не дёргайся, — шепчут на ухо, опаляя горячим дыханием кожу.
Из меня вырывается подобие писка, но откуда-то, в недрах моего несчастного «Я», просыпается
храбрость тупость:
— Ты вообще кто?
— Телефон, — он поднимает вторую руку, в тусклом свете уличного фонаря замечаю, какая сухая у него кожа.
Поделать ничего не могу, протягиваю ему мобильник из кармана. Он перехватывает его, берёт пятью пальцами, превращая сначала в камень, а затем в пыль мой единственный шанс на спасение. Тоже самое будет со мной, если он всей рукой сожмёт мою шею. Я вздрагиваю от осознания, кое-как стою на ногах, пытаюсь не упасть. Мало ли разозлю его ещё сильнее. Или вдруг нечаянно сама задену пять его пальцев. Смерть ещё никогда не была так близка.
Тук-тук.
Кто там?
Гг вп блять.
Нет, серьёзно. А как такую причуду контрить? Ладно я. Меня наградили невъебенной способностью — видеть одни и те же сны с человеком, с которым сплю в обнимку. Романтика. Но, признаться, загадочные тайны подсознания других людей меня не интересуют. Я никогда не мечтала видеть сны вторых половинок (об этом в другой раз), боюсь узнать в них про измену и чужие странные фетиши. А как герои бы справлялись? Кстати говоря, где эти защитники, когда они так нужны?
Я в полной жопе.
— Пойдёшь со мной. Без лишних движений, — диктует он правила игры. — Поняла? — спрашивает, а я даже сглотнуть скопившуюся слюну не могу. Как же стрёмно. Страшно. — Отвечай.
— Пон… поняла, — выдаю не своим голосом, высоким, как у девочки маленькой.
— Бери меня за руку, — он убирает ладонь от моей шеи, я обхватываю три его пальца. — Крепче.
Повинуюсь, сжимаю. Дрожу. Иду за ним, вернее, ноги несут меня сами. Теряюсь в розово-красно-зелёных цветах, что растекаются в лужах по асфальту. Плакать не могу. Ничего не могу. Меня лишили голоса, разума и воли. Одна надежда — если меня убьют, то это будет не мучительнее, чем распасться на атомы. Если изнасилуют в подворотне и отпустят — пускай. Только бы вернуться домой живой. О целости и невредимости я уже молчу.
Пока следую за этим парнем разглядываю его. Волосы светлые, кажется, голубые. Глаза скрыты в тени капюшона и чёлки. Обросший он какой-то. Ещё губы все шершавые, в трещинах, на них шрам поперёк, под ними родинка. Идёт в одной толстовке чёрной, шею чешет. Кр-кр-кр. Этот звук меня сводит с ума. А ещё ему вроде холодно. Ну-ну, не учила мама по погоде одеваться? Я сама не лучше, но кроме страха ничего не чувствую.
Захожу в квартиру. Встаю на пороге. Этот с себя кроссовки красные стряхивает, дверь на ключ запирает и вглубь проходит.
— Чё встала? — доносится из комнаты.
Как по приказу я отмираю, тихо снимаю с себя шуршащую куртку, вешаю, вышагиваю из туфель и неловко плетусь к своему похитителю (?). Боже, я не понимаю, что происходит. Если меня на самом деле похитили, то для чего? Я захожу в комнату, оглядываюсь. На полу мусор, банки из-под газировки, кофе и энергетиков. Не высыпается парень. И не убирается. На столе валяется упаковка чипсов, стаканчик из-под рамена, на кровати простынь сползла с матраса, одеяло в причудливой позе спит. Я не жалуюсь. В конце концов меня могли привести в подвал, приковать наручниками к трубе рядом с трупом. Вероятно, спасибо? С этим ворохом мыслей я сажусь на край кровати, спину держу, как на уроке в школе. Этот… злодей? Он сидит за столом, напротив трёх мониторов, новости смотрит. Мы молчим. Неловко. Я даже не знаю, что спросить.
