Правда, Шерлок

Полицейские Скотланд-Ярд, как и предсказывал Холмс, не были озадачены нашим звонком. Когда преступник был сдан полиции и все факты изложены, наша работа закончилась полностью. Мы поймали кэб, на чëм настоял Холмс, беспокоясь о моей ране. Разумно это было также и потому, что было бы неуместно прогуливаться по Лондону в разрезанных брюках. Ехали молча. Мой друг о чëм-то напряжëнно думал. Холмс помог мне подняться по лестнице в гостиную, дружески подставив плечо. Я был слишком занят болью, прожигавшей ногу, стоило напрячь мышцы, чтобы вглядываться в лицо Холмса, но, когда мы уже были наверху, я заметил, как он поглядывал на моë грубо обработанное ранение, пока миссис Хадсон хлопотала в поисках необходимых медикаментов. Хлопнула дверь. Наконец-то можно было передохнуть. С этими мыслями я сделал несколько шагов в глубь комнаты и, странно признать, чуть было не вскрикнул от удивления. Впрочем, на фоне произошедшего далее, это самое не странное, о чëм мне доведëтся признаться. Руки Холмса сомкнулись на моей спине, и он крепко прижал меня к себе. Я стоял в оцепенении, не понимая этого несвойственного для него порыва. Сердце пропустило удар. Я прекрасно знал, что от этого человека можно было ожидать чего угодно, но к неожиданностям такого рода я всё же был не готов. Возможности отстраниться не было как таковой, и мне, признаться, этого не хотелось. — Холмс, что Вы... — пытаясь сложить слова в вопрос, пробормотал я. — Когда он выстрелил в Вас, Уотсон, — начал он привычно серьёзным голосом, но вдруг сорвался на последнем слове, — Я подумал... Я чувствовал, как его холодные, длинные, ещё недавно столь твëрдые пальцы тщетно пытались поймать ткань моего пиджака. Буквально всей кожей я чувствовал то напряжение, с которым мой всегда знающий что сказать друг пытался подбирать слова. — Мне очень давно не было так страшно, — теперь Холмс почти шептал, и мне пришлось прислушиваться, чтобы всё разобрать. То, что Шерлоку Холмсу знакомо такое чувство как страх, до сих пор было под моим сомнением. И боялся он за меня. Не за кого иного, как за отставного полевого врача Джона Уотсона. А всë-таки он человек. Я прекрасно понимал, какого мужества ему стоило признаться в своей "слабости", и потому просто терпеливо ждал. В то время как собственное сердце тщательно выбивало дробь. — Вы могли погибнуть по моей вине, Уотсон. Я бы никогда себе этого не простил, — за этими словами последовал рваный вздох. — О Господи, я ведь ужасный человек. Я всё это время прекрасно знал, каким опасностям Вас подвергаю. Как я мог так легкомысленно... Вас, своего друга... Его дыхание было совершенно неровным. Чтобы это понять, не нужно было даже медицинское образование. Мои губы тронула улыбка, а в груди щемяще затеплилось. Однако, это необычайный человек. Я не видел его лица, и, возможно, на это и рассчитывал Холмс. Так не должно было быть. Уж от меня ему точно не следовало прятать взгляд. Поэтому, как только его хватка на мне немного ослабла, я взял своего друга за плечи и отстранился так, чтобы восстановить зрительный контакт. Взгляд серых глаз Шерлока Холмса, ставших на порядок темнее обычного, помутился ещё более, чем тогда, и растерянно метался по моему лицу. Его глаза блестели, но теперь совсем не от азарта, а от стоявшей в них влаги. Челюсти его были плотно сжаты, но губы дрожали. Всё дело теперь было в моих руках. Пускай во время расследования я мало чем мог помочь своему другу, зато в данную минуту это было лишь в моих силах. — В произошедшем нет Вашей вины, Холмс, — твëрдо ответил я, не сомневаясь ни минуты. — Я пошëл с Вами по своей воле и прекрасно осознавал все риски, впрочем, как и всегда до этого. И не вздумайте возражать, — прибавил я, видя, как приоткрылись его губы. — Мы с Вами через столько всего прошли, и Вы правда полагаете, что мне бы не хватило времени передумать? Я обнял его дрожащие сгорбленные плечи, медленно поглаживая так сильно выпирающие