Бирюза

— Джаааа… Джеймс! — Ну что? — Не смотри так. — Ты же любишь, когда смотрю! — Но не… такими же… В этот раз закатный свет из-за шторы падал так, что глаза Джеймса казались уже даже не голубыми, а бирюзовыми, как океан над белым песком на его дне, и утягивали Майкла на самую глубину, лишали воли, парализовали. Безжалостно впившись взглядом в Майкла и наслаждаясь выражением его лица, одновременно растерянным и возбуждённым, он пошевелил пальцами ног, закинутых на Майкловы широкие плечи. Почувствовав ушами легкое трепещущее прикосновение, тот вздрогнул, выпустил из ладоней ягодицы Джеймса, ловко перехватил его за лодыжки и хихикнул: — Щекотно, перестань! — Сколько можно тормозить? Какая-то бессмысленная гимнастика! Майкл возмутился: — Как тебя трахать? С такими-то глазами? — Когда это тебя останавливало?? — Какое-то святотатство… Да в жопу все, в самом-то деле! Джеймс расхохотался: — Давно пора! Ты так формулируешь, не смеши, ох… — Тебе ща не до смеха будет. И не посмотрю на твои озёра. Океанские глубины. Надо же, а кокни-то из него никуда не делся, оказывается. Джеймс попытался высвободить ноги из захвата: — Так, давай я развернусь, что ли… устал тут березкой торчать. Тебя это не заводит! — Нет! Продолжая удерживать Джеймса за щиколотки, Майкл коснулся губами его небольшой аккуратной ступни, поцеловал сбоку, захватил в рот большой палец, втянул, с удовольствием увидел моментально напрягшийся член Джеймса, выпустил: — Детка, да тут у нас фут-фетиш! — У меня тут фул-фетиш, в дурака влюбился! Получив от Майкла заслуженный и очень громкий шлепок по заднице, Джеймс взмолился: — Или всё заканчивай, или давай уже! Полчаса зацеловывал меня во все места, чтоб вот так издеваться? Неимоверным усилием воли отведя взгляд от бирюзовых «океанских глубин», Майкл смирился с мыслью, что сегодня эта битва проиграна, он просто не выдержит эти гляделки — или член упадет, или он сам без сил рухнет прямиком на Джеймса. Джеймс, конечно, далеко уже не тот тонкий звонкий подросток, но все равно — как был хрупкой китайской вазой, так и остался. Щетину, кстати, Майкл его уговорил сбрить, ну её, колется. А спокойная умиротворенная жизнь последних пары лет заставила его лицо округлиться, расправиться, складки у рта почти исчезли, и вообще Джеймс все больше и больше напоминал себя прежнего, даже волосы стали сильнее завиваться в кольца, придавая его шевелюре очень живописный вид. Наверняка сырой лондонский климат тоже сыграл свою роль, постепенно и окончательно стирая с лица Джеймса следы чертова Парижа с его круассанами. Так, какие нахрен круассаны, еще не хватало завестись во время секса, вспоминая всякую дрянь. — Детка, ты прав, наверное… Повернись. Закатив глаза («я же говорил!»), Джеймс привстал на колени, собираясь развернуться к Майклу спиной, но помедлил и внезапно прильнул к нему, обхватив за талию: — Да что с тобой? Майкл… Никогда же раньше не было проблем, если лицом к лицу! Майкл абсолютно не знал, что ответить, и очень вовремя губы Джеймса оказались так близко — пока целуешься, можно ни о чем не думать. О чем тут вообще можно думать, когда с ним целуешься? Непонятно, как у него, у Майкла, в принципе до сих пор сохранилась эта способность — думать, постоянно целуя Джеймса. Но ответить же что-то придется, да? — Ты понимаешь… Ты как икона. Вот ведь ляпнул. Откуда это вообще в мозгу всплыло? Пора начинать сначала думать, а потом только говорить — надо же, дожил до тридцати пяти и не контролирует язык до такой степени. А, да, с думаньем же проблемы, от поцелуев. Точно. Джеймс отпрянул, вгляделся в Майкла с ужасом: — Это что сейчас было? Какая икона?? Не надо вот этого! — Думаешь, мне этого надо? Оно само! Иди посмотри в зеркало на себя! Привстав с кровати, Джеймс решительно направился — но не к зеркалу, а на кухню к бару. Налил обоим виски, принес, сунул бокал в руки Майклу: — Быстро выпей! И опрокинул свой бокал в себя рывком, не дожидаясь Майкла. Майкл поболтал виски, понюхал, со вздохом отставил — пить совсем не хотелось. Тут же наткнулся на озадаченный взгляд Джеймса, и стало почему-то мучительно стыдно, будто совершил какой-то непростительный грех. Джеймс же смотрел пристально, даже жестко: — Хорошо, раз я икона, тогда я тебя трахну. Буду икона секса по названием «Раз в год он сверху». Майкл встрепенулся: — Ну не до такой же степени! Я хочу сказать, если ты правда хочешь — давай, но не потому же! Не из-за меня же, а если ты сам! Тяжелый вздох Джеймса внезапно прервался его же смехом: — Ну ладно! То есть, если тебя трахнет икона, ты не против? Где тогда та грань? Ты не можешь позволить себе, но позволишь сделать это мне с тобой? Майкл наморщил лоб: — Слушай, я вообще уже ничего не соображаю. — Я вижу. — Все же нормально было. — Было. — А сегодня как удар под дых какой-то, ты как… Я люблю тебя, сто раз говорил, но это! Будто эта любовь стала другая, в один момент, я не знаю… Другая. Мучительно пытаясь подобрать слова, которые так и не находились, Майкл оказался в мягких объятиях Джеймса, почувствовал его руки на спине, на затылке, на плечах — десять рук у него, что ли? Прямо в ухо раздался отчаянный шепот: — Это что за любовь такая вдруг стала, что мешает меня трахнуть? Майкл крепко задумался. И то верно. Что с ним вообще? Так, а ну быстро трахаться. Не быстро — немедленно. Он запустил пальцы в кудряшки на затылке Джеймса, оттянул от себя и храбро заглянул в… Ну да, глубины. Ну и что теперь, они ведь никуда не денутся, так? До конца с ним, и раньше всегда были, вот только эта бирюза его с толку сбила, но ничего — он справится.