— Зачем? — вырывается у меня тихо.
— Что зачем?
Он шутит? Издевается?
— Зачем ты привёл меня сюда? — разжёвываю вопрос.
— Сиди молча.
Он не просит, он приказывает. Голос у него, кстати, ленивый, невыразительный. Оттого мурашки всякий раз бегут по рукам и спине, меня передёргивает. Есть ощущение, что лучше его не злить. Он больной. Ещё вечно чешет шею. Не буду врать, мне пиздец как страшно. За свою жизнь я разве что пару раз ночевала у подруг или парней — предпочитаю спать у себя дома, как бы мне там ни нравилось. Пока смотрю в пол, слышу знакомый звук. Он открывает ту самую игру. Я щурюсь, пытаюсь разглядеть экран лучше и тут же подрываюсь с места. Меня переполняет злоба. Она же затмевает здравый смысл, а вместе с тем инстикт самосохранения.
— Ты?! — выкрикиваю.
В главном меню игры вижу его ник — «ixzykeika09». Стоит объяснить, почему же я не в себе от гнева настолько, что хлопаю по столу, отчего пустые стаканчики подпрыгивают вместе с клавиатурой. Это началось вроде около месяца назад или больше. Я привычно играла на высоких рангах (это единственное, чего я добилась в жизни), зачастую мы все друг друга знали, часто попадали в одни и те же катки, а ожидание подбора противников могло затянуться до двадцати минут. С одной девчонкой мы даже общались, мне нравилось с ней перекидываться шуткам в войс-чате. Она была моим солнышком, моим керри, а я её саппортом. Когда она не играла со мной, я в гордом одиночестве шла на мид. И там постоянно встречала его — Кейку. Не сказала бы, что он был сложным противником, скорее неприятным, но не непобедимым. Сражения с ним порой напрягали, приходилось стараться, хотя я привыкла играть расслабленно. Он писал в общий чат и называл меня читершой. Я просила пруфы, а у монитора смеялась, мне это льстило.
Он нашёл мои стримы, заходил под тем же ником, что и в игре. Я видела его в числе зрителей, очень редко он что-то писал. К слову, меня смотрело в пике три десятка человек. Тридцать. Только вдумайтесь, насколько ничтожно маленькое это число по сравнению с мастодонтами стримерского дела. Естественно, я спокойно отвечала на вопросы и редкие донаты, рассказывала, что учусь на третьем году старшей школы, про причуду говорила, отрицала возможность попасть в киберспорт. Играла я, потому что мне было больше нечем заняться. Ещё плюс — чувствовала себя не ничтожеством. К тому же в игре всегда есть с кем поговорить. Одноклассники меня не понимали. Вернее, это они меня не интересовали. Классный руководитель советовал мне почаще сидеть у алтаря отца в доме, чтобы прощаться и наконец проститься. Отец был единственным человеком, кто меня понимал. Об этом давайте тоже в другой раз. Суть-то в другом. Даже при таком маленьком онлайне нашёлся… Кейка? Без понятия, как его зовут, он сидел на моих стримах почти целый месяц, ежедневно. Стримснайпер ебаный. Следил за моими действиями на втором экране, всегда настигал в неожиданный момент и убивал, обновляя свой счётчик киллов. Я не растерялась, изменила тактику, начала ждать сражения с ним. Вскоре стримснайп перестал быть для меня проблемой, я продолжила выигрывать его. (Кстати, этот парень всегда ливал, когда мы попадали в одну команду, его даже временный бан и понижение репутации не пугали. Чёрт, он меня ненавидел.)
Теперь я в его квартире, одно неловкое слово или движение — меня не станет. Говорила мне мама, игры меня ни к чему хорошему в жизни не приведут. О, блять, если бы я только знала, что буду похищена тем, кого постоянно убивала в игре.
