Не отпускай

      Когда я учился в школе, мой лучший друг сказал мне:       – А ты не хочешь, ну, – он медлил. Тогда я еще не понимал, почему. Я и сейчас не понимаю, зачем он это сделал. Ради всего святого, для чего? Мы оба жили бы себе спокойно, если бы он не предложил: – Обменяться валентинками?       В тот день я, дурак, счел это хорошей идеей. Я в самом деле радовался этому предложению. Мне никто никогда не дарил валентинок на этот праздник. Было завидно, что другим мальчишкам перепадало сразу несколько, а мне – совсем ничего. Ни шоколада от таких же тихих девочек, как я, ни одной записки или сообщения. Зато все остальные купались в лучах внимания, пока я оставался в тени, будто мне нет места под солнцем. Это так одиноко. Но если мы пошлем друг другу эти бумажные сердечки – мне должно стать легче. Я твердо уверен, что он не предаст меня. Знаю, что на следующий день никто не ткнет мне в лицо фотографиями, на которых я улыбаюсь, потому что читаю записку от другого парня.       Я посмеялся, а мой друг вдруг начал чего-то опасаться. Видимо, моей реакции. Он поднял руки вверх, то ли сдаваясь мне, то ли пытаясь себя защитить.       – Нет, если ты против – мы не будем! Ничего страшного, честно!       – Я за.       Миша – так его звали – по началу будто и не услышал, что я говорю. Иногда я думал, что он немного заторможенный. Не в плохом смысле, а просто как факт. Все временами плохо соображают, и я тоже.       – Правда? – как-то совсем невинно спросил он.       – А что такого?       Я не замечал за его поведением ничего странного. Совсем. Ему, должно быть, тоже одиноко. Он предложил это, потому что чувствовал то же, что и я. Ему тоже было грустно одному. Но если общество от нас отворачивается, то у нас все еще есть мы, разве не так?       В его зеленых глазах поселились радостные блики. Ему идет. И его веснушки на щеках были до одури красивыми.       – Тогда завтра с тебя открытка!       – Если ты об этом забудешь – убью. – в шутку пообещал я.       Миша вполне мог забыть о том, что в принципе обещал что-то сделать. У него всегда был ветер в голове.       – Идет.       Тогда я не обратил внимания на румянец на щеках. Он часто выглядел именно так, я уже привык. Но еще не знал, что он такой только рядом со мной.       А вечером, вместо того, чтобы делать уроки, я достал бумагу из маминого ящика. Ей для меня точно ничего не жалко. Глядя на белый лист, я думал сразу и о том, что хочу написать, и о том, как хочу это оформить. Это ведь такой шанс – хотя бы раз вложить все светлые чувства в это мелкое послание. Я вписал туда строки:       Не знаю, как это пришло тебе в голову, но раз уж на то пошло – я люблю тебя. У меня больше никого нет, а ты всегда был рядом. Я бы без тебя пропал :) Хоть ты и дурак, но я все равно рад, что мы знакомы.       Это все, что я смог из себя выжать.       Ко мне заглянула мама. Она спросила:       – Чем занимаешься?       У нее такие мягкие руки и теплый голос, что я не хотел ничего от нее скрывать. Я знал, что она поддержит меня, что бы я ни планировал.       – Миша предложил обменяться валентинками. – доверительным шепотом отвечал я.       Тогда ее взгляд сменился на встревоженный. Она осторожно взяла мою руку и произнесла едва слышно:       – Не говори об этом отцу.       Ей было страшно, сейчас я это понимаю. Она боялась за меня. Ее пальцы остыли. Сейчас сложно сказать, знала ли она о том, что произойдет. Могла ли мама это предположить? Я думаю, могла. Это не так сложно.       Она обняла меня и вышла. А я остался сидеть за столом в смятении. Как же не хотелось отказываться от этой задумки. И Миша, и я ужасно расстроились бы. Ну что теперь, из-за какого-то придурка собственноручно перечеркивать мелкие радости жизни? Это же просто клочок бумаги.       Клочок бумаги, который я медленно вырезал, чтобы получилось ровно. На котором очень старался выводить каждую букву. Зачем? Я был уверен, что Мише будет приятно.       Эта записка стала белым сердечком, сложенным вдвое. Почему-то я не мог перестать улыбаться.       На следующий день в моей школе намечался флешмоб – все, включая учителей, могли прийти в розовых вещах. Мне так хотелось быть частью общества, что я купил свитер на деньги, которые выделила мне мама. Мои последние карманные деньги. Я хотел быть счастливым и верил, что буду.       В ту ночь было тяжело уснуть. Я подумал, что не стоит себе сопротивляться. Если уж мне это нравится, то пусть так и будет. Значит, это и есть единственно правильное развитие событий. Я ведь не делаю ничего плохого. Совсем ничего.       Утром я оделся и наткнулся на отца.       Он сказал:       – Ты что, девочка? Что ты на себя напялил?       – Да что такого? Это просто розовая кофта.       Я пытался как-то оправдаться. Вышло не слишком удачно. Не понимаю, с чего мне было нужно оправдываться перед ним.       – Она женская! Оденься нормально!       