лопатки. Он ничего против этого не имел. — До этого мне казалось, что я знаю всë: все исходы и то, как я буду должен действовать в каждом из них. А потому всегда был способен сохранять спокойствие. Я почувствовал тяжесть на правом плече. Это Холмс обессилено опустил на них голову. Я ощущал кончиками пальцев, как закаменели мышцы его шеи. В обычное время, скурпулезно изучая улики по очередному делу, он мог очень подолгу застывать в одной позе, чему я неоднократно был свидетелем. Я не мог на это смотреть, и, таким образом, конечно же, благодаря моей инициативе, небольшие сеансы массажа стали обыденностью. И в этот раз мне показалось, что это будет вполне уместно. Поэтому я принялся осторожно разминать его худую шею. Возможно, ещё и потому, что мне требовалось остановить дрожь в пальцах. — Из-за моей практики, — продолжал он, — смерть превратилась в обычное явление. Я так считал. На самом деле, я просто не давал себе о ней задумываться. Это было только... очередной авантюрой. Я предупредил Вас тогда. Но только потому, что так нужно. Теперь я понимаю... Я долго не решался, но в конце концов убедился в важности этих слов и сказал: — Я знаю, как это прозвучит, Холмс, но это будет сущая правда, — я сделал паузу, набирая побольше воздуха в лëгкие. — Я предпочëл бы погибнуть, сражаясь с Вами за правое дело, нежели... — Пожалуйста, не говорите так, Уотсон, молю Вас, не надо. Я этого не стою. Не бывать такому. Я не допущу... Он вдруг замолчал. Мне показалось, будто скоро должно было последовать продолжение фразы, и я не стал нарушать тишины, позволяя ему собраться с мыслями. Но теперь я услышал всхлипы, которые мой друг пытался подавлять. Я слышал его дыхание то через забитый нос, то через стиснутые зубы. Под кожу взобралось совершенно не нужное чувство и зудило изнутри. Я одëрнул себя. Нельзя было думать о себе. Сейчас важен был лишь Холмс и его состояние. И я старался не концентрироваться на этом. — Дорогой Холмс... Вам стоит знать, что после многих лет моя жизнь обрела смысл только после встречи с Вами. В горле начинало першить: всë-таки я тоже не железный. — Нет. Нет, нет, нет... — Холмс замотал головой. — Вам не следует так думать. После этой фразы раздражение, которое я старался отогнать всеми силами, проявления которого я боялся, ведь оно было совершенно ни к чему сейчас, вырвалось наружу. — Холмс, да что с Вами такое, чëрт побери!? — я тряхнул его за плечи, даже грубо. — Почему Вы вдруг возомнили, что можете за меня решать, что для меня лучше? Может быть, так просто будет лучше для Вас? Ведь никто не хочет чувствовать вину, так? Вдруг какое-то очень нужное мне в данный момент слово вылетело из головы. И вновь прокручивая в мыслях сказанное, чтобы вспомнить его, я понял, что сказал сейчас ужасные, неправильные вещи. Одно то, что эти слова были применимы и ко мне самому в той же мере, уже казалось гадким. Кто я такой, чтобы поучать кого-то, совершая при этом те же ошибки? Я словно онемел. Пальцы медленно разжались, руки неожиданно для меня самого бессильно повисли. Я ошибся. — Простите, я не... — Уотсон, - шумный вздох, — Да, я хочу чтобы Вы были счастливы. Тогда только буду счастлив и я. Но не потому, что тогда я избавлюсь от ответственности. Да, жизнь в привычном еë ходе кажется мне лучшим, что может случиться с человеком. И чего я лишён. Для чего я не создан. Я не хочу, чтобы Вы испытывали то же самое. Момент прервала резкая жгучая боль в бедре. Тихий стон, который я не успел подавить. Я сжал челюсти. Видимо, рана всё же открылась из-за того, что мне приходилось тянуться, чтобы хоть немного компенсировать разницу в росте между мной и Холмсом. Узкие руки Холмса тут же оказались на моей талии и усадили меня в ближайшее кресло. — Нужно сменить повязку, — сказал он мне, — Ждите здесь. Однако, ждать не пришлось: всё уже было заботливо расставлено миссис Хадсон на полке камина. Холмс сгрëб всё в свои большие и сильные руки и разложил