Он на меня поднимает красные глаза, по его выражению лица ничего не ясно. Злится? Раздражён? Хочет уничтожить меня? Что?! Уже жалею, что поддалась секундному гневу. Он поднимает ладонь, я резко одёргиваю руку и делаю шаг назад, задевая какую-то банку.
— Прости, — выпаливаю я.
Сажусь обратно на кровать.
— Давай я перестану играть, а ты отпустишь меня домой? — предлагаю.
— Нет.
Ахуеть.
— Никогда больше не зайду в игру. При тебе удалю аккаунт.
— Нет.
Слова у меня кончились. Он мне не доверяет или что? Будто после такого мне захочется вообще возвращаться в эту игру. Нет, я бы через полгода вернулась, создала бы второй аккаунт и сидела где-нибудь внизу рейтинга, чтобы не пересекаться с ним.
— Как тебя зовут? — спрашиваю. Чуть ли не в истерике трясусь, на колено давлю, чтобы не стучать пяткой по полу.
— Шигараки.
— А имя?
— Томура.
Ясно.
— Готовить умеешь? — вдруг наш разговор меняет вектор.
— Да, — я отвечаю раньше, чем думаю.
— Так займись этим.
Опять он не просит, а командует, приказывает. Что-то мне подсказывает, что этот парень никогда с девушками не водился. Ну, если бы я ему нравилась, то, наверное, первым делом меня бы изнасиловали. Да и видок у него такой, что добровольно никто с ним в кровать не ляжет. Не хочу думать. Встаю с кровати, замечаю ключи на комоде, громко кашляю и беру связку, выхожу в прихожую. Как можно тише пытаюсь вставить ключ в скважину. Я молюсь всем богам, чувствую, как по лбу стекает капля пота.
— Отдай, — слышится над ухом.
Блять. Не помню, это вырвалось у меня вслух или нет. Я пугаюсь. Как я не услышала его шаги? У него ещё в квартире полумрак. Я мокрой от пота рукой сжимаю связку и протягиваю ему, Шигараки подхватывает её пальцем за кольцо и уходит обратно в комнату. Я выдыхаю, опираюсь ладонью на входную дверь и чуть ли не плачу. Слёз до сих пор нет. Тупая попытка сбежать. Он не кричит, не ругается, оттого мне ещё страшнее, его эмоции для меня нечитаемы. Что этому Шигараки надо от меня? Да я поклясться могу, что либо не буду больше никогда играть, либо нарочно стану проигрывать, только бы вернуться сегодня ночью домой.
Плетусь на кухню, подмечаю, что здесь чище, чем в комнате. В раковине одна тарелка, на столе пусто, в ящиках ничего съестного, а в холодильнике мышь повесилась. Из чего готовить-то? Я чешу затылок, тихонько иду обратно, пытаясь не наступать на скрипучие половицы — не хочу какие-то лишние звуки создавать.
— В магазин надо, — вполголоса сообщаю я.
— Зачем?
— У тебя ничего нет.
Он вздыхает раздражённо как-то, отталкивается от стола, отодвигается на стуле и встаёт. Что, уже не так рад новой служанке? Конечно. Знал бы ты, как я не рада оказаться здесь. Он проходит мимо меня, задевая плечом, и встаёт в прихожей.
— Собирайся.
Я тотчас порхаю за ним, ныряю в куртку, заскакиваю в туфли. Неужели мы выйдем на улицу? Хоть бы по дороге в магазин попались герои. Он закрывает дверь на ключ, говорит взять его за руку, я покорно сую ладошку и обхватываю его локоть. В этот раз он куртку надел, по виду старенькую, спрятался под капюшоном и повёл меня в комбини.