Он перешел на крик. Я больше не был в безопасности. Моя мама стояла за его спиной и смотрела на меня с нарастающей тревогой. Она боялась, и поэтому быть сильным взрослым пришлось мне. И как ведут себя взрослые? Как мне стоило поступить?       Я просто набрался смелости и пошел к двери.       – До вечера, папа! – и широко улыбнулся.       – Паршивец. – процедил он сквозь зубы, поднимаясь со своего кресла. Меня напугал его быстрый шаг. Мама подбежала и попыталась его остановить. Что произошло дальше – я не видел. Дернул за ручку и выскочил за дверь.       К слову, я точно уверен, что тот свитер был мужским. Отец каждый раз портил мне настроение. Он до жути противный человек. Каждый раз, когда я смотрел в зеркало – старался видеть в своем лице мамины черты. Вот только стоило завязать отросшие волосы – и я видел отца. Мерзкое, отталкивающее лицо. Как же мне хотелось тогда быть собой, а не чьим-то отражением.       В то утро бушевал пронизывающий ветер. С сугробов пылью слетали снежинки, освещали дорогу в темноте. Снег летел все дальше, и я разглядел в этом дурной знак. Этот ледяной воздух, пробирающий до костей, и тревожная бледно-бежевая вуаль над заснеженной землей – будто сама природа хотела, чтобы я остановился. Я не знаю причины, но меня постоянно преследовало это страшное чувство, что вся вселенная против того, чтобы я был счастлив.       Я пришел в школу раньше, чтобы Миша не увидел, как я подхожу к коробке с валентинками. Немного неловко делать это впервые. А если бы отдал лично, вероятно, сгорел бы со стыда. Я был смущен, но при этом, кажется, по-настоящему радовался такой мелочи. Мне было плевать, что самую первую открытку на 14-ое февраля получу от лучшего друга. Какая разница, от кого? Тем более, мы столько лет знакомы. Я знал его больше половины своей жизни. Все это время я считал его своим близким человеком. Иногда он приходил к моим окнам, когда мне было грустно. Повезло, что моя квартира на первом этаже. А временами я думал, что если бы я жил, к примеру, на третьем этаже, он бы залез ко мне в комнату по трубе. Или же мне хотелось, чтобы это было так. На деле он не такой решительный. Миша шутил, что скорее я бы вытворил такое для него, а не наоборот.       Все утро я ждал второй половины дня, когда начнут раздавать все то, что было оставлено в том картонном ящике. Мой друг улыбался светлее и дольше обычного. Я полностью понимал его состояние, хотя сам вел себя куда тише.       Мы дождались – в класс вошли какие-то девочки с нелепыми украшениями по типу маленьких крылышек и нарисованных сердечек на щеках. Я смотрел, как Миша нервно вслушивается в имена, рассчитывая услышать среди них свое. Это выглядело так глупо – то, как он наклонился вперед, скрыл подбородок за кулаком и замер. Будь он щенком, наверное, дрожал бы от нетерпения. Вот дурак. Но отчего-то это зрелище грело мне душу. Я хотел увидеть его лицо, когда он прочтет то, что я написал. Расстроится или?..       Я засмотрелся на него и не заметил, как мне протянули открытку. Одну-единственную. Понятно, от кого. Стоило на нее взглянуть – все становилось понятно. Видно, что он волновался. Все-таки его руки прямее, чем мои, раз он смог сложить из красной бумаги конверт. Ладно бы просто конверт, но еще и сердечком. Не слишком ли он старался?       Так сложилось, что когда я поднял голову – увидел, как Миша смотрит сюда. Стыдно, глупо, неловко… нелепо. Но сердце дрогнуло. А я поймал себя на улыбке. Непринужденной и легкой. Если вдуматься, такое случалось крайне редко. Школьное время в принципе было бы самым темным периодом в моей жизни, если бы ее не разбавлял тот веснушчатый придурок. Или же…       Я помню, как его брови на мгновение взмыли вверх, когда до него дошел мой «огрызочек». По сравнению с тем, что он сделал для меня – моя записка просто обрывок листа. Мне показалось, он не хотел открывать. Боялся, что ли? В его руках эта бумажка выглядела меньше, чем в моих. Или это потому, что мы сидели в разных концах класса. Он мог бы спокойно положить ее в нагрудный карман и носить мое сердце рядом со своим. Какая глупость. Но потом он правда это сделал. Уже после того, как прочел несколько раз, словно хотел заучить наизусть. Идиот. Дышать стало как-то свободнее. Не знаю, почему.       Я наконец прочитал то, что он написал мне:       Я так боялся, что ты не согласишься. Спасибо тебе, что ты есть! Я счастлив быть хотя бы твоим другом. Не знаю, как бы я жил без тебя. Ты заменил мне весь мир, и я бы хотел, чтобы так было и дальше.

Миша!