на полу, присаживаясь на колени рядом со мной. — Позвольте мне... — В этом нет необходимости, я в состоянии и сам. Я, буду честен, смутился и оттого выпалил это, даже не дослушав Холмса. — Уотсон, прошу Вас, дайте мне шанс загладить свою вину. — Повторяю в сотый раз, что здесь нет Вашей вины. — Пожалуйста, — сказал он тоном, после которого любое возражение можно было бы сравнить с преступлением. Я понял, что в первую очередь это позволит ему "загладить вину" не столько передо мной, сколько перед собственной совестью, и всё же вынуждено согласился, о чëм дал знать кивком головы: — Ваша взяла. Но сначала я, как врач, хотел бы осмотреть ранение как следует. В этой суматохе у меня совершенно не было времени приглядеться или даже сколько-нибудь прилично обработать рану. Взгляд Холмса вновь обрëл привычную твëрдость. Но белые пальцы всё же подрагивали, отодвигая ткань брюк, которые я ещё не успел сменить на целые, и разрезая всё тем же ножом наложенную на скорую руку повязку. — Простите, я испортил Вам брюки. — Бросьте, какая мелочь. Как бы я не был привычен и безразличен к врачебным осмотрам ввиду своей профессии и того периода своей биографии, когда мне самому было остро необходимо по нескольку раз на дню отдавать себя в руки своих коллег, меня не переставало мучить смущение. В частности и потому, что для удобства Холмсу пришлось полностью оголить мою ногу. В этот момент я благодарил его за тот опрометчивый, как мне кажется, надрез. Было бы в несколько раз более неловко сидеть здесь совсем без брюк. Вдруг Холмс вскочил, вспомнив что-то, и отправился своими широкими шагами по направлению к ванной. Я услышал плеск воды. Однако было хорошо, что повязку я мог снять в одиночестве. На месте мне удалось раздобыть только обычные льняные повязки, которые, естественно, прилипли к ране. Их приходилось практически отдирать, что конечно же причиняло неприятную боль и заставляло поморщиться. Рана на самом деле оказалась скользящей. Пули Эванса оставили на моей ноге только две широкие царапины, пройдя по касательной. Ерунда, как и говорилось. Не достаточно глубокие, чтобы понадобилось накладывать швы, но и не настолько поверхностные, чтобы оставить без внимания. Я окинул взглядом то, что принесла заботливая хозяйка дома. Всё это вполне можно было найти и у меня в саквояже, который всегда стоял в моей спальне. Однако почему-то я не вспомнил этого по возвращении, хотя попросить принести его с самого начала было бы намного проще. Шерлок Холмс вернулся с мокрой марлей и тазом воды в руках. Он сел на прежнее место. — Нельзя ведь начинать операцию, не обработав инструменты, верно, доктор? — неловко пошутил он, стараясь вести себя непринуждённо. Я не мог не смотреть на него, в то же время как и не мог позволить себе глядеть слишком пристально. Поэтому взгляд мой метался по всей комнате от угла к углу. Я почувствовал, как по бедру стекла капелька крови и как она тут же была перехвачена тëплой влажной тканью. Холмс прекрасно знал, что делает, и в моих советах не нуждался. Мне оставалось только наблюдать. К тому же что-то мне подсказывало, что говорить сейчас вообще что-либо было бы излишним. Мы хранили безмолвие. Раны стоило промыть. Я машинально напряг протянутую ногу, предчувствуя малоприятные прикосновения. Мой друг хмурился. Сложно сказать, была это одна лишь сосредоточенность или что-то ещё. По спине пробежала дрожь, когда на бедро легла его левая рука, придерживая и слегка оттягивая кожу. Также не берусь за истолкование причины такой моей реакции. Возможно, это из-за того, что его длинные пальцы были холодными. Холмс осторожно стирал засохшую сукровицу и убирал частички ткани, которые занесли туда по пути пули. Была какая-то особая красота в том, как мой друг откупоривал бутылëк с йодом и смачивал им комочек ваты. Я так этим залюбовался, что, признаться, забылся и, когда жгучая боль от прижигаемой царапины пронзила бедро, зажмурился и прикрыл рот