Где-то я видела жест, чтобы подать сигнал о том, что мне нужна помощь. Никогда не думала, что окажусь в подобной ситуации. Раньше искренне сочувствовала всем, кто попадал в беду. И вот я сама в беде. В полной пизде. Я завожу руку за спину, делаю вид, что чешусь, а сама прижимаю большой палец к ладони, начинаю сжимать и разжимать кулак. Герои, где вы? Пожалуйста. Прошу. Молю. Это мой последний шанс спастись от больного ублюдка, помешанного на играх. Господи, если ты меня слышишь, я всегда была примерной девочкой, никого не обижала и никому зла не желала, если ругалась, то только в играх и невсерьёз. Я бы в жизни никогда никого не убила и ничью мать бы не повела на свидание!
К нам подходит улыбчивый герой, широкоплечий, костюм обтягивает мышцы груди и пресса. Я руку опускаю, бросаю на него самый жалобный взгляд, на который способна.
— У вас всё в порядке? — любезно спрашивает он, а я чувствую, как Шигараки напрягается, раздражается, злится.
Как в замедленной съёмке Шигараки начинает вынимать руку из кармана. Он его убьёт. Точно убьёт. Невинный герой не вернётся к семье, если я сейчас ничего не сделаю. Раз меня уже не спасти, то пусть хотя бы этот лучезарный паренёк живёт дальше.
— Да! — выдаю резко. — Просто вышли погулять с моим парнем, — я натягиваю улыбку и покрепче беру Шигараки под локоть.
— Точно, мисс? — сияет герой.
— Точно, — убеждаю я. — Хорошего вечера и мирного патруля! — желаю я и сворачиваю в магазин, шумно выдыхаю и потерянно гляжу в пол, трещины между плиток изучаю.
Шигараки вроде хмыкает, вновь руки в карманы поглубже убирает и немного расслабляется. Его смешит мой страх. Если я хочу сегодня хотя бы поужинать, мне нужно вести себя послушно и тихо. Я беру корзинку, Шигараки меня тащит к овощам и фруктам. А что я готовить-то буду? Я над этим даже не думала.
— Что мне брать? — спрашиваю и на него смотрю, он спокоен.
— Что хочешь, — вяло отвечает Шигараки.
— В смысле… на какой бюджет мне рассчитывать?
— Что нужно, то и бери.
— Ла-адно, — недоверчиво тяну я и убираю от него руку. — Можно так?
— Без глупостей, — говорит он, — если хочешь, чтобы все вышли отсюда живыми.
Я шумно сглатываю.
— Поняла.
Корзинку я медленно наполняю, всё по мелочи. Зубную щётку тоже взяла. Он сказал, что завтра я домой не вернусь, послезавтра тоже, и через неделю он меня не отпустит. Пытаюсь припомнить, когда у меня начнутся месячные, но календарь в телефоне, а телефона больше нет, так что заодно беру прокладки. Он один вряд ли пойдёт в магазин, чтобы его горе-пленная не пачкала простынь кровью. Да, это мои мысли, когда меня держат в заложниках. Я живой человек! К слову, в этом же магазине я взяла этот блокнот, где сейчас пишу.
— Зачем? — спрашивает Шигараки.
— Рисовать буду, — отвечаю я, — и писать.
Он ничего не говорит, равнодушно отворачивается. Благодаря ему я могу документировать свои дни, чтобы не сходить с ума, к тому же наш с ним диалог не строится. Я мерю его взглядом, плыву между стеллажей и бросаю в корзину какую-то жирную мазь для раздражённой и сухой кожи. Обычный кремчик для рук ему уже не поможет. Хотя я не надеюсь, что смогу заставить его мазаться, но очень уж меня бесит его привычка чесаться.
Сейчас он сидит перед мониторами, смотрит новости про героев и ложкой ест приготовленный мною карри, запивает газировкой в жестяной банке. На мой вкус вышло не так плохо, благо Шигараки дал мне подсмотреть рецепт в интернете, а то я на свою память боюсь надеяться, я в принципе больше не надеюсь на свой рассудок. Кажется, крыша у меня уже начала ехать. Он, кстати, оплатил все покупки, выложил наличку из кармана, даже сдача осталась. Ума не приложу, откуда у него столько денег. Сумма-то вышла приличная, я боялась, что меня сейчас развернут у кассы или убьют за то, что я набрала лишнего. Нет, не соврал, купил всё, что я взяла. Правда после ужина мне не хотелось ничего. Да и сам карри как-то поперёк горла вставал.