      Ну почему «хотя бы»? Что у него в голове творится? Дурак.       По-моему, это был единственный день, когда я был живым. Когда уши горели от эмоций, как у по-настоящему живых людей. И когда совсем ничего не болело. Это была только легкость, будто тело больше со мной не связано.       Мне было хорошо. Думал, это мои лучшие несколько часов.       Когда я оглянулся на Мишу, он сидел весь красный, уставившись в одну точку на своей парте. Тогда я усмехнулся. Все мрачные мысли рассеялись в одночасье.       На перемене он подошел со мной поговорить.       – Мира… – зовет меня по сокращенному имени. – Ты… Это…       Миша отчаянно хотел что-то сказать, но его лицо нещадно заливало краской. Ему было тяжело смотреть мне в глаза, так что я сказал первым:       – Спасибо за сегодня. Я, наверное… счастлив.       Не выдержав, я тоже смущенно отвел взгляд. И стояли мы там как два дауна. Красные до кончиков волос и смотрящие себе под ноги.       – Да? – выдавил из себя Миша.       – Ага.       Хотя ситуация вышла до невозможного глупой, тогда я впервые поймал свою мысль за хвост. Как в мультиках: преступник продвигается по стенке вдоль тюрьмы, стараясь оставаться незамеченным, но свет фонарика неожиданно выхватывает его из темноты. Герой застывает на одном месте. Этим героем оказался я. Моя мысль. Я подумал:       «Прелесть».       Я впервые посчитал своего друга милым. Удержал это слово и долго рассматривал в своем воображении. А когда переключился на Мишу – решил ослабить хватку. Когда же он набрался смелости взглянуть на меня своими ясными глазами – наконец отпустил.       Я считал, что он милый. Потому что он правда был таким.       – Так вот, – все-таки решился он. – Ты же останешься со мной… после уроков?       – Ладно.       Я не думал. Просто согласился.       А мог бы подумать. Мог бы попытаться сложить два и два, хоть на секунду задуматься и увидеть, что произойдет дальше. Но нет, мне же счастье в голову ударило. Я внезапно стал кому-то нужен. Правильно, зачем о чем-то думать в такой ситуации?       Я ненавижу себя за это. Еще и этот слащавый свитер, на который я спустил последние деньги.       Когда закончились наши занятия, мы встретились в пустой рекреации. Миша едва смог дождаться начала следующего урока у других классов, а я не спрашивал, почему это обязательное условие.       – А тебе не завидно? – ни с того, ни с сего выпаливает он. – Ну, я имею в виду… Сейчас все целуются. Не обидно, что не с кем?       – А тебе?       Понятия не имею, почему сказал именно то, что сказал.       – А я, может!.. Хочу поцеловать тебя!       Его руки прижаты к телу, а плечи приподнялись сами собой. Он хотел было еще что-то выразить, но я опередил:       – Так целуй.       Я ответил так легко и спокойно, будто совсем ничего не происходит.       – И… Тебе не мерзко? – уже шепотом отзывался Миша.       – С чего мне должно быть мерзко?       – Так значит… ты не против?       – Блин, давай уже, пока я не передумал.       Я улыбался, наблюдая за тем, как он плавает в краске, меняет выражение лица, мечется из стороны в сторону, при этом оставаясь на одном месте. Прелесть.       Миша притянул меня одной рукой за шею, чтобы я наклонился, и сам встал на носочки. Его пухлые губы касались меня лишь мимолетное мгновение. Я ждал, что ничего не почувствую. Что забуду об этом и буду жить дальше, словно ничего не случилось. Оказалось, что это невозможно. Ничего из этого.       Помню, что неловко опустил глаза, а потом… я понял, что сердце может биться. Что если глянуть в зеркало – на шее видны пульсирующие вены, что ходят ходуном туда-сюда. Знаю, что я улыбался. Знаю, что за басами сердцебиения не различил стука каблуков по кафелю. Знаю, что я конченый имбецил.       Я забыл свое имя. Самого себя. Абсолютно все, что было в моей жизни до того момента. Сам не знаю, что на меня нашло, но когда Миша уже отступил на шаг назад и, по-видимому, собирался сбежать от меня – я удержал его. Перехватил за запястье и решил, что если не сейчас и не с ним, то уже никогда и ни с кем. Никто мне этого не позволит.       Я поцеловал его. Не как он, робко и быстро – в щеку. Я целовал в губы. Задержался на несколько секунд, чтобы дать себе шанс услышать свою душу. Она кричала о том, что я не должен отпускать его. В моменте я испугался, что он отнимет от меня руку, толкнет или ударит, станет ругаться на всю школу… А этот веснушчатый парень – ниже меня на голову и даже чуть больше – криво улыбнулся от смущения, и покраснел, когда я отстал. Он еще сильнее сжал мою кисть.       – Не знаю, что это, но, – я пытался как-то себя оправдать.       – Тебе же понравилось?.. Иначе зачем…       Я помотал головой, потому что правда не знал, что думать. Но если бы он предложил сделать это снова – услышал бы положительный ответ.       – Не знаю.       – А я знаю. – тихо проговорил он, все еще не отпуская меня. – Да ты разберешься, точно говорю. Мы ведь встретимся завтра?       Последнее, чего хотелось – разжать руку и позволить ему уйти. А если случится нечто страшное, и жестокий ветер навсегда отбросит нас друг от друга? Если я никогда больше не буду счастлив…       – Куда я денусь? Конечно.       Он крепко обнял меня, снова вставая на носочки. Повис у меня на шее. Ему можно. Мне было так тепло, что хотелось расплакаться в его руках.       – Мама будет злиться, если я задержусь еще дольше. – с долей сожаления объяснил Миша. – Мы обязательно увидимся снова, не переживай так. Я никуда от тебя не уйду.       – Обещай.       Мне в ответ – легкий смешок. Он протянул мне оттопыренный мизинец. Я ухватился за него своим.       – Я обещаю, что мы увидимся завтра. И послезавтра. И послепослезавтра.       Такая глупость, но как же тепло.       А потом он ушел. А я остался стоять в пустом коридоре наедине с собой. Что я чувствовал?       Радость. Такая огромная, что душила меня. Будто в моих легких наружу прорезались ромашки. Это немного больно – видеть внутри себя прекрасные цветы. Позволить им расти, питать их и беречь от ветра. А после любоваться ими как первым, самым чистым снегом. Как ясным рассветом на ночевке с друзьями. Приятно запускать пальцы меж стеблей и улавливать их жизнь. Они живы. Дышат, как и я. Дышат со мной в унисон.       Уши покраснели. И что я натворил? Тогда мне было все равно. Я мог улыбаться и наблюдать за шевелением моих ромашек. Умиротворенно смотреть в окно на белые хлопья, что мирно ложатся на осевшие сугробы.       Я хотел поцеловать его снова. Хотел надеяться, что в его груди тоже распускаются цветы. Ему бы подошли незабудки. Красивые, светлые, и с яркой серединой.       Прийти бы домой и рассказать маме обо всем. И о Мише, и о том, как сильно мне понравилось. Надеялся, она скажет что-нибудь мудрое и сможет помочь мне понять себя. Расскажет, отчего в моих легких распускаются крохотные бутоны и как с ними быть. Объяснит, что со мной.       Но она уже знала. Учительница донесла.       Лучше бы я совсем не возвращался домой.       – Где шлялся? – с порога бросил мне отец.       Он сказал это так резко и грубо, что улыбка была насильно стерта с моего лица на ближайшую неделю. Кадык поднялся по шее и болезненно рухнул вниз тяжеленным булыжником. Холод громадным слизняком полз по спине, оставил мокрый след, рассыпал колкие мурашки по всему телу и казался таким обширным, будто он заберет меня с собой. Куда? Я не знал. Слизняк обойдет меня всего, а после я растворюсь и стану его частью. Он будет ползти все дальше, а я останусь младенцем внутри его голубого, полупрозрачного тела. Станет так страшно, что я привыкну. Такой жуткий стресс. Пот течет ручьем. Под этим чертовым свитером теплая капля стекла по плечу к локтю, остыла и остановилась. Закружилась голова. Слизень добрался до шеи. Я жаждал задохнуться в его объятиях. Представлял, как его холодное тело забирает себе мою голову, лед достает до носа и рта, перекрывает кислород и затекает в ноздри.                   Представлял, как сначала будет больно. И как потом будет легко и хорошо. Больше не придется видеть отца. Больше не придется возвращаться домой. Больше не придется…       Но страх не торопился забирать мою душу. Он затмил глаза, и в них поселились черные точки. Рябь, как белый шум на телевидении. На самом деле это не черный. Это фиолетовый и желтый. Красный и синий. Все они вместе в уголках мерцающих квадратов.       Я даже не успел закрыть дверь на ключ. Тогда я не мог этого осознать. Почему-то я был уверен, что это последний день, когда я живу. Что совсем рядом стоит неотразимая леди Смерть. Что ее коса отражает солнечный свет на стены и потолок. Блики перемещаются, стоит ей шелохнуться.       И я боялся ее. Боялся, и хотел взять ее руку. Она бы увела меня. Сделала бы все, лишь бы я не мучился. Я без страха назвал бы ей свое имя.       Имя. Я вспомнил, кто я, и как меня зовут. Мое имя Мирослав. Я из неблагополучной семьи. Опасаюсь, что однажды, придя домой, я увижу маму на полу. Пойму, что она больше не дышит. Не погладит по голове теплой, мягкой рукой. Не от кого ждать успокаивающих объятий. Больше никто не способен сберечь меня от какой-нибудь глупости. Предупредить о чем-то. И, осознав, что я остался один – услышу шаги в соседней комнате. А испуганный разум будет кричать: «Ты следующий! Он убьет тебя!»       Было трудно выдавить из себя хоть слово. То челюсть наотрез отказывалась двигаться, то язык немел и сопротивлялся импульсам мозга, то воздуха в легких оказывалось критически мало. Будто кислород перекрыло плотным железным навесом.       – Язык отсох? – презрительно бросил отец.       Меня до того напугал его быстрый шаг в мою сторону, что я попытался вжаться в дверь. Он откуда-то узнал причину, по которой я задержался?       – Почему мне звонит твоя классная и рассказывает, как ты, щенок, целуешь какого-то парня?!       Он схватил меня за шкирку и сильно встряхнул. Я зажмурился. Ударился затылком о дверной косяк. Голову будто на двое разделил острый порез. Больно. И до безумия страшно. Лучше бы он убил меня тогда.       Странно, не так ли? Сейчас, вспоминая все это, я думаю, что хотел бы умереть там. По такой глупой причине. От рук этого человека. Но в тот момент я больше всего хотел жить. Или уже не хотел?       