Брошенный

В это время года в Северной Атлантике довольно холодно. Вообще-то, если подумать, здесь холодно всегда, весь год. Но я не чувствую холода. Не сейчас. Не могу сказать, что я действительно чувствовал холод в течение долгого времени. Рано или поздно тебя перестают волновать такие вещи, как температура. Или убийства. Я охотился здесь — китобойный промысел — хороший бизнес на севере. Я также совершал здесь набеги — корабли встречаются реже, но, как правило, слабо защищены. Мне даже довелось убить белого медведя. Большого. Но теперь я здесь. Стою на льду. Капюшон опущен, Морриган стоит на якоре — скоро нам придется уходить. Если лед сомкнется, мы застрянем и будем играть в игру: замерзнем до смерти или помрем с голоду. Но у нас... у меня... есть дела. И раненый человек передо мной — единственное, что мешает завершить это дело. Ассасин. Скоро-мёртвый ассасин. Ассасин, который тянется ко мне, истекая кровью на льду, красная жидкость смешивается с черными глубинами беспечного моря, падая на лед, словно розы. Интересно, сколько людей он убил? Больше, меньше или равно количеству жизней, которые я забрал? Интересно, сколько времени ему понадобилось, чтобы перестать считать. Потому что, доставая пневматическую винтовку, я понимаю, что понятия не имею, под каким номером этот человек окажется в моем "списке убийств". И когда я снимаю винтовку с предохранителя, я осознаю, что хочу сказать себе, что мне все равно. Но это не так. Мне не всё равно, потому что это будет первый ассасин, которого я убью. Первый раз я пролью кровь от имени Ордена Тамплиеров. Первая жизнь, отнятая во имя создания лучшего мира, а не его разрушения, как это сделали бы ассасины. По глазам ассасина я вижу, что он не может понять. Или не хочет понять. Ничто так не порождает невежество, как уверенность. А в их деле, в деле, которому я когда-то следовал... в этом качестве недостатка нет. Я нажимаю на курок — в смерти тоже нет недостатка. Это грязный способ убить кого-то, я считаю. Никто не станет искать этого человека. Снимая с него оружие, скатывая его тело в воду, я думаю о том, что даже если бы они это сделали, никто не смог бы его найти. Я смотрю, как кровь растекается по льду, как красное начинает преобладать над черным. Кровавая рука, черное сердце. Как и о холоде, я знаю о таких метафорах, но они меня не волнуют. История может заклеймить меня предателем, мятежником или ренегатом. Но в конечном итоге неважно, каким меня запомнит история. Важно, что я следовал своему собственному кредо. А не тому, которое диктовали анархисты, желающие, чтобы мир сгорел. Если следовать ему достаточно долго, то... Я дрожу. Я смеюсь. И смотрю, как тело уплывает.