Пиджак сняла, тарелки помыла (грязь ненавижу), убрала всё за собой. Большую часть времени я сидела на его кровати, пока он смотрел новости и параллельно играл.
— Курить хочу, — говорю я.
— Так кури.
— Прямо здесь?
— В окно, — говорит он таким тоном, что в конце не хватает «идиотка».
В школьной сумке нашариваю пачку сигарет с зажигалкой, отодвигаю штору, открываю окно и вдыхаю морозный запах улицы. Время около девяти или десяти вечера, если мне не изменяет память. Я жадно затягиваюсь табачным дымом, становится чуточку легче и безразличнее. В доме соседнем пара окон горит, за спиной мышка клацает, а я курю и всё ещё думаю, как из этой задницы выбираться. Закричать что ли и на помощь позвать. Внизу как раз какой-то мужчина идёт. Однако убьют меня раньше, чем помощь подоспеет.
— Я знаю, где живут твои родители, — сообщает Шигараки, будто мои мысли читает.
— Я просто курю.
К сожалению, сигарета кончается незаметно, как бы я ни пыталась её смаковать и растягивать. Вторую курить не буду, всё равно полпачки осталось, а мне надо как-то выживать здесь. Великодушный похититель вряд ли купит мне сигареты.
— Тебе лет сколько? — спрашиваю я, закрывая окно.
— Девятнадцать, — отвечает он.
Всего на два года старше, а уже школьниц похищает. Он вообще сам закончил школу? Кто его знает. Подозреваю, что документов у него нет, а лицо он нарочно прикрывает, когда выходит из дома. Что примечательно, Шигараки спокойно отвечает мне на какие-то обычные вопросы. Карри вкусный? Пойдёт. Можно в туалет отойду? Иди. Что делаешь? А сама не видишь? В целом могло быть и хуже, я встречала и менее общительных парней. Другое дело они меня не держали взаперти у себя дома и не просили оставлять дверь ванной открытой. Мне на нервы действует этот звук, когда он чешется, я чуть ли не сама начинаю чесаться. Я в школьной форме ложусь на кровать, к стене, когда мы укладываемся спать. И у меня самой чешется всё тело. Я пытаюсь не думать об этом, лежу смирно.
— Не боишься спать со мной? — шепчу я. — Я и задушить могу.
— Тебе лучше бояться, — говорит он, — я не контролирую руки во сне.
Блять.
Я прижимаюсь к стене и натягиваю одеяло до подбородка, зажмуриваюсь. Меня пробивает озноб, трясёт. Мамочки, как же я не хочу умирать. Я ошибалась. Дазай не такой уж романтичный, самоубийство тем более. Хочу домой. Извинюсь перед отчимом за своё поведение.
— Я тебя бью?
— Нет, — пищу в ответ, глотая слёзы.
— Насилую?
— Нет.
— Так в чём проблема?
Я судорожно выдыхаю и сворачиваюсь калачиком. Он уснёт и случайно убьёт меня. Где я так согрешила?
— Пожалуйста, — скулю как щенок.
— Что?
— Можно я на пол лягу?
— Нет.
Он спиной ко мне повёрнут, почти не двигается, дышит тихо. Говорят, первые ночи в тюрьме невозможно спать, но затем привыкаешь и спишь как миленький. Я не верила, что когда-нибудь смогу уснуть рядом с ним. Сон не шёл долго, я не ворочалась, но вздрагивала от каждого шороха с его стороны, всё боялась, что он закинет на меня руку.
Я всё-таки уснула.