Первые несколько ударов я перенес стойко. Желание остаться в этом мире поддерживало меня. Я сопротивлялся. Пытался удержать его руки.       Бесполезно. Ничего не имеет смысла. Все равно он сильнее. Как слон и моллюск. Он легко может раздавить мое хилое тело в лепешку.       Жутко тошнит. Тогда я не думал, насколько это опасно. Хоть у кого-то есть силы сохранить рассудок и анализировать свое положение в такой ситуации?       Он обвинял меня в том, что сначала я надел розовый свитер, а потом пидорасом заделался. Он знал, что я целовал одноклассника.       Он бил меня прямо на пороге квартиры. Схватил за ворот и повалил на пол. Локоть отчаянно немел, тревожа нервы. Я выставил его рефлекторно, чтобы не упасть спиной на кафель. Грудь стиснуло от боли. Думал, задохнусь. Но вместо этого только громко вскрикнул на выдохе, когда он пнул меня в живот.       Тогда я перестал соображать. Уже не знаю, что творилось в моей голове. Краем глаза я заметил маму. Она боялась его так же, как его боялся я. У нее был синяк под глазом. Иногда я думаю, а смог бы я защитить ее, если бы остался утром? Не испугался бы позволить ему оторваться на мне?       Это была истерика. Я ничего не видел от слез. А когда мама смогла преодолеть себя и убежать в дальнюю комнату – вызвала полицию. Меня – ребенка, который едва ли мог самостоятельно подняться на ноги – забрали в больницу, а отца посадили на 15 суток.       Я разговаривал с мамой после этого случая. Она приехала меня навестить.       – Мне страшно. – признался я.       Она не ответила.       – Что будет, когда он выйдет? Когда ты останешься с ним одна?       Гематома на ее лице еще не успела сойти. Она как смогла замазала ее чем-то.       – Ты не разведешься с ним? Я боюсь за тебя. Мама?       Ее тушь потекла по щекам вместе со слезами. Она так и не смогла дать вразумительного ответа на этот вопрос. Не сказала, почему между мной и этим человеком выбирает не меня.       А она осторожно положила голову мне на плечо и так же аккуратно обняла, чтобы не причинить мне боль. Сквозь всхлипы я услышал приглушенное, стонущее:       – Почему ты не мог родиться нормальным?..       В тот день я понял, что бьющееся сердце может навсегда остановиться. Вот так сейчас ты живешь, а мгновением позже – уже нет.       К учебе удалось вернуться через две недели. Я переступил порог своей школы совершенно разбитым. Осколки того, что люди называют душой, разлетелись по разным концам моего мира. Они затерялись в пыли под диваном. Их не разглядеть в черноте темных закоулков.       От меня ничего не осталось. Совсем ничего. Мир рухнул в одну короткую секунду.       Тот человек – отец – вырвал из моей груди все ромашки до единой и безжалостно растоптал их прямо на моих глазах. А после поджег, не оставляя и следа. Я сгорел вместе с ними, уже не помня ни светлых чувств, ни чужого тепла.       Миша пытался заговорить, узнать, в чем дело, почему я так давно не появлялся и не выходил на связь, но в ответ получал лишь холодный взгляд и молчание. Я игнорировал его. Избегал. Не хотел ни видеть, ни слышать.       – Мира? – в очередной раз окликнул он.       Я взбесился. Гнев черными сгустками требовал выйти наружу.       – Не говори со мной!       Стоило мне это произнести, как я почувствовал, как влага обжигает глаза. Миг, когда ярость показывает свое истинное лицо – беспомощность и всепоглощающую боль.       – Это ты во всем виноват! Все из-за тебя!       Я обвинил его в том, что случилось. Даже сейчас мне трудно назвать виновника. Так уж сложились обстоятельства. Каждый влиял на них, не осознавая последствий. Миша делал так, как подсказали чувства. Я хотел жить, а не существовать. Классный руководитель посчитала своим долгом донести на нас. А отец… не знаю. Он сделал то, что сделал. Мне плевать на то, что случилось со мной. Я не могу простить только фиолетовые следы на мамином лице.       – Лучше бы тебя вообще не было! Ты все испортил!       Миша смотрел на меня испуганными глазами, замерев на одном месте. На его лице горечь. Мельком я понимал, чего хочу. Между строк читалось желание. Мольба. Если бы он все понял. Если бы был в силах принять меня в таком состоянии. Если бы обнял, позволил опуститься на колени и рыдать, пока в груди не перестанет саднить. А еще никогда не стал бы упрекать в том, что настоящий мужчина никогда не плачет – мне бы полегчало. Я так думаю.       Но я – с опущенной головой, задыхаясь от попыток сдержать судорожные всхлипы, слышал, как он отходит назад. Видел, как он сбегает быстрым шагом. С того дня я больше его не видел. Мне сказали, он перевелся в другую школу.       – Обещай.       – Я обещаю, что мы увидимся завтра. И послезавтра. И послепослезавтра.       И теперь, когда я смотрю в глаза парню, с которым познакомился в университете – понимаю, что не должен этого чувствовать. Я не должен реагировать на его незамысловатые, искренние улыбки, нелепые фразы с прозрачным подтекстом, и на касания как бы невзначай. Мне бы…       – Прости, я опоздала! – смеется Вероника, хватаясь за мое плечо. Она целует меня в щеку. – Соскучился?       