Всё, что имеет значение

      — Госпожа Рози, — зовёт Ниффти, подсунув под щеку пальцы и сонно глядя перед собой.       — М-м?       — Вы правда замужем за господином Аластором? Мне ткачиха Франклин сказала.       — О-о, вот ведь бездельница! Рози смеётся, не отрываясь от шитья, и испытующе смотрит в глаза, — Рози бледна, и это особенно видно из-за глухого красно-розового платья под самое горло, но глаза у неё чёрные, совсем без белков: Ниффти прикрывает лицо жёсткой ладонью, подбирает все свои нижние конечности и съёживается в комок под покрывалами.       «Чем тебе не по нраву город каннибалов? — любезно интересуется Аластор. — Ты защищена договором на крови, да и меня здесь хорошо знают. Если обидят, иди к Рози: я вас сегодня познакомлю».       «Всё равно не хочу! Боязно мне, господин Аластор, — упорствует Ниффти, вцепившись в его крикливо-красный вытертый пиджак: в городе каннибалов под губернаторством госпожи Рози грешники, живя рядом с порождениями преисподней, пожирают свои же плоть и потроха. — Госпожа Рози страшная, она людей ест».       «И что с того? Все мы поедаем друг друга, юная леди. Ты не так уж глупа, как полагаешь, изящная, ловкая, работы не боишься. Прожила ведь ты на берегах Флегетона больше столетия, так?» Ниффти трогает фасеточный левый глаз под повязкой, а затем проводит языком внутри рта, — там, где сквозь дёсны режутся хелицеры: Ниффти насчитала восемьдесят семь лет с того дня, когда смерть объяла её горло петлёй, а на восемьдесят восьмом году перестала считать.       «Никому не называй настоящее имя и к скверне не притрагивайся. Помнишь?»       «Бог милостивый, не надо мне столько раз повторять, господин Аластор! Я не дитя малое, — возмущается Ниффти, — у меня муж был».       «Вот и славно», — кивает Аластор и бережно, но крепко сжимает её плечо, оскалившись с милосердием зверя.       — Так это правда?       — Сама решай, — отвечает Рози, вновь берясь за кружево.       — А как? Здесь нет ни церкви, ни священника. Только владыка Сальваторе. Он злой, — поясняет Ниффти, снедаемая любопытством, — бешеный, как гончая графа-губернатора Гласеа-Лаболаса.       — Он несчастный, оттого и бешеный, как и все прочие. Люди слабы, когда остаются совсем одни.       — Но он заставляет паству слушаться его, а потом отдаёт Адаму для Жатвы.       — А ты не думала, что, может быть, вам лучше умереть вот так, под освящённой сталью?       — Ни за что. Жить намного лучше, — не соглашается Ниффти.       — Жить? Скажешь тоже. Ты больше сотни лет… гм-м… жила до того, как тебя привели сюда, — насмешливо замечает Рози. — Насколько тебе было хорошо, раз ты не уходишь и согласна есть насекомых? Ниффти, промолчав, инстинктивно трёт левый глаз.       «Так с кем из владык у тебя договор? — допрашивает барон Элиезер, сощурив все свои глаза. — Маттай, Тера и Шем’Он говорят, что ты хорошая работница, но о прочем сообщить не соизволили».       «Со владыкой Аластором, — помедлив, послушно объясняет Ниффти, — он просит передать, что откусит пальцы всякому, кто мне навредит».       «Ишь, какой наглый стал. Иди-иди, поплачься ему, ежели соизволит вернуться, — фыркает демон-пожиратель, вцепляется в её ухо четырьмя когтями и оттаскивает в сырой угол. — Когда ты выведешь из поместья всех тараканов, дрянная маленькая грешница?»       «Постараюсь», — всё тем же послушным тоном отвечает Ниффти, но барон Элиезер становится всё придирчивее: он не бьёт, но бесконечно упрекает и запрещает детёнышам заговаривать с ней, и Ниффти впервые за шесть лет оставляет дом не подобно работнице, но подобно выкуренной из норы лисице. Если обидят, иди к Рози, — так советует Аластор, и Ниффти, набравшись храбрости, стучится в её дверь. Пожирательница хороша собой, — рослая, выше долговязого Аластора, у неё тонкая талия и рёбра с перьями на шляпе, — но от Пожирательницы несёт потрохами, во рту — двойной набор клыков, и сквозь рёбра с перьями словно бы свысока пялятся вороньи черепа.       — Вы так и не ответили, госпожа Рози.       — Детка, для этого не нужны священник и церковь, — снисходительно пожимает плечами Рози, склонившись над шитьём. — Думаешь, у вас, людей, все восемь с половиной тысяч лет были такие правила?       — Ну, наверное, так всегда было. Так надо, — не очень-то уверенно размышляет Ниффти вслух. — Когда меня сосватали и выдали замуж, мне было шестнадцать. Меня красиво нарядили и украсили цветами, и потом нас благословили. И рубашка была почти такая же, — добавляет Ниффти, показав на кружева в когтистых ловких пальцах хозяйки.       — Ты у нас женщина замужняя, получается. Как его звали?       — Я не помню, — просто отвечает Ниффти, снова сложив ладонь под щекой, — но помню, что через год я убила. Рози впервые смотрит с жадным любопытством и одновременно не без жалости, — свет лампы на жиру ложится на её щеку и коротко обрезанные волосы, и Ниффти трогает свои, почти такие же короткие: была ли у неё когда-то коса по пояс, или это всего лишь морок? Раньше Ниффти снились кошмары, но теперь, в доме Рози, ей видятся и другие сны: Ниффти снится солнечный узор на переднике женщины, чьего лица она не может вспомнить, и, проснувшись, Ниффти размышляет, выглядело ли солнце так же, и были ли у него такие же длинные лучи, похожие на растопыренные пальцы, или Ниффти уже совсем забыла, каков был мир, где она-тогда-ещё-живая семнадцать лет молилась господу Богу: кто знает, есть ли он вообще? — прибиралась, мыла, стирала, кормила кур и потрошила петуха для супа.       — Сама его убила? Без чужой помощи?       — Кого?       — Своего благоверного.       — Нет-нет, — поправляет Ниффти, — того, кто застрелил его у родника. Так было надо.       — О-о. Выходит, он был тебе дорог.       — Не помню, — повторяет Ниффти, сжав жёсткие от хитина плечи, и трогает шею, перевязанную платком цвета перезрелой малины: там прячется след, который каждый год душит Ниффти заново, сжимая и выкручивая горло жёсткими пальцами, — но так было надо. Если убили, то надо убить того, кто это сделал. Так правильно, так у нас в горах все поступали.       — Может, поэтому грешников в Дите так много? — замечает Рози без тени какого-либо сочувствия. Ниффти переваливается на спину и, вытянув конечность вверх, обводит по контуру лёгшую длинной ветвью тень рогов о семи отростках, вывешенных на стене подобно трофею охотника или напоминанию: к одному из отростков примотан амулет на шнурке, и Ниффти сначала смотрит на амулет, а затем — на пальцы Рози, и вспоминает о том, как Аластор снимает в доме Рози перчатки, и та трогает его руки, такие же когтистые и чёрные, как у порождений подземного мира.       — Тогда, получается, вы не совсем женаты?       — Почему же «не совсем»? Мы договорились, что будем мужем и женой: это всё, что имеет значение.       — Он вам дорог, госпожа Рози, — говорит Ниффти без малейшего стеснения, сунув коготь в рот, — привёл меня сюда работать, а сам ушёл на шесть лет. Вы бы меня выгнали, кабы вам не было до господина Аластора никакого дела, да? Рози улыбается одним лишь ртом, перекусывая нить и подшивая край кружева на рукаве, и без обнажённых до дёсен двойных клыков её улыбка кажется совсем другой.       — Может быть, и выгнала бы.       — Так мне можно остаться? Правда же?       — Примерь-ка рубашку, детка, пока я не передумала.