ладонью. Против моей воли в уголках глаз выступила влага. — Позвольте... — послышался мне голос. Боль вдруг сменилось прохладой. Я опомнился и раскрыл глаза. Мне предстала, не побоюсь этого слова, странная картина: Холмс склонился ещё ближе и легко дул на повреждëнное место, теперь окружëнное жëлтым следом. Так бывает заботливая мать дует плачущему ребëнку на разодранную во время неосторожной игры ладонь. Я не возражал и не смог сдержать умилëнной улыбки. Однако мой друг был слишком занят, чтобы заметить это. Хотя я по-прежнему закрывал рот рукой, он вполне мог бы догадаться и по морщинкам у моих глаз. Дышал он тяжело, а порой и вовсе задерживал дыхание. Иногда Холмс облизывал пересохшие плотно сжатые губы. Казалось бы, как могла такая незначительная вещь вызвать у него такую реакцию? Мне начинало думаться, что здесь скрыто нечто большее. Нечто, что уже давно вызывало сомнения и во мне каждый раз по пути домой, после ещё одной нашей встречи или в безмолвные часы перед сном. Иначе что могло объяснить то, какой всё же нежностью были наполнены все его такие же точные, как и всегда, движения и взгляд? Это не давало мне покоя. Как и тепло, скапливающееся где-то на солнечном сплетении. Тишину снова прервал Холмс: — Извините, я оцарапал Вас. Его указательный палец медленно скользил по длинной, уже начавшей заживать царапине на внешней стороне моей икры. Вероятно, она появилась здесь от перочинного ножа Холмса. — Какие глупости, Холмс. Вы же сделали это не намеренно. Я даже не заметил. Треск разрывающегося бинта, тугой узел. — Операция завершена, доктор Уотсон, — Холмс устало вздохнул, и плечи его снова ссутулились. Он посмотрел мне прямо в глаза впервые за всё время, и из груди его вылетел смешок, который я подхватил. Я совру, если скажу, что никогда не наслаждался звуками его голоса и смеха в частности. И теперь мне было приятно это слышать. Череда необъяснимых порывов всегда рационального или старавшегося казаться таковым Шерлока Холмса продолжалась: он осмотрелся по сторонам в нерешительности, потом сложил руки на моей здоровой согнутой в колене ноге и положил на них голову, глядя на проделанную работу. Делая это, он однозначно нервничал – каждая жилка крепкого тела пульсировала под ударами сердца. — Поймите меня, Уотсон, — я смотрел, как опускаются и поднимаются его ресницы, — Я не хочу вас потерять. Особенно после того, как надолго нам пришлось расстаться. Всё это время я просто не находил себе места. Он был похож на зверя, чувствующего, что вот-вот попадëт в засаду. Он ждал, как же я отреагирую. А реакция была одна и довольно удивительная для меня самого: надо же, всегда холодный и саркастичный величайший сыщик Англии, Шерлок Холмс, мой друг, припал к моему колену совершенно открытый и беззащитный. Он как бы говорил своим видом: "Вот он я, перед Вами весь, какой есть. И я молю – не оттолкните меня". Я снова заулыбался. Тепло из груди разлилось по всему телу и ударило в голову. Я почувствовал, как у меня загорелись уши. Не помня себя, лишь чувствуя, что это необходимо и правильно, безо всяких посторонних мыслей, я склонился ниже, огладил худые плечи и нежно поцеловал его в висок. — Спасибо, — прошептал я над самым его ухом. Теперь и я сам погрузился в ожидание, готовый в любой момент рассыпаться в извинениях. Я ощутил, как по его телу пробежала дрожь. Холмс вынул одну руку из-под головы и робко потрогал висок. Он закрыл ладонью зардевшуюся скулу и, опустив веки, снова тихо рассмеялся: — Право, не за что. Я не мог перестать скользить взглядом по его орлиному профилю, на который так красиво падал свет уходящего вечернего солнца. Такому прекрасному и, наконец, любимому. Отступать было некуда, и я, запустив пальцы в его жëсткие волосы, также тихо ответил: — Спасибо за то, что наша встреча когда-то случилась. У Вас великое сердце. — Глупости, Джон. Моë имя, такое правильное в этих устах, отдалось сладким эхом в голове. — Правда, Шерлок.