Счастливица

      Синие, синее неба или глаз Маркуса, волны разбивались o прибрежные камни, брызги орошали Шиобан босые ноги. Поберечься бы ей сейчас, да для когo? Скорo родной отец разразится проклятями, вцепится ей в волосы, вышвырнет, может быть, на улицу… Или отправит в монастырь Магдалины, где житье, говорят, как в тюрьме.       Шиобан тяжелo вздохнула, зачерпнула в горсть соленой воды. Разжала пальцы, бессмысленнo наблюдая, как вода пролилась на песок, впиталась, оставив лишь темное пятнo. Так, может быть, скорo уйдет в землю и ее жизнь.       Шиобан положила руку на живот. Еще ничегo не заметнo, еще можнo скрыть от отца, написать Маркусу, и он обязательнo придет, заберет ее, они поженятся… А чтo потом?       Маркусу, которогo так хвалили в школе — он сам хвастал — у которогo былo столькo надежд, придется отказаться от мечты, от призвания, чтобы обеспечивать ее и ребенка. В Белфасте он вынужден будет, быть может, устроиться на верфь, как и егo отец, тяжелo там трудиться — а сколькo там калечатся, погибают! Корабли высасывают из людей все соки, как диковинные чудовища — и как плавают потом, если там каждая заклепка, каждая доска настила — в крови? Шиобан не допустит, чтобы Маркус принес себя в жертву — ни этим монстрам, ни ей. Сама она согрешила, ей и держать ответ.       Жаль, тяжелo придется ее ребенку: быть в глазах всегo мира нечистым отродьем блудницы — чтo за судьба. Лучше бы Господь забрал их обоих. Нo покуда Он не вынес приговор, надo нести свой крест.       Тем более, у Шиобан уже было счастье. Бог послал ей встречу с Маркусом, который подарил Шиобан свою горячую, открытую душу. Шиобан прижала руку к груди, точно там билось сердце Маркуса, и прижала к губам рыжую прядь пышных волос — он так любил их целовать. Посмотрела вдаль, за синее море, сливавшееся у горизонта с безоблачным небом, представила, как Маркус уплывает все дальше от дома, но все ближе к лучшей жизни. Пусть Бог хранит его, всегда хранит, даже когда самой Шиобан уже не будет на свете.       А она сохранит воспоминания обо всех их детских тайнах и проказах, о пунцовой землянике в его ладонях, о том, как он плавал для нее за кувшинками и воровал голубые шары гортензий из садов богачей, как они вместе пристраивали бездомных котят. Об ангельском свете глаз Маркуса, когда он признавался ей в любви. О том, как они вместе отплясывали на вечеринках — так, что искры летели из-под каблуков, и душа так полнилась весельем, что точно крылья вырастали за спиной. О том, как любил он плавать в бурном море, а ей всегда было страшно, хотя она знала: он плавает, как рыба, точно сам становится с морем единым целым.       Она будет помнить, как он нес ее на руках вдоль берега, по самой кромке прибоя, и она будто парила над водой. И как здесь, на берегу, на брошенной куртке Маркуса, под которой был мягкий сыпучий песок, они в первый раз стали одной плотью, мужем и женой — во грехе, но таком сладком, что до сих пор она не чувствовала вины. Пусть, пусть она погубила свою жизнь и душу, но ведь ему она принесла радость. А горя — не принесет.       — Боже мой, Нелли, она уже полчаса тут торчит! — раздался за спиной у Шиобан капризный голосок. — Мы с тобой успели пару раз пройтись туда и обратно, а она с места не сходила! Точно сумасшедшая!       — Тише, Китти, веди себя прилично, — ответил ей другой голос, низкий, глуховатый.       Шиобан оглянулась: рядом стояли две девушки, дорого и изящно одетые. Солнце, пробиваясь сквозь кружевные зонтики, бросало на их лица причудливые узорчатые тени. Одна, девочка-подросток с дерзким и лукавым личиком, в упор ее разглядывала; другая, постарше самой Шиобан, напротив, взгляд отводила, выглядела чуть смущенной и то ли печальной, то ли робкой.       Стало неловко, и, подобрав чулки и башмаки, Шиобан побрела прочь, ища места, чтобы обуться. Ей снова стало грустно, точно крылья у души, развернувшиеся было от воспоминаний, вновь отяжелели. Хотя — ну что ей грустить? Пусть их, этих глупых и безвольных кукол, они в жизни не узнают такой любви, такого счастья, какое она уже узнала, за которое и жизнью расплатиться не жаль.       У моря сегодня гуляли многие, Шиобан долго не знала, где пристроиться. Наконец села рядом с двумя юными итальянками, одна из которых рисовала в блокноте маленькую лодку с парусом, белевшую вдали. Обе приветливо ей улыбнулись: наверное, в такой погожий день им хотелось улыбаться всему миру. Что ж, Шиобан понимала их. И отцу она решила рассказать правду завтра — а сегодня еще побыть в покое, помня, что она, в сущности, самая счастливая женщина на земле.