Она глупо выпячивает губы уточкой. Никак не пойму зачем.       – Почти сошел с ума без тебя.       Вероника – девушка, с которой я встречаюсь. У нас все началось, как бы сказать, – не так, как у людей. В один из совместных вечеров она затащила меня в постель. А потом снова. И еще раз. Я не выдержал и предложил начать отношения. Мы с ней знакомы около года. У нее светлые глаза, мягкие формы, и ведет она себя так же по-скотски, как и я. Здесь мы и спелись.       Только что закончился выпускной. Впереди лето и еще бог знает что. Ощущения смешанные, как в пустом пространстве. Университет закончил, а работу еще не нашел. Слышал, никому не нужны молодые и неопытные. Мне даже зацепиться не за что.       – Твоя женщина здесь, так почему у тебя такая кислая мина? – саркастично озвучивает Леша. Тот самый парень, который ведет себя странно по отношению ко мне.       Вероника усмехается. Она одета дорого и вульгарно. Не уверен, что она умеет по-другому. Да и мне по большей части плевать, что она носит.       Как бы не хотелось это признавать – Леша прав. Есть кое-что, не дающее мне покоя. В общем-то, я рад, что он не оставляет меня одного. В последнее время тревожно ходить без чьей-либо компании.       – Знаешь, я думаю…       Леша с интересом наклоняет голову в сторону. То ли пытается разглядеть ответ на моем лице, то ли считает, что так лучше слышно.       – Ну? – торопит он.       – Мне кажется, за мной следят.       Вероника смеется. Она говорит:       – Никому ты не нужен. Кто за тобой следить будет?       Леша ее игнорирует:       – С чего ты взял?       – На меня постоянно кто-то смотрит. – объясняю я. – А если резко обернешься в пустом переулке, то увидишь одну и ту же девушку.       – Да ладно тебе выдумывать. – отмахивается Вероника, утыкаясь в телефон. – Это просто совпадение.       Она всегда равнодушная. Мне все равно, как она ко мне относится. Главное, что у меня есть девушка. Так гораздо спокойнее. А люблю я ее или нет – дело десятое.       Леша напряженно хмурит брови. У него на лбу всегда написаны все его мысли. Я иногда говорю «лицо с субтитрами». Забавно, что он такой искренний. Нечасто таких встречаю. А он как ребенок – вообще не скрывает эмоций. Если он недоволен – я разгляжу это в его выражении. Если рад – замечу горящие блики в глазах. Мне бы его бурное воображение и бешенный пульс, который колышет воздух. И это вечное пламя в груди.       Он не такой, как я. Живой.       – Пойдем домой вместе? Я тебя провожу. – предлагает Леша. – Все равно этого сталкера интересуешь только ты.       – Класс, успокоил. – иронизирую я. – Не надо, я не настолько беспомощный.       – Как знаешь.       Он пожимает плечами.       – Так что, проводить тебя? – обращаюсь я к Веронике.       – Я же только пришла. – она по-детски невинно хлопает длинными ресницами.       – Ты так опоздала, что пришла к моменту, когда мы уже собирались расходиться. – вмешивается Леша.       – Тебя вообще никто не спрашивал. – раздраженно бросает она.       Я всегда знал, что эти двое не ладят. Скорее всего, если меня не будет в этой компании, то компании не будет совсем. Хотите знать мое мнение? Мне плевать.       – Ну… ладно. Все равно я особо не красилась. Я вообще про тебя забыла, раз уж на то пошло.       – Не сомневаюсь. – равнодушно отвечаю я. – Ты на машине?       – Ага. Давай тогда, я пошла. Увидимся.       – Давай.       У моей девушки богатые родители. Соответственно, она тоже хорошо живет. Настолько, что иногда скидывает мне денег. Я у нее не прошу, но она говорит «вот подарочек моему щеночку», и так улыбается, что я не могу не взять. Пусть делает, что хочет.       Мы с Лешей остаемся одни.       – Все-таки я тебя не понимаю.       – Да? – говорю и вздыхаю. – Я себя тоже.       Он отводит взгляд, а я наблюдаю, как отъезжает черная машина с ее личным водителем. Хорошо ей, ничего делать не нужно. Она ведь родилась с такими привилегиями. А нам, простым смертным, только и остается, что работать.       – Мира.       – Что?       – Если вдруг тебе станет не по себе – звони. – напоминает Леша.       – Я помню.       И замолкаю. Совсем не хочется уходить. Я не хочу быть один. Не сейчас. Он ждет, что я попрошу остаться? Что я передумаю?       – Тогда давай расходиться? – неуверенно предлагает он.       Я опускаю голову и киваю.       – Пока. – прощается, протягивая мне руку.       Пожимая его ладонь в ответ, я позволяю себя обнять. С ним по крайней мере не противно.       А потом он уходит. Я смотрю ему в спину и жду, что он обернется. Хотя, с чего бы? Пусть идет, куда шел.       Как вдруг он замедляется и оглядывается через плечо. Наши взгляды случайно встречаются. Он улыбается и пожимает плечами, а через секунду разворачивается и уходит.       Быть может, мне кажется. Может, я сошел с ума. Скорее всего это просто закат. Всего лишь солнечный свет, что упал на его шею и плечи. Из-за его рыжего оттенка мне кажется, что уши покраснели. А щеки, которые выдают широкую улыбку – просто совпадение.       Не знаю что со мной, но стоит всего на мгновение поверить, что все это не иллюзия, и глаза меня не обманывают – становится очень приятно. Допустим, он правда покраснел от зрительного контакта. И до того, как он скроется за поворотом – я хочу его окликнуть. Но помчаться следом или выкрикнуть имя через всю улицу – выше моих сил. Да и зачем мне это, в самом деле? Пусть себе уходит.       Мне тоже надо бы. Учитывая мои опасения, не следует шататься в темноте по улицам. Это худшее, что можно придумать. А если та женщина опасна? Я бы не стал сбрасывать ее со счетов. Вдруг она подмешает мне что-то в еду, а я и не замечу? Или узнает мой режим дня? Во сколько встаю, куда иду и с кем общаюсь. Подстроит несчастный случай, или еще чего похуже.       А что, если уже знает?       Грудь, подрагивая, вздымается от судорожного вдоха. Мне бы поторопиться, пока солнце не скрылось из виду. Путь до дома – это тень от крон деревьев, серые безлюдные тротуары, ветер в спину и шелест листвы, а еще… чьи-то шаги? Тревога срастается с телом второй, серебряной кожей. Она приподнимает напряженные плечи. Я оборачиваюсь и высматриваю угрозу безумным взглядом. Он судорожно мечется от тропы к деревьям, и сразу на дорогу. Снова неясный шорох. Пульс меня оглушает.             Негнущимися ногами я делаю шаг в сторону. С этого ракурса можно подглядеть за деревья. И я вижу ее. По крайней мере, серую и широкую кофту.       Кто она такая, и что ей от меня надо – вопрос открытый. Черт.       Я тянусь в карман и боюсь не обнаружить там телефон. Сколько еще она сможет прятаться?       Я скрываюсь в третьем направлении, пока она не успела обернуться и проверить обстановку. Жутко. И неприятно. Следить за кем-то – это мерзко. Но желай она познакомиться, то просто подошла бы, спросила имя и номер телефона. Что-нибудь из этого разряда. Это ведь так легко.       Но раз наблюдает издалека, значит, она ко мне не с добрыми намерениями. И она более чем уверена в своих силах. Не каждой девушке придет в голову идти против парня.       Со спины подкрадывается мысль: вдруг это вовсе и не девушка? Хрупкое телосложение и длинные волосы встречаются и у парней. Чем больше я об этом думаю, тем отчетливее ощущаю, как едет крыша.       Я звоню Леше, как последний трус. Он наверняка уже уехал на автобусе. И почему нельзя быть немного смелее и не трусить перед какой-то тонкой девкой? Крепчает чувство собственной ничтожности.       А Леша берет трубку после второго гудка. Первое, что я слышу от него:       – Передумал?       – Да какая разница. Ты ж уже уехал.       – Мира, с тобой можно уехать только кукухой, понял? – издевается он. – Где ты?       На этом вопросе мозг отключается. Вроде бы я не так далеко зашел, но как-то вышло, что уже потерялся.       – Ну, как тебе сказать, – тяну я.       – Опять в трех соснах заблудился? – смеется Леша.       – Перестань ржать надо мной. И без тебя плохо.       – Так я любя.       Надо же было связаться с придурком вроде него.       – Далеко ушел? – спрашивает он.       – Вроде нет.       – Жди, сейчас приду. – и связь прерывается.       Ничего не остается, кроме как ждать. Я останавливаюсь у стенки какого-то дома, которого я никогда не видел. Не то, чтобы я люблю выходить из квартиры. Возможно, именно поэтому я плохо ориентируюсь на местности. В других городах я ни разу не был. Собственно, где родился, там и помру. Так комфортнее.       Тело вздрагивает, когда из мыслей вырывает чей-то топот. Он бежит за углом, так что я не вижу, кто конкретно. Человек замедляется, и в запыхавшемся дыхании я узнаю Лешу. Ну и дурак. Зачем надо было бежать? Совсем поехавший.       Я делаю шаг навстречу ему. На его лице все написано. Снова. И то, что он удивлен, и что едва сдерживает смех, и что прямо сейчас борется за жизнь, так как спорт не для него.       – Дай угадаю, – начинает он, параллельно пытаясь перевести дух. – Ты зашел за угол и потерялся?       Из научного интереса я выглядываю туда, откуда он пришел.       – Блять.       Он прав. Сволочь. Еще и начинает ржать так, будто только что не задыхался.       – Никогда тебя не пойму.       Леша закидывает руку мне на плечи. Мне не особо нравится, что от использует меня как опору. Кто я ему, подставка? И я позвонил не потому, что потерялся. Сначала я позвонил, а потом уже понял, что не знаю, где я. И вообще –       Но уже не страшно. Стыдно – может быть. Неловко – да. Но точно не тревожно. Кто он такой, чтоб успокаивать одним своим присутствием? Да я бы обрадовался и кому угодно другому в такой ситуации. Вот только поздним вечером улицы города пустеют. Ладно, хорошо. Я рад, что он пришел.       – Руку убери. – требую я.       – Имей совесть, все-таки я к тебе бежал.       – Кто тебя просил?       – А кто хотел, чтобы я пришел?       – Никто.       Он вздыхает, и не меняет положения. Его рука холодная. И как долго он бежал? Прямо с остановки ко мне? А если так… Можно быть немного снисходительней. Исключительно в этот раз.       – Потерпишь. – заявляет Леша.       Я кладу голову на его руку, чтоб знал. Не он один такой умный.       – Холодный ты, – жалуюсь я.       А он не говорит ни слова. Просто смотрит на меня во все глаза и не двигается. Боится спугнуть? Мы слишком близко. Это бы напрягло меня, если бы я не привык. Он всегда так. Никогда не слышал про личное пространство. Свое не бережет, и мое не ценит. Зато Веронику сторонится. Еще не доводилось видеть, чтобы он лез ближе к кому-то кроме меня. Но это в основном потому, что он ни с кем не общается. Ему бы долгие прогулки в одиночестве, да ночи покороче. Все равно засыпает в пять утра, а просыпается к часу дня.       С лица Леши сходит улыбка. Настолько сильно я его смутил. Хотя, вроде даже ничего такого не произошло. Во взгляде вижу, что он плохо понимает, что происходит.       – Пиво будешь? – решаю сменить тему.       – А?       Он растерянно моргает. Задумался, а я его отвлек.       – Мне же надо как-то поблагодарить. Купить тебе?       Нет ответа. Прийти в себя у него получается только после того, как я убираю от себя его руку. И что творится у него в голове?       Он кивает.       – Рассказывай, как ты меня нашел. – озвучиваю, шагая в сторону привычной дороги. Леша идет следом.       – Почуял.       – В плане?       – От тебя несет за километр. – слабо усмехается он. – Мыться не пробовал?       – Слышь!       – Ладно, на самом деле, я просто не такой кретин, как ты.       Сказано так много, и не сказано, по сути, ничего. Какой вывод можно сделать из его слов? Первое – от меня воняет. Второе – я кретин. Большое спасибо.       – А если серьезно? – настаиваю я. – Я бы, например, не смог так.       – Это потому что ты в принципе мало что можешь.       Я молчу.       – Ты домой шел, вот я и искал место, где проще всего заблудиться. – объясняет Леша.       А я по-прежнему не отвечаю. В целом, он прав. Путь до моей квартиры фактически прямой, и чтобы с него свернуть, нужно быть мной. И ведь Леша потратил время и силы.       – Что, обиделся? – спрашивает он, потому как уже дважды не получил ответа. Еще и пихает меня локтем в бок.       – Я просто оперся на тебя, а ты уже растекся? Серьезно, что ли? Я знал, что ты больной, но настолько, – поморщился я.       Это звучало до того холодно и грубо, что он встал на одном месте, нахмурил брови и посмотрел глазами человека, которого ранили мои слова. Искренний взгляд того, кто открылся, и тут же получил удар ножом в грудь.       Мне плевать. Я не сказал ничего неправильного. Если его это задело – это исключительно его проблемы.       Леша замолчал. Пусть делает, что хочет.       Так я думаю.       Где-то глубоко внутри я жалею об этом. Я ведь никогда не хотел его обидеть. Я никогда и никого не хотел обижать, но каждый раз получается наоборот. Едва живое чувство вины шевелится во мне, но я не стану извиняться. Потому что мне стыдно. Я буду вести себя, как последний мудак, а он станет хуже ко мне относиться, и в итоге откажется от меня. Мы забудем друг о друге, и спокойная жизнь вернется. Никаких больше подозрений и его фраз с потайным дном. И этого лица с бегущей строкой из мыслей на лбу.       – Ты не идешь? – подталкиваю я.       Он ступает за мной, а через пару секунд выдает:       – С тебя две банки пива.       – Да хоть ящик.       – Значит, ящик. – хмуро отзывается Леша.       – Дрыщ, как ты его дотащишь?       – Перестань.       Он молчит все то время, что мы вместе. Я покупаю ему обещанные две банки, а Леша никак не реагирует на то, что я безошибочно взял его любимое. Ни улыбки, ни взгляда. Лишь холодное молчание и отказ от зрительного контакта.       Потом он провожает меня до парадной. Уже совсем темно. В голову вновь приходит сталкер. Та женщина. Что, если ей захочется повлиять на меня через тех, кто мне дорог?       – Леш, – зову я. Он поднимает глаза, но больше ничего. – Напиши, как вернешься домой.       Мне несколько тревожно. Это самая обычная просьба. Здесь нет ничего такого. Я просто переживаю. Мало ли.       Несколько секунд – столько он может делать вид, мол, ему все равно. А потом сдается и тепло улыбается.       – Подумаю.       Я ждал, когда он оттает. Когда в его выражении снова можно будет прочесть ту жизнь, за которую я его ценю.       Иногда я думаю, что стоит следить за языком. Но это так и остается просто мыслью. Я провожаю его взглядом, когда он разворачивается, уходя. В дом я захожу только тогда, когда стихают его удаляющиеся шаги.       Через полчаса он скидывает какую-то глупую картинку из интернета в мессенджер. Значит, все нормально. Хорошо, что ничего не меняется.